Амадей (ЛП) - Шеффер Питер - Страница 21

Раздаются аплодисменты. Моцарт, волнуясь, вскакивает на скамейку, чтобы раскланяться перед публикой, и простирает к ней руки. Затем он поворачивается к нам с бутылкой в руке. Широко открытые глаза пристально смотрят вперед. Все застывают на месте.

Моцарт и был волшебной флейтой бога, этого неумолимого игрока! Сколько еще испытаний сможет выдержать сочинитель, столь хрупкий на вид, столь осязаемо смертный?.. Что это вдруг у меня шевельнулось в душе? Неужто жалость?.. Ну, нет! Никогда! Ван Свитен (зовет). Моцарт! (Он с трудом пробирается сквозь толпу, которая перед ним расступается. Он взбешен.) Моцарт (радостно поворачивается к нему и приветствует его). И вы здесь, барон? Как замечательно, что вы пришли! Сальери (зрителям). Уж я об этом позаботился. Ван Свитен (в бешенстве). Что вы наделали?! Моцарт. Не понял, ваша светлость. Ван Свитен. Выставлять наши священные ритуалы в вульгарном спектакле! Моцарт. Но, сударь… Ван Свитен. На всеобщее осмеяние! Вы предали Орден! Моцарт (в ужасе). Да нет же! Сальери. Нельзя ли мне, барон, замолвить словечко? Ван Свитен. Не заступайтесь за него, Сальери! (Моцарту с леденящим презрением.) Вы так и остались вульгарным простаком, которому ничем нельзя помочь. Глупое, безнадежное дело! Теперь к тому же вы предатель. Я никогда вам этого не прощу! Уж будьте уверены! И пока я жив, ни один свободный масон или влиятельный человек в Вене не забудет вам этого! Сальери. Прошу вас выслушать меня, барон! Ван Свитен. Нет, сударь! Не вмешивайтесь! (Моцарту.) Не знал я, Моцарт, что вы меня так отблагодарите. Никогда не смейте больше ко мне обращаться! (Он уходит.)

Публика удаляется. Меняется свет. Скамейки уносят. Сальери пристально следит за Моцартом и делает знак Катарине удалиться. Моцарт бледный как смерть.

Сальери. Вольфганг?

Моцарт сильно мотает головой и уходит от него в глубь сцены, опечаленный и потрясенный.

Вольфганг, еще не все потеряно.

Моцарт уходит в пределы своей квартиры и застывает.

(Зрителям.) Но конечно, он все потерял и был повержен в прах. Влиятельные люди прекратили с ним всякое знакомство. Он даже не получил своей доли со сборов от оперы.

Входят ВЕНТИЧЕЛЛИ.

Первый. Шиканедер ему не платит. Второй. Водит вокруг пальца. Первый. Дает ему только на выпивку. Второй. И присваивает остальное. Сальери. Я и сам бы не мог лучше управиться.

Моцарт берет одеяло, закутывается в него и садится за стол работать, пристально вглядываясь в публику. Лица из-под одеяла почти не видно.

А потом он погрузился в молчание. Ни слова от него нельзя было добиться. Почему?.. Я ждал от него обьяснений каждый день. И ничего. Отчего же он молчал?.. (Резко спрашивает у Вентичелли.) Чем он занимается?

Моцарт пишет.

Первый. Сидит у окна. Второй. День и ночь сидит. Первый. Пишет. Второй. Сочиняет как одержимый.

Моцарт вскакивает на ноги и застывает.

Первый. Все время вскакивает. Второй. Безумными глазами высматривает что-то на улице! Первый. Чего-то ждет. Второй. Или кого-то… Первый и Второй. Невозможно сказать кого! Сальери (зрителям). Но мне-то было известно – кого!

Он тоже взволнованно вскакивает, отпускает от себя Вентичелли. Оба – Моцарт и Сальери – стоят на авансцене и пристально смотрят вдаль.

Хотите знать кого? Скорбную фигуру в сером, с маской на лице. Призрак, который придет за ним. Я знал, чем он занят в этой трущобе! Он писал Реквием – самому себе!

Пауза.

…А теперь я должен признаться в своем самом большом злодеянии.

ЛАКЕЙ приносит серый плащ, треуголку и маску.Сальери надевает плащ и, отвернувшись от зрителей, надевает треуголку и маску.

Друзья мои!.. Не богохульства, на которое не решился бы человек, ведущий такую борьбу, как я! Я раздобыл серый плащ… Да, и серую шляпу. Да! Да! И маску тоже. (Он поворачивается – на нем маска.) И я предстал перед безумным сочинителем, как… вестник самого господа бога!.. Итак, признаюсь, что в ноябре 1791 года, я, Антонио Сальери, бывший уже тогда, как и ныне. Первым капельмейстером империи, проходил по пустынным улицам Вены в леденящий холод и под ясной луной – семь ночей подряд! И когда городские часы отбивали час ночи, я останавливался под окнами Моцарта, чтобы возвестить приближение его смерти.Часы бьют час ночи. Сальери, не двигаясь, стоит слева, поднимает руку и показывает семь пальцев – по одному на каждый день. Моцарт встает. Он смотрит на фигуру в ужасе, заворожено. Стоит так же напряженно, как Сальери, но с правой стороны сцены, глядя в окно.Каждую ночь я показывал ему на один палец меньше… и затем удалялся. Каждую ночь лицо, которое я видел через стекло, становилось все безумнее и безумнее. Наконец уже не осталось дней – я сам был охвачен ужасом, - но прибыл, как и раньше. Остановился, простер к нему умоляющие руки, как призрак из его снов! (Зовет.) «Пойдем! Пойдем же со мной! Я тебя жду!» (Жестом настойчиво приглашает Моцарта.) Он стоял, качаясь, и, казалось, может лишиться чувств. Но потом, собравшись с остатками сил, звонким отчетливым голосом крикнул мне из окна слова героя своей же оперы «Дон Жуан», пригласившего статую на ужин.

Моцарт резко открывает окно.

Моцарт. O statua gentillissima – venita a cena![75] (В свою очередь он манит к себе Призрак.) Сальери. И так, довольно долго, мы взирали друг на друга, оба охваченные страхом. А потом, хотя это было невероятно, я стал мрачно кивать, как статуя Командора из его оперы. И пошел через улицу!

Тихо, но с нарастающей угрозой звучит самый зловещий пассаж из увертюры к опере «Дон Жуан». Под эту гулкую мелодию Сальери медленно идет в глубь сцены.

Я отодвинул на двери задвижку, поднялся по лестнице, громко чеканя шаг, словно мои ноги были каменными. Я не мог остановиться. Мною двигал рок. Я был в плену его сумрачных снов!

Моцарт обезумевший от ужаса, стоит у стола. Сальери распахивает невидимую дверь. Свет быстро меняется. Он стоит безмолвно, глядя на авансцену.

(Зрителям.) Везде лежали бумаги, ноты и счета. Цифр было почти так же много, как нотных закорючек. В комнатах холодно. Камин не горел. Лицо его было такое болезненное, что я сразу понял – он долго не протянет.

Сальери смотрит в глубь сцены через маску. Моцарт с напускной бравадой поднимает бутылку.

Моцарт. Хотите выпить?.. Вино хорошее! У моей двери кто-то постоянно оставляет три бутылки каждый день. Не знаю кто. Разве это не удивительно? Бесплатное вино, дарованное с любовью. И в этом городе!

Он предлагает Сальери бутылку, но тот стоит молча, игнорируя ее.

(С вызовом.) Я знаю, зачем вы пришли!.. Но я вам не дамся. Во всяком случае не сегодня… И знаете почему? Потому что я в штаны наложил. Вот почему! И в таком виде – сами понимаете – для гроба не гожусь… И пожалуйста не думайте, что я испугался! Меня отравили – вот в чем причина! Во рту такая горечь! Это я точно знаю… И потом, месса еще не готова. Даже на половину. Так что придется вам пожаловать еще раз. Мне очень жаль, но… (Имитирует императора.) Ну, в общем, вот так!

Смеется, но потом вдруг хватается за живот от страшной боли.

Я говорю серьезно!... В таком виде месса не нужна вашему патрону! Попросите продлить мне срок. А то он скажет – я пишу для преисподней! (Смеется надрывно, с отчаянием.) Это, конечно же, шутка! Он ведь поймет, что шутка? Ведь – поймет?..

Сальери стоит безмолвно, не двигаясь.

(Более запальчиво.) Вы меня нисколько не пугаете! И я вот что вам скажу. Если бы папочка мой был здесь, он бы не дал вам меня утащить! Он бы так и сказал: «Ступайте прочь!» И мы бы спели нашу песенку о поцелуях, и вам бы пришлось убираться!.. (Поет.)

Oragna figata fa! Marina gemina fa! Fa! Fa![76]Он целует воздух несколько раз и вдруг опять сгибается в агонии.

Ах, в животе у меня что-то сильно болит, так болит!