Наступает мезозой - Столяров Андрей Михайлович - Страница 7

Так было и в этот раз. Врач откинулся, и очки его оказались на кончике носа.

Кажется, он даже вспотел.

– Что это?

– Деньги, – спокойно сказала Лида. И добавила, пока врач не успел опомниться и что-нибудь произнести. – Мне необходимо избавиться от э т о г о, доктор. Понимаю, что случай… скажем так… не совсем… и поэтому я готова компенсировать дополнительные усилия. – Она выдержала короткую паузу. – Эти деньги не обязательно вносить в кассу больницы.

Не притрагиваясь к зеленым купюрам, врач извлек из-под них бумаги, на которых писал.

– Вы, по-моему, не до конца уловили, – сказал он. – У вас срок беременности – около полугода. Прерывание здесь возможно только хирургическим методом. Понимаете: операция, для чего необходим соответствующий диагноз. Например, угроза жизни будущей матери. А в противном случае – это уголовное дело.

Лида сухо, как на переговорах, заметила:

– Это, доктор, не криминал. Это просто дружеская услуга. Я приеду сюда на своей машине – когда назначите. И уеду отсюда я тоже сама. Никаких претензий впоследствии. Никто ничего не узнает.

– Деньги вы все-таки заберите, – сказал врач. – Медсестра сюда может зайти, вообще – компрометирующая ситуация. А по поводу операции я вам скажу так: срок в шесть месяцев – это уже готовый ребенок, сформированы части тела, все ткани, мозг. Большинство эмбриологов полагает, что он может воспринимать отдельные звуки. Это уже почти человек. Операция в данном случае имеет оттенок убийства. Не напрасно же она обставляется такими ограничениями…

– Доктор, если перевести на рубли, то здесь более миллиона, – сказала Лида. – А работы, наверное, всего на полчаса. Я прошу вас подумать…

– А новая жизнь?

– А на жизнь мне, честно говоря, наплевать!

Тогда врач неторопливо собрал со стола купюры и довольно точным движением бросил их в раскрытую сумочку.

Лицо его поскучнело.

– Так я назначаю вас на четверг, – сказал он. – Если вы по каким-то причинам не сможете, то, пожалуйста, позвоните.

Тот же указательный палец придвинул к Лиде выписанное направление. Она глянула на него, как сквозь жидкий туман. Защипало глаза, и сквозь веки проступили неудержимые слезы. Значит – рухнуло. Значит, полетели под откос все её планы.

Как же так?

– Воды, – сказал врач. – И накапайте туда тазепама, обычную дозу. Нет, пожалуйста, следующего пока не надо…

Появился стакан, в котором что-то поплескивало. Протянула его, должно быть, вернувшаяся в кабинет медсестра.

Лида даже и не заметила, когда она возвратилась.

– Выпейте, пациентка…

Она оттолкнула стакан.

Нет, наверное, не все ещё было потеряно. Существуют, конечно же, и другие врачи, – вероятно, не с меньшей квалификацией, но более, так сказать, понимающие. За живой миллион она кого угодно найдет. Не отчаиваться, бывало и хуже.

Она резко вздохнула.

И внезапно, в тот самый момент, когда, опираясь о стол, она начала подниматься, нехорошая плотная боль вспыхнула у неё внутри, – словно что-то задвигалось, пытаясь перевернуться.

Лида вскрикнула от неожиданности.

А тупая черная боль вдруг расширилась, охватывая собой поясницу и, как будто выталкивая что-то наружу, раздвинула бедра…

Ночью она почувствовала себя совершенно здоровой. День до этого был заполнен тусклым муторным полусном. Боль, как охватила её в кабинете врача, так и пучила, разрывая тело на части. А потом, когда, казалось, что уже разорвала совсем, вдруг ослабла, но полностью не исчезла – то усиливаясь, то уменьшаясь, как бы затаилась внутри, точно ныли, напоминая о родах, отмерзшие дряблые внутренности. Лида большей частью находилась в спасительном забытьи. Ей, наверное, время от времени назначали наркотики: грустный медленный дождь моросил прямо с серого потолка, и сухие капли его проходили сквозь простыни. Обрисовывалась, точно во сне, колеблющаяся фигура Блоссопа. Он говорил: Мир прекрасен. Посмотри на эти дома, заросшие паутиной, посмотри на акации, мертвые, словно в сушь, посмотри на волшебную плесень, которая проступает на теле. Запах от неё возбуждает. Мир уже никогда не будет иным. Царство мертвых – это царство незыблемости… Они шли по бульвару, который тянулся вдоль моря, волны с тихим шипением выкатывались на песок, горела в небе луна, и вдруг Блоссоп отломил себе руку и, схватив её за коричневый обнаженный сустав, потянулся, чтобы достать пышную свечку каштана…

Однако бывали и просветления. Проступали тогда – известковые сумрачные углы, парус шторы, надутой яростным солнцем, жуткая, как раздавленное насекомое, розетка на противоположной стене. Лида, разумеется, понимала, что лежит в больничной палате, – вдруг показывался над ней крахмальный колпак медсестры, а порой она слышала негромкие голоса в коридоре. Что-то ей осторожно вводили, чьи-то руки уверенно дотрагивались до нее, холодела от спирта протертая кожа, жало твердой иглы залезало в расслабленность мышц. Все это были приметы реальности. Но самой ей казалось, что жизни вне палаты не существует: мир из смерти и тлена простирался за больничными стенами, и июльское солнце лишь подогревало его. Лиде сразу же хотелось забыться опять. Тем не менее, просветления наступали, и в одно из таких просветлений она увидела меняющих капельницу медсестер и услышала шепот, летающий между ними. Причем, младшая из сестер была с родимым пятном на щеке, и по форме оно напоминало гусеницу, вгрызшуюся в нежную мякоть. Медсестра говорила: Я всего полгода работаю, и уже третий случай, когда рождается «гном». Так, глядишь, уже и людей не останется… У неё был крахмальный, поскрипывающий, очень свежий халат, и отчетливо пахло духами, внедряющимися в сознание. Ничего, отвечала старшая медсестра. Поработаешь пару лет, ещё не такое увидишь. – А откуда они появляются, это – врожденные аномалии? – Кто их знает, выскакивают – вот и все. – Я, наверное, никогда не привыкну, твердила младшая медсестра. А которая старше разубеждала: Привыкнешь, все привыкают… Капельницу, они, видимо, убирали. Лида, шевельнувшись, сказала: Принесите, его сюда. А, быть может, и не сказала, голоса слышно не было. Но, наверное, шевельнулась, потому что медсестры – захлопотали.