Дочери Волхова (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 21

С этими словами Одд сдвинул рукав на левой руке и показал на внутренней стороне запястья небольшое темное пятнышко.

– Оно есть и у меня, и у моих братьев Хакона и Олейва, и у нашей сестры Сванрад.

Слушатели в изумлении переглядывались. Мало того, что сама повесть была столь удивительна, так ей еще имелись такие наглядные подтверждения!

– Сестра наша Сванрад, дочь Свейна, тоже выросла необычайно красивой девушкой, – продолжал Одд. – С тех пор как ей исполнилось тринадцать, очень многие достойные, знатные и прославленные люди желали взять ее в жены, и не раз нам приходилось отражать нападение тех, кто посчитал отказ в ее руке за обиду. Но она всем предпочитала Хрёрека, сына датского конунга Харальда. Он был красив собой и во всем искусен, однако беден, да и род его обременяли различные распри. Они знали, что наш отец, Свейн конунг, никогда не согласится на такой брак, поэтому однажды, когда сестре моей исполнилось пятнадцать лет, убежали из дома. Отец наш, разумеется, не смирился с их побегом и разослал людей на поиски. Поехал и мой брат Хакон. Беглецы тем временем укрылись в одной пещере в горах. И так вышло, что именно Хакону повезло напасть на след, и вскоре он их там обнаружил. Но едва он подошел к пещере, как с обрыва скатилось столько камней, что вход оказался полностью закрыт. Пришлось Хакону отступиться. Сванрад и ее возлюбленный, убедившись, что опасность миновала, проделали себе путь наружу, взяли лодку, оставленную возле горы, и переправились на один безлюдный остров. Населяли его только тролли, которыми правила королева по имени Гьёлла. Она дружески встретила Сванрад и Хрёрека и предложила остаться на острове среди ее подданных, но при условии, что они никогда не будут произносить имени Тора, врага всех великанов, ненавидимого ими, и не станут делать знак молота, которого ютулы и хулдры не могут выносить. Но вот наступил йоль, и бесчисленное множество троллей и ютулов, собравшихся на праздничный пир к королеве, стали варить мясо в огромном бронзовом котле. Сестра моя Сванрад была так поражена этим зрелищем, что, забывшись, произнесла имя Тора. И мгновенно вся нечисть исчезла, остался лишь огромный бронзовый котел. Он был так велик, что едва нашелся корабль столь вместительный, чтобы можно было его перевезти, а поднять котел сумели только семеро сильных мужчин. Этот котел теперь хранится в Синем фьорде, в доме моего отца. Хрёрек предложил его Свейну конунгу в качестве выкупа за невесту, и тогда мой отец дал согласие на их брак. Ибо котел этот обладает таким чудесным свойством, что на йольском пиру из него может есть сколько угодно гостей, и никто не уйдет голодным, пусть бы собралось хоть пять сотен человек.

– За такой котел и я тоже зятя простил бы… – пробормотал Домагость, вечно озабоченный тем, как прокормить многочисленных домочадцев и торговых гостей, прибывающих обычно в самую голодную весеннюю пору.

Вольга и Дивляна, сидевшие на скамье рядом, крепко прижавшись друг к другу, мельком переглянулись при этом обменялись улыбками, думая об одном и том же. Дивляна мигом представила, как они бегут из дома – сначала плывут на лодке по Волхову, потом пробираются через леса… встречают двенадцать стариков у костра на большой поляне, и Лесной Дед предлагает им остаться у него – при условии, что они не будут произносить имя Перуна… Да уж, отец бы обрадовался, если бы ему подарили такой чудесный котел!

Домагость как раз глянул на них и сурово сдвинул брови. В эти дни и он, и Милорада особенно старались присматривать за дочерью. Хотя Домагость не возражал, в общем-то, против такого зятя, торопиться было некуда. Пусть уж князь Судила честь по чести сватает невесту сыну – рода она такого, что и княгиней может быть, а уж в младшие жены не годится!

– Ты смотри у меня, с Вольгой по кустам не обжимайся! – строго предупредила ее мать.

– Но он хочет в жены меня взять!

– Вот возьмет – другое дело, а пока помни, каков твой род, и предков позорить мне не смей! У Вольги твоего тоже ветер в голове и жар в другом месте! На то он и парень, а ты себя беречь должна.

Милорада понимала, что Вольга и Дивляна во многом схожи – пылкие, увлекающиеся, но не слишком склонные задумываться о будущем. И может так случиться, что Вольга, добившись своего, тут же остынет. Допустить такого позора Домагость и Милорада не могли, поэтому приказали Велему присматривать за сестрой. Мать постоянно отыскивала ей работу в доме – надо сказать, долго искать не приходилось, потому что с приездом Одда работы опять стало гораздо больше, чем рабочих рук. По вечерам же, когда все собирались вокруг очага послушать гостя, Велем бдительно смотрел за сестрой и не позволял им с Вольгой гулять вдвоем, за что Дивляна обижалась на брата.

На третий день Одд конунг с утра оделся получше – в ту же красную шелковую рубаху с золотым шитьем, что была на нем в день приезда, подпоясался поясом с золочеными бляшками, старательно расчесал волосы.

– Сегодня придет ландвет, я должен ее встретить, – пояснил он Милораде, которая спросила, что это он с утра самого нарядился, как на пир.

– А ты, что ли, рассказывал ему о Яромиле? – шепнула Дивляна Вольге.

– Ни слова не говорил! – заверил тот и быстро поцеловал ее, пока Милорада, отвернувшись, разговаривала с Оддом. – О тебе мог сболтнуть иногда… Потому что только о тебе и думал всю дорогу. А о ней-то зачем?

– Откуда же он тогда о ней знает? И что она – наша Леля, и что мы с ней похожи?

– А спроси у него! Нет… – Вольга вдруг передумал и крепче прижал ее к себе. – Не спрашивай. Нечего тебе с чужими мужиками…

На плечи Одд набросил синий плащ из самой лучшей фризской шерсти – живя среди купцов и часто видя заморские товары, все домочадцы умели отличать такие вещи, – к тому же отделанный полосками дорогого самита, желтовато-золотистого, затканного серебряными узорами. Своим людям Одд тоже приказал одеться получше и ближе к полудню отправился на берег Волхова такой нарядный, будто жених за невестой.

Толпа ладожан валила за ним, словно предстояло невесть какой важности событие. И, едва они поднялись на мыс, как на Волхове показались лодьи. Доброня с парнями сидел на веслах, а внутри теснились женщины, с трудом усмиряя детей, которые едва не выпрыгивали за борт при виде желанного дома.

А на носу передней лодьи сидела девушка в светлой рубашке, с длинной рыжевато-золотистой косой. Солнце играло в ее волосах, и на фоне синей воды и зеленых берегов она казалось белой лебедью.

Одд конунг молча смотрел на нее, и ему не требовалось спрашивать, которая из девушек в лодьях считается местной Лелей, иначе – ландвет. Неспешно спустившись с мыса, он подошел к воде как раз тогда, когда причалили лодьи. Все приехавшие в изумлении смотрели на него. От Доброни они уже знали, что Вольга привез какого-то варяжского князя и что именно этот князь настоял на возвращении Яромилы, – и все же вид его поразил всех настолько, что женщины, подростки и даже сам стрый Войнята замешкавшись, не сразу вылезли на берег.

А Одд, не замечая их изумления, подошел к Яромиле и поклонился, почтительно и с достоинством.

– Здравствуй, ландвет. Йармиль – я знаю, здесь ты носишь такое имя. Я, Одд сын Свейна, по прозвищу Халейг, приветствую тебя на твоей земле и прошу твоей благосклонности и покровительства.

Яромила встала в лодье, выпрямилась и скромно, с достоинством сложила руки, будто княгиня, каждый день принимающая поклоны и просьбы о покровительстве. Они удивительно смотрелись рядом – варяжский князь, разодетый в дорогие заморские ткани, в золоте и серебре, и босоногая девушка в простой льняной рубахе, с узким красным пояском, – но не казались неровней. В них обоих было нечто гораздо более важное, чем внешние признаки силы и богатства.

Дивляна и прочие свидетели этого чудного объяснения разинули рты, но сама Яромила нисколько не удивилась. Она смотрела в лицо этого человека – вовсе не красавец, но глаз не отвести – и видела в его глубоко посаженных светло-серых глазах понимание, затаенную улыбку восторга перед ее красотой и еще какую-то важную для него мысль. Он обращался не только и не столько к ней, сколько к тому, что видел за ней. И она сама, стоя в лодье на мелководье у берега, на грани земли и воды, между батюшкой-Волховом и матушкой-землей, вдруг снова, как в дни священных праздников, ощутила себя чем-то гораздо большим, чем обычный человек. В ее лице он обращался ко всей этой земле. Яромила прислушалась к себе и поняла: да, ладожской земле он нравился. В нем не было зла, но была сила, он мог быть опасен, но сейчас хотел мира, он принадлежал к враждебному племени, но их пути совпадали. И она дружелюбно кивнула ему.