Жизнь на Самоа - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 15

Мы собирались ложиться спать, как вдруг из конюшни донесся тревожный шум. Весь день шел сильный дождь, и еще продолжало моросить. Бурьян по дороге к конюшне мне по пояс и весь пропитан водой. Перспектива была не из приятных, но мы доблестно отправились в поход, вооружась фонарем и зонтиком. За оградой, где находится конюшня, вернее, где она находилась, смутно белели во тьме две крупные фигуры. Еще несколько шагов – и мы очутились носом к носу с нашими лошадьми. Они съели заднюю и обе боковые стенки своего жилища, должно быть сильно удивляясь его съедобности. Лошади встретили нас всеми признаками радости, зато нам было не до веселья. Оказалось, что от перегородки уцелела лишь подпорка Лафаэле и коновязи перепутались между собой. Льюис прополз между большими мохнатыми лошадиными ногами и ценой долгих и терпеливых усилий распустил мокрый узел на одной из веревок. Лошади тем временем обнюхивали его и дышали ему в макушку. По словам Льюиса, он каждую минуту ожидал, что ему откусят голову. Обнаружив в этих заморских краях съедобную конюшню, рассуждал он, лошади легко могли заинтересоваться и вкусом конюха.

По совету мистера Мурса мы вчера отправили обоих «вождей» в Апию за повозкой. Нанятый нами кучер явился пьяным, а когда протрезвел, оказался совершенно непригодным для этой должности. Ему тут же отказали, а Генри, который не только никогда в жизни не правил упряжкой, но, я думаю, даже и не ездил ни на чем, имеющем колеса, должен был доставить лошадей с повозкой в Ваилиму. Из Апии они отъехали на такой скорости, что встревоженный мистер Мурс сломя голову поскакал следом. Однако Генри был здесь ровно за двадцать одну минуту до мистера Мурса, который явился взмокший от пота, словно вылез из реки. В хорошеньком положении он нас застал! По-видимому, Генри проделал этот ужасный, почти непроходимый путь с тысячью тремястами фунтами груза за каких-нибудь двадцать минут или того меньше. Один из наших бедных «вождей» выглядел так, будто сейчас умрет, и я боялась, что это в самом деле случится. Он стоял, тяжело вздымая бока и повесив голову, а пот лил с него ручьями, и, что самое ужасное, у него из ноздрей текла кровь. Я велела Паулю принести с моей постели одеяла, но он принес собственные, и мы набросили их на лошадей. Не найдя под рукой ничего подходящего, я схватила пару своих сорочек, и Льюис и Пауль стали растирать ими замученную лошадь, а потом занялись освобождением лошадей от сбруи. Никто из нас не имел понятия, как это делается, поэтому мы просто расслабляли все встречавшиеся узлы, и в конце концов оба «вождя» были избавлены от пут.

Льюис послал жалких от тревоги и отчаяния Генри и Лафаэле поводить лошадей по дорожке, идущей к лесу. Оставить их в таком состоянии на месте казалось опасным. Они ушли дальше, чем предполагал Льюис, и скрылись за деревьями; в результате он побежал за ними и застал всю группу недвижно стоящей под сквозным ветром в сыром, холодном лесу. Ребята решили, что их отправили туда, где попрохладнее.

В этот момент и явился мистер Мурс. Он тут же обнаружил, что повозка сильно пострадала. Одно из передних колес едва держалось под весьма предательским углом. Непостижимо, как Генри не вылетел и как она вообще не перевернулась. Нам нужна была повозка американского производства, так называемый американский грузовой фургон, а присланная известна в Новой Англии note 41 как возок и обычно используется для переброски небольших грузов, но главным образом для загородных прогулок. Нам она вовсе ни к чему, а между тем стоит сто двадцать пять долларов. Я уверена, что агенту был послан неверный заказ, потому что помню, как все время твердила Льюису: «Ты заказываешь прогулочный возок, а не грузовой фургон». Но меня не пожелали слушать. Хотя, казалось бы, можно положиться на крестьянку, когда речь идет о телегах. От этой трагической первой поездки из Апии в Ваилиму Генри осунулся и постарел. Мне очень жаль его. Но никто не упрекнул его ни единым словом. Ясно, что он не виноват.

Вчера вечером Льюис отправился в Апию повидать плотника и заночевал там, чтобы остаться на праздник, устраиваемый Сеуманутафой по случаю дня рождения его дочери note 42. Приемная дочь Сеуманутафы недавно избрана «девой деревни» note 43. Торжество обещает быть пышным, и, поскольку каждый гость должен принести подарок, это, без сомнения, уже отразилось на многих курятниках и свинарниках. Во время последнего большого праздника у одного человека утащили десять свиней. Утром Джека, на котором уехал Льюис, прислали назад, но у меня болела голова, и вообще я была слишком утомлена, чтобы пускаться в путь.

В самом начале вечера, когда я сидела в одиночестве (Пауль ушел к Шмидтам), меня встревожил странный, неестественный звук – нечто среднее между кашлем и стоном. Я знала, что свиньи все в загоне. Луна хорошо освещала окрестности, и нигде не было видно ничего подозрительного. Вспомнился рассказ Лафаэле о злом духе, которого он видел и слышал. Я послала Лафаэле в лес неподалеку за оставленными там срезанными гроздьями бананов и с возмущением увидела, что он возвращается оттуда со своим приятелем Маиа.

– Может быть, и мне еще пойти на помощь? – сказала я.

– Страшно, – ответил Лафаэле, – слишком много черти.

И принялся рассказывать, что он по правде видел одного злого духа в образе чернокожего и слышал ужасный шум, который подняли остальные. «Вот так» – и он издал в точности тот звук, который я услышала вчера вечером.

Обе туземные свиньи порядком отравляют нам существование. Ни одно приспособление, сделанное человеческими руками, не может удержать их за оградой. И сейчас они вырвались на волю и опустошают огород, пока Генри, Лафаэле и Маиа сажают таро. Позавчера Пауль, собрав всех, кого мог, ходил на немецкую плантацию; они принесли оттуда саженцы апельсинов, хлебных и манговых деревьев и новую порцию семян какао. В тот же день прибыл мой посадочный материал из Сиднея: японская хурма, гранатовое дерево, одиннадцать апельсиновых деревьев и множество кустов клубники; последняя большей частью, если не целиком, погибла. Мы с Паулем посадили то, что прибыло из Сиднея, а Генри с приятелем все остальное. Позже вечером разразилась ужасная буря, продолжавшаяся всю ночь.

Только что Генри прервал меня, чтобы задать несколько вопросов насчет посадки ананасов. Жаль, что я не могу его сфотографировать вот так – стоящим в дверях с серьезным видом делового человека, но в наряде гурии. Бедра его обмотаны куском белого холста. Широкая гирлянда из завядших папоротников осеняет лоб, скрещивается на затылке и вокруг шеи возвращается назад, образуя на груди зеленый узел. Генри вообще некрасив, но сейчас выглядит очень мило, а несоответствующее костюму выражение глаз еще усиливает эффект.

Для нас в нашем столь ненадежном убежище упомянутая буря была тревожным событием. Даже в хорошую погоду, когда быстро поднимаешься по лестнице, дом так трясется, что кажется вот-вот упадет. Легкая железная крыша нигде не прилегает к карнизам и открывает доступ всем ветрам. Лампу ежеминутно задувало, и, так как Пауль сломал фонарь, припасенный для таких случаев, мы сидели в полутьме. К вечеру нас накрыла такая туча, что видимость была не лучше, чем в лондонском тумане. С этого момента ветер все усиливался, яростно схлестывая ветки и то и дело пригибая деревья к земле. Через окна было видно, как он гонит пласты дождя, укладывая их друг на друга. Внезапно что-то зловеще застучало по железной крыше. Похоже было, что высокое крепкое дерево, стоящее бок о бок с домом, замышляет против нас недоброе. Я присмотрелась и убедилась, что стучало именно это дерево – настоящий великан, футов шести в обхвате на уровне второго этажа. Вода проникала в дом из-под плохо пригнанных дверей, отсыревшие спички не загорались, и общее ощущение неудобства и мокроты напоминало состояние на борту корабля. Мне захотелось приспустить немного наши «зеленые паруса», и припомнился А Фу note 44 с его страхом перед сушей и стремлением быть в непогоду в открытом море.