Тяжесть венца - Вилар Симона - Страница 16

Неожиданно Анна схватила лошадь за поводья.

– Повремените, Ричард! Вы говорили, что намерены выступить в парламенте в качестве истца от моего имени. Но не вызовет ли у лордов Королевского совета недоумение, почему именно вы стали моим представителем? Разве король не пожелает сам распорядиться судьбой и наследством Анны Невиль?

Ричард неторопливо накинул на голову капюшон оплечья.

– Я восхищаюсь вашей проницательностью, миледи, но, клянусь всеблагим небом, мне было бы легче не отвечать на ваш вопрос. И все же не пугайтесь того, что я сейчас скажу.

Он сделал паузу, показавшуюся Анне невообразимо долгой.

– Я собираюсь объявить в парламенте, что вы моя невеста и мы помолвлены.

Анна охнула и отпустила повод. Ричард невозмутимо смотрел на нее.

– Надеюсь, вы понимаете, что другого выхода нет?

Анна судорожно вздохнула.

– Это невозможно, милорд Ричард Глостер. Я никогда не выйду за вас замуж!

– Я знаю, – произнес Ричард, надевая перчатки. – Вы мне дали это понять еще несколько лет назад, и, клянусь своим рыцарским поясом, это не самое приятное воспоминание в моей жизни. Поэтому я и не собирался говорить с вами об этом, но вы сами спросили.

– Но как вас тогда понимать?

Конь под Ричардом начал нетерпеливо бить копытом землю и встряхивать гривой так, что звенели удила. Герцог ласково погладил его, успокаивая, и намотал поводья на руку.

– Видит Бог, миледи, у меня и в мыслях не было причинить вам обиду. Но, как любит говорить мой августейший брат Эдуард, после того как проведет время в Гилдхолле с барышниками из Сити, это просто-напросто сделка. И пусть это слово не оскорбляет вашего слуха. Я и в самом деле предлагаю вам сделку. В качестве вашего жениха я потребую, чтобы парламент изъял у Джорджа долю наследства Анны Невиль. Как только я получу результат, наша помолвка будет расторгнута.

Лицо Анны выражало недоверие.

– Я не знаю, насколько искренни ваши слова… – начала было она, но Ричард вдруг оглушительно расхохотался.

– О, эти дамы! Послушать их, так у мужчин не может быть иных стремлений, кроме как завоевывать их нежнейшую привязанность.

И, дав шпоры коню, он умчался в сгущающийся сумрак, оставив Анну полной тревог и подозрений.

С его отъездом в Литтондейлской долине воцарилась обычная тишина. Только лай серого дога время от времени оглашал округу. Пендрагон стал уже ростом с хорошего теленка. Тем не менее, несмотря на свою ужасающую внешность, пес оставался добряком, и монахини в обители возились с ним с не меньшим удовольствием, чем со своими свиньями, ягнятами и коровами.

Анна часто пребывала в задумчивости. Из головы не шли последние слова Ричарда Глостера о том, что тот представит ее в палате лордов как свою невесту. Он уверял, что это необходимо, и говорил, что вовсе не претендует на нее. Но может ли она ему верить? Анна понимала, что ничто не способно заставить ее стать женой Ричарда Глостера. Она всегда умела распорядиться своей судьбой, и не Ричарду перекраивать ее будущее. И он не сможет, даже объявив ее своей невестой, сделать впоследствии супругой. Если понадобится, она присягнет на Библии, что никакой помолвки не было. Теперь она не безвестная вдова барона из Мидл Марчеза. Она снова Анна Невиль, любимая дочь Делателя Королей. Ричард сам вернул ей имя, а с такими людьми, как она, не поступают, словно с мелкопоместными провинциальными леди. Ее судьбой нельзя больше играть, ибо отныне за нее будут готовы заступиться те из рыцарей, кто хранит память о великом Уорвике. И если Ричард захочет воспользоваться… Но захочет ли? На чем основаны ее опасения? На былой вражде? На том, что ей известна его неприглядная тайна о причастности к гибели брата Эдмунда? Но Ричард в ту пору был мальчишкой, и если однажды он поступил бесчестно, то разве всю последующую жизнь он не вел себя, как подобает опоясанному рыцарю? Он стал наместником Севера, чемберленом королевства, ближайшим советником короля… Анна терялась в догадках. Ричард не был тем человеком, которому она могла бы безоговорочно довериться – так, как много лет назад, не задумываясь и не сомневаясь, доверилась Филипу Майсгрейву.

Однажды в конце октября Анна вместе с другими монахинями отправилась в сосновый бор, чтобы собрать с поваленных ветром старых сосен древесный лишайник для изготовления зеленой краски для шерсти. День стоял сухой и ясный, пахло хвоей, и было так тихо, что женщины еще издали услыхали лязг железа и дробный топот копыт. Вскоре на тропинке под скалой показался небольшой отряд.

– Кто бы они ни были, надо как можно скорее сообщить стражникам в долине, – пугливо крестясь, сказала сестра Геновева.

Анна молча поставила свою корзину на плечо и двинулась в сторону монастыря. Она подумала прежде всего о дочери, которая вместе с настоятельницей поехала на мельницу.

Она ушла уже далеко вперед, когда монахини, замешкавшиеся из любопытства, вдруг стали кричать ей, что это приехал герцог Глостер.

Если Анна и испытывала волнение, то внешне это никак не проявилось. Она продолжала стоять с корзиной на плече, глядя на приближающихся всадников. Вскоре она поняла, почему не сразу узнала герцога. Анна привыкла видеть его во главе вооруженной свиты, на копьях которой развевались флажки с эмблемой Белого вепря, восседающим на великолепном, словно мифический единорог, белом скакуне, и как было признать теперь Ричарда в простой запыленной накидке купца, восседающего на обычном низкорослом муле? На его спутников она и вовсе не обратила внимания, ибо они, как и герцог, были в пыли, а их мулы выглядели изможденными. И лишь когда они оказались совсем близко, Анну вывел из оцепенения высокий женский голос:

– Помилуй Бог, милорд! Но ведь это она! Клянусь небом, это так же верно, как и то, что я сама из рода Невилей!

Чуть подняв бровь, Анна с некоторым удивлением взглянула на сидевшую по-мужски в седле женщину в простой суконной накидке. Та, в свою очередь, не сводила с нее удивленных глаз. Ричард Глостер первым соскочил с седла и, учтиво поклонившись Анне, помог сойти с мула своей спутнице – невысокой немолодой даме. Та, слабо охнув, ступила на землю и несколько минут покачивалась, разминая ноги после непривычной езды. Однако вскоре выпрямилась и, сбросив капюшон, шагнула к Анне. Несмотря на усталость и запыленную дорожную одежду, дама держалась с достоинством, свидетельствующим, что она принадлежит к высшему кругу. У нее были спокойные зеленые глаза и улыбка, напоминающая Анне кого-то.

– Вы не узнаете меня, милая племянница?

Анна опустила на землю корзину и смущенно извинилась. Женщина продолжала улыбаться.

– Немудрено, что вы не узнали свою тетушку Кэт, милая девочка. Ведь последний раз мы виделись, когда вам было не больше десяти лет, и, видит Бог, я и сама не признала бы вас, не будь вы так похожи на моего дорогого брата.

Анна окончательно растерялась, но тут на выручку ей пришел Глостер, представив супругу лорда Гастингса Екатерину Невиль. Анна почувствовала себя окончательно сконфуженной. Она совершенно забыла о существовании этой своей тетушки. Да и немудрено – после свадьбы с Уильямом Гастингсом та крайне редко появлялась при дворе. В памяти Анны всплыло некое безликое существо, абсолютно незаметное рядом со своим рослым и привлекательным супругом.

Мягкий мужской голос отвлек Анну от лицезрения леди Гастингс.

– Надеюсь, что меня вы все-таки вспомните, милая племянница?

Высокий крепкий воин не спеша сошел с мула. Он тоже был в запыленной бесформенной одежде, но на его лоб падала белоснежная челка, а карие глаза под черными бровями смотрели на Анну с нескрываемой иронией.

Разумеется, Анна узнала его.

– Милорд Томас Стэнли? Вот странно, никогда раньше вы не называли меня племянницей, хоть и были женаты на другой моей тете – Элеонор Невиль.

Стэнли молча коснулся губами ее руки. Когда же он выпрямился, Анна заметила, что ее родственник очень изменился. Прежде, несмотря на раннюю седину, он казался похожим на мальчишку, и ей было легко с ним, как с равным. Сэр Томас был ей другом, и Анна доверяла ему. Однако человек, который сейчас стоял перед ней, разительно отличался от того Стэнли, который когда-то явился за ней в Кентербери и едва не похитил, затащив в какой-то кабачок, где они лакомились лососиной*. Сэр Томас осунулся, как-то полинял, потерял былую яркость. Его осанка по-прежнему была благородной, а широкая выпуклая грудь свидетельствовала о силе, но плечи его уже ссутулились, движения стали медлительными и степенными. Между бровей и у губ залегли глубокие складки, и это придавало лицу Томаса выражение горького разочарования.