Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Солдат по кличке Рекс - Сопельняк Борис Николаевич - Страница 3


3
Изменить размер шрифта:

— Кончайте эту богадельню! Меньшой брат только тогда брат, когда он — наш брат! А фашист — всегда фашист, даже если он слон или собака!

Васильев и Маша непонимающе переглянулись. Маша деловито собирала инструменты, хирург, довольный хорошо сделанной работой, блаженно щурился, потирая онемевшую шею: доктор был высок, а блиндаж низковат. Перебинтованная собака лежала спокойно и мирно посапывала.

— Ты что, под обстрел попал? Или от начальства взбучку получил? Да-а, а работенку твой Мирошников задал нам хорошую. Но мы, лучшие на всем фронте специалисты по четвероногим, с задачей справились блестяще! От лица службы объявляю благодарность младшему сержанту Орешниковой: она работала так самоотверженно и с таким знанием дела, что ни разу вместо зажима не подала скальпель, — балагурил доктор.

— Да ну вас, — улыбалась Маша, — вечно вы подначиваете. Я и сама знаю, что операционная сестра из меня неважная. Мое дело — бинтовать да вытаскивать из-под огня.

— Не скромничайте, Мария Владиславовна. Ведь вы же бывшая студентка мединститута, да еще одного из лучших на Урале.

— Свердловский мединститут действительно один из лучших, и не только на Урале, но и во всей России, — ревниво заметила Маша. — Но я-то училась на стоматологическом, и всего два года. Хотя зуб вырвать могу, даже глазной. И почти без боли. Нет, я серьезно, — обиженно продолжала Маша, отвечая на ироничную улыбку доктора. — Профессор не раз говорил, что у меня легкая рука.

Виктор сидел на чурбаке и ничего не понимал. Васильев и Маша болтали о всякой ерунде, будто ничего не произошло, будто полчаса назад здесь не было самого настоящего скандала. И что удивительно, они будто не замечали Виктора. Громов ничего не понимал, хотя сам, возвращаясь с «той стороны», вел себя так же. Его и ребят, с которыми он ходил в разведку, связывали какие-то невидимые узы, какое-то особое братство. Получая документы и награды, которые обязательно сдавали перед выходом на «ту сторону», ребята незлобиво подшучивали друг над другом, предлагали сложить все ордена и медали в одну шапку и разделить поровну, так, как только что делили поровну смертельный риск.

Наконец, Васильев обратился к Виктору:

— Ну что, отпустило? Или дать успокоительного?

Громов виновато улыбнулся.

— Знаешь, Виктор, вообще-то я даже рад, что ты предоставил мне такую редкостную возможность: операция была интересной. А ты знаешь, сколько я вообще сделал операций? Никто не знает. До сорок первого — пять аппендицитов и две грыжи. А за два года войны — триста семьдесят восемь людям и одну собаке! Слушай, а не податься ли мне в ветеринары? Выходим твоего пса — с медицинской точки зрения случай исключительный, я сразу стану ветеринарным светилом, и назначат меня главным врачом зоопарка. А, черт! — вдруг вскочил он. — Маша, шприц!

Собака лежала бездыханной. Потускнела шерсть. Сухим стал нос. Изо рта шла пена.

— Конец? — мрачно спросил Громов.

— Да погоди ты, не каркай! Держи его. Ты держи, Маша не справится. Крепче! Вот дьявольщина, где же у него сердце? Нет, так неудобно. Переверни на бок. Хорошо. Есть, нащупал!

Короткий взмах. Сверкнула длинная игла и, хрумкнув, вошла в тело.

— Порядок. Теперь массаж… Так… так… хорошо. Полегче, а то ребра сломаешь. Маша, помогайте.

Минут через пять доктор приказал:

— Маша, бегом в медсанбат! Принесите грелки. Неплохо бы и горчичники, но пациент весь… шерстяной. Как их приклеишь?

Когда взмокший врач разогнулся, а собака мерно задышала, Виктор обнял его за плечи.

— Да-а, триста семьдесят восемь операций — это, конечно, не кот наплакал.

— Ничего особенного. Адреналин в сердце, прямой массаж, грелки — проходили на пятом курсе. Экзамен сдал на тройку. Но, как говорится, теория без практики. Хирургами становятся не в институтах, а на войне. Все, что мог, я уже сделал, — закончил он. — Теперь — уход и еще раз уход. Сиделку прислать не могу, у Маши своих дел невпроворот, так что сам берись за гуж. Чем черт не шутит, пока Бог спит, авось и выживет! Только обещай: я буду первым человеком, которому этот зверь подаст лапу.

— Обещаю, — улыбнулся Громов.

Доктор вышел из блиндажа. Потом вернулся и строго сказал:

— И чтобы до завтра ни капли воды. Ни единой! Если что, вызывай.

II

— Ну что ж, надо браться за гуж, — вздохнул Громов. — Для начала… Для начала ты должен привыкнуть к моему голосу — значит, буду думать вслух.

Виктор начал говорить про уход, про собачью живучесть. Одновременно делал загородку в углу блиндажа. Потом принес охапку соломы, бросил на нее старую шинель, взял собаку на руки и осторожно перенес на лежанку.

— Привыкай и к моему запаху, — сказал он. — В этой шинели я так попотел, что нюхать тебе не перенюхать.

Виктор присел, потрогал горячий, сухой нос, потрепал крутую холку. Встал. Закурил.

— Ну, хорошо, сейчас затишье. А что делать, когда начнутся бои? Наступать ведь будем. Да-а, не дело я, видно, затеял.

Громов опять присел на корточки. Пес лежал совсем не по-собачьи: на спине, запрокинув голову и прижав к бокам лапы.

— Договоримся так: встанешь на ноги до наступления — не брошу. Не встанешь — пристрелю.

— Врешь ты все, — устало вздохнула Маша. — Ты же мухи обидеть не можешь, не то что пристрелить собаку.

Виктор прямо-таки остолбенел. Он уже битый час возится с собакой, разговаривает с ней, а Машу, свою дорогую Машеньку, не заметил.

— Ты давно здесь? — виновато спросил он.

— Давно. Принесла грелку, смотрю — тебе не до меня. Села в уголок — и сижу. Дурной ты у меня, Витенька. — Маша поднялась и обняла Виктора. — Такой большой, такой сильный и такой… слабый.

— Как это слабый?! — попытался возразить Виктор, но Маша обнимала его крепче и крепче, сбивая и путая мысли.

— Да так, Витенька, слабый, — шептала Маша. — На ласку ты слабый, на доброе слово, на нежность женскую. Я же чую, сердцем бабьим чую: погладь тебя, приголубь — ты и размяк. Видно, мало ласки перепало в детстве. Мать, что ли, строгая? А подрос — девушек, поди, стеснялся. Все парней по скулам лупил боксом своим, а надо было хоть разок из-за девчонки подраться — и она бы за тобой на край света пошла. Да что там пошла, полетела бы, как я. Обожгла бы крылышки, а полетела.

— Неужели все это видно? — недоверчиво спросил Виктор.

— Что видно?

— Ну… то, что ты говорила. Что я девушек стеснялся и все такое…

— Не-е, — повернулась к нему Маша и привстала на колени. — Ничего не видно, кроме того, что ты… — Маша сделала паузу, — что ты — мужчина. С большой буквы мужчина.

— Как это — с большой буквы?

— Ну, значит, сильный, умный, честный, благородный, в меру красивый… Ну-ну, не хмурься, перебор в красоте, как правило, во вред всему остальному. Но самое главное, ты надежный! Из тебя муж хороший получится. И отец.

— Ты думаешь?

— Я знаю, — как-то сразу погрустнела Маша. — Я бы с радостью вышла за тебя замуж.

— Так в чем же дело? — привстал и Виктор. — Я же предлагал. Не раз предлагал.

— Помню, Витенька. Помню и ценю. Но… я не могу. Не время сейчас. Какая свадьба на войне? И что за семья без детей? Погоди, помолчи. Я знаю, что ты скажешь: уезжай, мол, в тыл, рожай и расти сыновей.

— И дочек, — улыбнулся Виктор. — Я согласен и на дочек.

— Ну, уеду, ну, рожу. А ты по-прежнему будешь чуть ли не каждую ночь ползать за «языком», пока… Я-то знаю, разведчиков всегда бросают в самое пекло, и потери среди них самые большие. Ох, Витенька, сколько я вашего брата вынесла на закорках! А сколько их не донесла… Мало ли сирот сейчас растет, родившихся до войны, так зачем же еще и фронтового образца?

— Странно ты рассуждаешь. Вроде бы все правильно, и в то же время, извини, конечно, не по-людски. Что же, по-твоему, если война, то вся жизнь должна остановиться? — Виктор достал папиросу, нервно закурил. — Если так, то почему на прошлой неделе два батальона затаив дыхание слушали скрипача? Почему минометчик Козин уже три альбома извел на рисунки? А знаешь, что он рисует? Не поверишь — пейзажи.