Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина - Страница 16


16
Изменить размер шрифта:

— Над чем?

— Над тем, не поиздержался ли ты силенками.

— На тебя хватит.

— Ой ли… слаба земля стала. Больна. Отравлена, а то и вовсе мертвая. А ну как позовешь ее, а она не услышит? Что делать будешь? Может, не воевать тебе надобно, а прятаться? Сидеть смирно в кургане своем да хранить то последнее, что еще жизнь дает? Тогда, глядишь, и не заметят, и не отберут…

Он вырвал скорлупу из лапы Курганника и раздавил. Сквозь пальцы посыпалась та же ледянистая труха. И бубен закричал, вынуждая сосны кланятся, выкручивая ветви, ломая стволы. Земля покрывалась грязевыми нарывами. Трескалась. Молила о пощаде.

— Тебя мне бояться, младшенький?

— А хоть бы и меня.

Зашипели, закивали собольи головы:

— Ты старый… старый…

— Такой старый, что и не упомнить уже, — согласился Варг с соболями, слизывая труху с пальцев.

— Врешь, Безымянный. Врешь, Беззаконный. Ой и врешь. Помнишь. А то и я напомню.

Когтистые пальцы сомкнулись на запястье Варга, дернули в жирную землю. И выпал бубен из онемевших пальцев, а рот, готовый изречь не то заклятье, не то крик, залепило грязью. Потекла она по трахее, разлилась по бронхам, забила сырой глиной легкие и оттуда уже отравила жизнью каждую клетку.

Горел Варг. Кричал. Но крепкие сосновые корни оплели руки и ноги, сковали грудь и проросли внутрь, в землю. С соком древесным память входила в немертвое тело.

И была она горька.

Видел Варг, как плясала простоволосая женщина на прибрежных камнях, море кляла и ветры звала. Ласкали ее ледяные руки, и она отзывалась на ласку хрипом. Беспамятной, замерзшей до синевы нашли ее. Женщина плакала, клялась, что видела бога.

Не верили: не было в тех землях богов, одни лишь волки.

— Волчья невеста, — шептали ей в спину. И мальчишки кидались сухим козьим навозом.

А она улыбалась лишь: верила памяти.

Видел Варг и то, как появился он на свет в грозовую ночь. Как взяла его повитуха на руки и поднесла к огню, как упал и отполз огонь, страшась младенца.

— Беда будет, — сказала ведьма лесная. — Волчье дитя.

Была беда. Пришла с весною лютой, мокрой. Гнили снега под слабым солнцем, поили скудно реки, не отпускали землю, а то и, вдруг опомнившись, сковывали снежными панцирями.

Голод шел. Пританцовывал. Тряс дырявыми шкурами, костями звенел, дань собирая.

Выли волки, кружась у деревни.

Выли люди, людей теряя. И страх позабыв, рубили мертвецов и трэлей-рабов, кидали в котлы, наесться силясь. Не наедались, только безумели.

Тогда-то и вынесли его к старому молнией меченому валуну, уже помнящего, уже понимающего, но еще беспомощного. Бросили. Сбежали. Молились богам, но разве было тем дело до людей?

Да и какие боги на Волчьем камне?

Вот и на его крик откликнулась мара-сноходица. Пришла она, обняла туманом, приникла губами ледяными, высосала до донышка и страх, и боль, и все, чего было в нем. Убить бы могла, но не стала.

— Хорошенький какой, — сказала она, поднимая младенца. — Сладенький… тепленький… мой?

И когда клекочущей вороньей стаей другие пришли, Мара зарычала.

— Мой!

Стара она была, сильна, и отступила стая. А он, прильнув к груди, спал сладко. Мара растила его, туманом пробираясь в дома, вымучивая женщин и коров, принося сначала прогорклое злое молоко, а после и свежую кровь. И то, и другое казалось Варгу сладким…

Как снег.

Варг очнулся на вершине того самого холма. Он лежал на плаще из мертвых соболей и был бессилен, как никогда прежде. Но жив! Знание это наполнило его холодной злой радостью.

Силы вернутся.

— Ничего-то ты не понял, Варг-нойда, — сказал Курганник, который сидел тут же, на камне, словно бы ничего и не произошло.

Он вертел бубен, поворачивая то одной, то другой стороной, пробуя на прочность.

— Ну так объясни! Объясни мне! Ты же можешь… ты знаешь точно!

Но объяснять не пожелали. Кинули бубен к ногам, не то подарок, не то подачка. И дали совет:

— Отступись от мальчишки.

— Нет! — силы возвращались, прежнее спокойствие тоже.

Не отступит. Не даст над собою власти.

— Значит, воевать станешь? — Курганник зевнул. — И чего ради?

— Ради себя. Для начала.

Варг запрыгнул на медведя и свистнул так, что сосны покачнулись.

— Ну повоюй. Авось, полегчает, — тихо сказал Курганник.

Второе яйцо он проглотил целиком и заурчал, довольный, сытый. Прислушавшись к ночи — подходящая стояла — Курганник повернулся вокруг себя и трижды хлопнул в ладоши.

На самой окраине города земля треснула, раскрылась, будто старая рана, и выплеснула не гной, но рыжую грязь, перемешанную с детскими костями.

Глава 6. Взрослый разговор

Спал доктор Вершинин беспокойно. Ему давно не случалось видеть снов, а теперь не просто видел — жил во сне, только не собой, а тем самым главврачом в старомодном халате с завязками на спине. Он шел по коридору больницы, дышал камфорой, формалином и венгерской сиренью, лиловые кисти которой заглядывали в раскрытые окна палат.

Было жарко. Беспокойно.

— Доктор… — на пути вдруг возникла дама. В наряде с широкой юбкой, она походила на куклу, которую бабушка Вершинина усаживала на заварочный чайник. И лицо у дамы было кукольное, фарфоровое, с неестественно розовыми щеками.

А вот круглые очочки на этом лице смотрелись нелепо.

— Он ведь поправится? Он поправится?

Дама терзала белый платочек и все спрашивала и спрашивала. Вершинин понятия не имел, о чем она спрашивает, но ответил:

— Все в руках Божьих.

Как только сказал, так сразу очутился в крохотной комнатушке с белыми стенами и круглым окном. Свет, в него проникающий, падал аккурат на крест, прибитый над кроватью. Он гляделся несуразно огромным и даже пугающим. Но Вершинина занимало не распятье, а больной.

Мальчишка. Лет четырнадцать. Голова перебинтовано. Черепно-мозговая травма? Иных повреждений нет — Вершинин знает это совершенно точно. Разве что шрам под левой ключицей, такой занятный шрам… такой знакомый шрам… Вершинин наклонился, чтобы приглядеться к этому шраму, но выпал из сна.

В другой сон.

Здесь снова была больница, рыжая восточная стена, которая, правда, выходила не на автостоянку, а на кладбище. Шел дождь, но небо оставалось ясным. Вершинин стоял, запрокинув голову, и глотал капли, соленые, как слезы. Плакали монашки, громко, навзрыдно.

Крестились.

Крестов на кладбище целый лес, вырастают из земляных холмиков, блестят нарядно.

Пусть их.

— Господи спаси… господи спаси…

Карлик в черной кожанке прячется под дамским зонтом. Зонт ярко-зеленый, как кладбищенская трава.

— Я тебя видел, — говорит Вершинин карлику. — Ты клоун. Из цирка.

Карлик скалится и стреляет из огромного нелепого нагана.

Вершинин просыпается. Он сидит в кровати и дышит, сипло, продавливая воздух сквозь сцепленные зубы. Руки дрожат, а волосы мокрые, как будто он и вправду из дождя вынырнул.

— Приснилось, — Вершинин засмеялся, до того радостно ему было, что все виденное — лишь сон. — Бывают же такие сны!

Рыжий Аспирин, устроившийся на соседней подушке, заурчал: если ему и снились сны, то явно не кошмары.

А у подъезда доктора Вершинина встречали. На газоне дремал белоснежный «Хаммер», а все тот же карлик, на сей раз выряженный в белую ливрею и цилиндр с желтыми пуговицами, старательно полировал серебряного медведя на капоте.

— Здравствуйте, доктор, — сказал он, пряча тряпочку в рукав. — Позвольте вас прокатить?

— Спасибо, не надо.

— Да постойте, доктор! Куда вы так спешите! — Карлик перегородил дорогу, вынуждая остановиться.

— Кто вы и что вам надо?

— Друг! Поверьте, Брунмиги — ваш самый искренний друг! Такой, который желает добра и только добра!

Улыбка у него была омерзительная.

— Извините, но я не имею желания…

— Садитесь в машину, доктор. Не злите Хозяина, — карлик засмеялся дребезжащим бубенцовым смехом. — Вы же теперь знаете, чего бывает, когда Хозяин злится?