Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина - Страница 8

— Разве я держу?

Грим склонил голову к плечу и провел по скрипке. Только теперь Алекс услышал далекий, слабый звук. Гвоздь царапал стекло. Настойчиво. Мерзко.

А Крышкина вдруг споткнулась и в омут ушла. С головой. Алекс хотел за ней броситься, но Снот рявкнула:

— Стой.

— Иди, — улыбнулся Грим. — Ты с-смелый… иди… с-са ней… ко мне.

Золотые волосы — сеть. Наступи, и опутают, утянут следом за Юлькой. Но стоять и ждать Алекс не мог. Не правильно это было: ничего не делать!

— Верни девчонку, Грим. Не нарывайся.

— С-саконная добыча. С-сама. Пришла.

Существо уронило скрипку, и та расплылась нефтяным пятном. Пальцы вновь стали пальцами, разве что слишком длинными и ровными, бессуставчатыми.

— Грим… Грррим… не заставляй меня п-р-р-ринимать мер-р-ры! — хвост Снот нервно дергался, касаясь то левого, то правого бока. Уши кошки прижались к голове, а шерсть на загривке поднялась. — Или ты думаешь, что мы здесь пр-р-росто так? Пр-р-рогуливаемся?

Алекс все-таки шагнул к воде. Разговоры? Разговоры Юльке не помогут. Она же тонет! И все почему? Потому, что Алекс не справился.

Отец говорил, что нужно ситуацию контролировать, а Алекс не контролировал. Позволил этому… уроду… спуститься за Крышкиной. Самому надо было!

— Не лезь, — сказала кошка, не спуская с Грима разноцветных глаз.

— Утонет.

— Нет. Она в коконе. Он не даст ей просто так утонуть. Пр-р-равда, Гр-р-рим? Он вер-р-рнет нам девочку. В целости вер-р-рнет! В сохр-р-ранности!

Золотые нити задрожали, и вода пошла рябью.

— Она моя, — сказал Грим, прижимая руки к груди. — Она моя… я один… я так долго один… мой мос-ст разрушен. С-совсем разрушен. Я с-сидел. Я ждал. Я играл и играл. Но никто не шел. Я поплыл. С-сдесь пус-сто… холодно… на дне с-совсем холодно. Ос-ставь. У тебя еще ес-сть… я с-снаю, что тебе хватит. Двоих хватит надолго.

Снот упреждающе зашипела, и вода отпрянула, страшась кошачьих когтей.

— А я буду с-с ней… я не обижу… ей будет хорошо внис-су… я буду ей играть. Много-много. И раковины. У меня с-сто раковин, одна прекрас-сней другой. Я с-сплету ей платье из водорос-слей. Я буду принос-сить ей с-свесдных рыб и рос-совых ус-стриц.

— И пить ее кровь.

Грим вздохнул и тоненько, жалобно произнес:

— Только когда с-совсем холодно. Я с-снаю, что других нет. И не будет.

— Верни. Или хочешь, чтобы я р-расказала о наших р-разногласиях Хаугкалю?

Спорят. Говорят. А время идет. Время нельзя тратить попусту — так отец говорил — когда-нибудь оно закончится. И вдруг — прямо сейчас.

Что делать, если этот золотоволосый откажется?

— Ты… ты жестокая. Кто будет с-слушать мою музыку? Кто рас-счешет мои волос-сы? Кто обнимет меня? Кто меня потс-селует?

Губа его обиженно задралась, и Алекс увидел верхнюю десну с рядом мелких, острых зубов.

— Грим, потерпи, — сказала Снот, привставая на задние лапы. — Уже недолго. Мы дойдем до Хельхейма и…

— Обес-с-счания. Одни обес-счания. В прошлый рас тоже…

— Да, мы ошиблись. Это бывает. И это не повторится. Клянусь. Последними тремя жизнями клянусь. Верни девочку. Пожалуйста.

Грим фыркнул и исчез. Он разлетелся тысячей мелких брызг, которые тотчас смешались с зеленоватой морской водой. А та вспучилась огромным пузырем, выкатившимся на берег. Налетев на острые камни, пузырь лопнул.

— С возвращением, — сказал Алекс.

Юленька не пошевелилась. Она лежала на песке, свернувшись в клубок, и улыбалась. Только пальцы ее вздрагивали, словно Крышкина перебирала струны чужой скрипки.

Глава 7. Драка

— Эй ты! Слышишь?

Джек шел, не сбавляя, но и не ускоряя шага. Он расправил плечи, хотя понимал, что выше не станет. Но может этот, который сзади, отвяжется?

— Стой!

Чего ради? Джек не напрашивался в няньки.

…няньки пахнут горелым молоком и кашей. Чаще всего варят пшеную, желтую. И растаявшее масло расползается по тарелке. Тает белый сахар…

— Стой, слышишь?

Случайное воспоминание треснуло, и Джек, пытаясь поймать его — запах, вкус молока и молочной пленки, которая липнет к ложке.

Не вышло. Место, люди — все ушло. И Джек снова остался один в мире влажных камней, темного моря и скалы-ладони. Он медленно развернулся и, давя внезапную холодную злость, спросил:

— Чего тебе?

Алекс приближался медленно. Руки вперед выставил. Кулаки сжал. Но бить не решается. Это неправильно, потому что бить надо, пока тебя не видят.

Так надежней.

— Ты ничего сказать не хочешь? — он покраснел весь, и вены на висках вспухли.

У Антоныча с шестого сектора вены также набухали, когда он в матушку Валу камнями швырялся. Матушка терпела-терпела, а потом, когда камень попал в Воробья, сказала слово, и вздувшиеся вены лопнули внутрь головы. Кровь полилась из ушей, носа и желтых, как та позабытая пшенка, глаз.

Антоныч умер.

Алекс был жив. А Джек не знал заветного слово и поэтому просто сказал:

— Отвали.

— Ты ее бросил!

— И что?

— Ты ее бросил! — Алекс вцепился в куртку и дернул на себя. — И теперь просто возьмешь и свалишь?

— Возьму, — согласился Джек. — И свалю.

Подумав, он добавил:

— Нахрен. Иди.

Алекс покачнулся. Побагровел. И бросился на Джека. Он ударил грудью в грудь, сбил и сам упал, подминая. Покатились. У Джека почти получилось вывернуться, подняться на четвереньки, но он снова упал, лицом в гранит. И каменный клык рассек щеку.

Сволочи.

Его схватили за шиворот, дернули, опрокидывая на спину. Алекс навалился сверху, вцепился руками в горло. Сдавил. Больно. И не вырваться. Вдохнуть бы… один вдох, и Джек покажет.

— Ты… ты ее убил! Ты убил ее! Ты же мог… — Алекс говорил и разжимал руки. А потом снова говорил и снова сдавливал шею. — Ты же видел… видел… не остановил…

Дышать.

Камень. В кармане камень, а на щеке кровь.

Кровь за кровь. Так правильно. А на девчонку — плевать. Сама виновата. Все всегда виноваты сами.

— Алекс, немедленно отпусти его. Джек, а ты прекрати бить Алекса! Прекрати!

И только когда острые когти впились в ногу, Джек очнулся. Он и вправду бил. Неумело, не так, как показывал Леха, и не так, как била матушка Вала, целя стеклянной розочкой под ребра. Он тыкал кулаками в куртку Алекса, и удары вязли в ткани, не причиняя вреда.

Снот шипела. Алекс сипел, не способный разжать пальцы, и не способный сжать их.

И глубоко вдохнув, Джек сунул руку в карман. Камень был на месте. Гладкий. Тяжелый. Удобный.

Джек ударил, метя в лицо.

Попал.

Алекс откинулся, обеими ладонями хватаясь за переносицу, а сквозь сомкнутые пальцы посыпались капли. Нарядные и красные, они падали Джеку на лицо, катились по щекам, мешаясь с его кровью, и уходили в гранит.

Кровь за кровь.

Удар за удар.

Под камнем урчало и рычало, ворочалось неторопливо то, чему не было названия. Оно еще спало, но было готово проснуться.

Еще капельку.

Всего одну… две… десять.

— Вставай! Вставай! — Снот, встав на задние лапы, толкнула Алекса в грудь. — Немедленно!

И он подчинился.

— И ты вставай! Джек, я в тебе разочарована. Сильно р-разочар-р-рована! — она вскарабкалась Алексу на плечо и прижала хвост к носу. Наверное, это было неудобно и щекотно, но Алекс не думал прогонять Снот. Джек потрогал щеку: ссадина зарастала. Она уже покрылась жесткой коркой засохшей крови, а теперь и корка облетала, оставляя кожу гладкую, мягкую.

— Вы оба поступили крайне безответственно! Разве можно драться?

Можно. Иногда — нужно.

Снот вздохнула, и окресные скалы отразили этот вздох. То же, что ворочалось в камне, затихло. Оно засыпало, но засыпало довольным. Джек почти слышал его мысли, медленные и ржавые. Не мысли — старый самосвал, увязший в мусорной трясине. И с каждой секундой он погружался все глубже и глубже.

Но поверхность трясины покрывалась блестящей коркой расплавленного металла. Он трескался и пропускал узкие листья, больше похожие на острые ножи. Джек хотел потрогать один — если он и вправду острый, то нож лучше, чем камень — но Снот зарычала так, что сразу стало ясно: трогать нельзя.