Воспоминания и портреты - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 12

Любимого своего собеседника я стану называть Джек-Попрыгунчик. Я не встречал никого, кто так щедро смешивал бы всевозможные ингредиенты разговора. В испанской поговорке четвертый человек, необходимый, чтобы составить салат, окажется безумцем, если станет его перемешивать. Джек и есть этот безумец. Не знаю, что в нем самое замечательное: умопомрачительная ясность выводов, забавное красноречие или действенность метода, сводящего все стороны жизни в центр разбираемой темы, перемешивающего разговорный салат, будто пьяный языческий бог. Он изгибается, словно змей, меняется и сверкает, как узоры в калейдоскопе, переходит полностью на точку зрения других и таким образом, с подмигиванием и бурным восторгом, выворачивает вопросы наизнанку и швыряет их перед вами пустыми на землю, словно торжествующий фокусник. Обычно когда в присутствии Джека чье-то поведение озадачивает меня, я напускаюсь на этого человека с такой грубостью, пристрастностью и с такими утомительными повторами, что Джек в конце концов не выдерживает и встает на его защиту. Он моментально преображается, входит в нужный образ и с упорством безумца оправдывает данный поступок. Я не могу представить ничего сравнимого с энергией этих преображений, с причудливым разнообразием языка, переходящего от Шекспира к Канту, а от Канта к майору Дингуэллу.

«Быстро, как музыкант сыплет звуками Из своего инструмента…»

Он сверкает неожиданными широкими обобщениями, нелепыми, неуместными деталями, остроумием, мудростью, глупостями, юмором, красноречием и ложным пафосом, все это по отдельности ошеломляюще и, однако, блестяще в восхитительном беспорядке своего сочетания. Собеседником другого калибра, хотя принадлежащим к той же школе, является Здоровяк. Это человек замечательной внешности; он создает вокруг себя более ощутимую атмосферу, производит впечатление более грубой и сильной личности, чем большинство людей. О нем сказано, что его присутствие можно ощутить, войдя с закрытыми глазами в комнату, и то же самое, по-моему, говорили о других людях крепкого сложения, обреченных на почти полное физическое бездействие. В манере Здоровяка разговаривать есть что-то буйное, пиратское, вполне гармонирующее с этим впечатлением. Он может криком заставить вас замолчать, может уткнуться лицом в ладони, может вспылить; и при этом характер у него миролюбивый, чуткий; а после того как Пистоль окажется перепистолен и небосвод прозвенит несколько часов, вы начинаете улавливать какое-то успокоение в этих бурных потоках, согласие по некоторым пунктам и заканчиваете разговор в тесном содружестве, в пылу взаимного восхищения. Протест служит лишь тому, чтобы сделать ваш окончательный союз более неожиданным и драгоценным. С начала до конца в разговоре были полная искренность, полное взаимопонимание, желание слушать, хотя не всегда прислушиваться, и непритворное стремление встретить поддержку. Со Здоровяком вам не грозят опасности, которые присутствуют в споре с Джеком-Попрыгунчиком; тот может в любую минуту обратить свою способность менять точку зрения на собеседника, приписать вам взгляды, которых вы никогда не придерживались, а потом яростно обрушиться на вас за то, что держитесь их. Во всяком случае они оба мои любимые собеседники, оба громогласные, многословные, нетерпимые к чужому мнению собеседники. Это свидетельствует, что я сам принадлежу к той же категории; если уж мы любим разговаривать, то подавай нам умного, сильного противника, который будет решительно проводить свою линию шаг за шагом в нашей манере, дорого продавать свое внимание и выдавать нам в полной мере суматоху и накал сражения. Обоих можно выбить с их позиции, только на это потребуется шесть часов, это серьезный и опасный риск, пойти на который стоит. С обоими можно проводить целые дни в волшебной стране разума со своей обстановкой, населением и нравами, вести особую жизнь, более напряженную, деятельную, захватывающую, чем любое реальное существование, после окончания разговора выходить из нее, как из театра или сновидения, обнаруживать, что холодный восточный ветер все еще дует и тебя по-прежнему окружают обшарпанные стены старого города. У Джека гораздо более тонкий ум, Здоровяк гораздо более искренний; Джек изъясняется вдохновенной поэзией, Здоровяк — романтической прозой на подобные темы; один сверкает высоко, как метеор, светя во тьме, другой со многими изменчивыми оттенками пламени горит на уровне моря, словно пожар; но у обоих одни и те же юмор и художественные интересы, одна и та же неутолимая страсть поиска, одни и те же вихри разговора и громы возражений.

Мишень[12] совсем другая статья, но человек весьма забавный и доставлял мне огромное удовольствие в течение многих долгих вечеров. Говорит он сухо, быстро, настойчиво, лексикон у него скудный. Привлекательны в нем необычайная находчивость и решительность. Что бы вы ни предложили на обсуждение, у него либо уже есть об этом какая-то шаблонная теория, либо он тут же выдумает ее и начнет развивать в вашем присутствии. «Дайте минутку подумать, — скажет он. — У меня должна быть какая-то теория на этот счет». Более приятное зрелище, чем решимость, с которой он принимается за эту задачу, трудно вообразить. Он бывает одержим какой-то демонической энергией, изо всех сил смешивает различные элементы и сгибает идеи, будто силач подкову, с явным, демонстративным усилием. В теоретизировании у него есть некий компас, некое мастерство, то, что я назвал бы напускным пылом, нечто от Герберта Спенсера, которому не мешало бы видеть смешную сторону явлений. Вы, как и он, не обязаны верить в эти новоиспеченные мнения. Но кое-какие из них довольно здравые, даже способные выдержать испытание жизнью, а самые слабые служат мишенью — как бутылка, которую после пикника бездельники бросают в пруд и целый час развлекаются тем, что наблюдают, утонет она или нет. Какими бы ни были его мнения, хоть серьезными, хоть минутными причудами, он всякий раз отстаивает их с неизменными острословием и решительностью, получает в ответ жестокие удары, но мужественно переносит это наказание. Он знает и всегда помнит, что люди разговаривают прежде всего затем, чтобы поговорить; ведет себя на этом ринге, по старому сленговому выражению, как росомаха, и искренне радуется, отличая зрителя от своего противника. Мишень вечно возбужден, он заклятый враг сна. В три часа ночи он выглядит жертвой. Разговор его становится более сухим, чем самое сухое шампанское. Хитрость и несравненная находчивость представляют собой те достоинства, которыми он живет.

Этелред, напротив, искренний и несколько вялый человек, думающий вслух. Самый ненаходчивый из всех, кого я знал, неспособный блистать в разговоре. Иногда он обдумывает шутку минуту, а то и дольше, и, возможно, в конце концов так ее и не отпустит. И есть что-то необычайно обаятельное, зачастую поучительное в простоте, с которой он демонстрирует как процесс, так и результат, как механизм, так и циферблат часов. К тому же у него бывают минуты вдохновения. Нужные слова приходят на язык будто сами собой и, возникая из глубины сознания, несут в себе более личный оттенок, в них больше прекрасной, старой, укоренившейся человечности, сущности характера и темперамента. В некоторых высказываниях он утвердился как мастер образной речи, может показаться, что он оттачивает ее даже во сне. Однако Этелреда считают не столько автором превосходных фраз, сколько могучим лесорубом мысли. Я часто бывал уже с вязанкой дров, когда он все еще махал топором, и между нами из-за этого неравенства возникало много забавных недоразумений. Помню, как он несколько лет подряд из вечера в вечер упорствовал в одном и том же вопросе, постоянно вел о нем речь, прилагал его к жизни и так, и эдак, то всерьез, то в шутку, и никогда не спешил, не сникал, не подтасовывал факты. Джек в подобном случае может быть более великодушным к тем, с кем не согласен, но, с другой стороны, ход его мыслей всегда злобный, а Этелред более медлительный в оправданиях, еще более медлит с осуждениями и сидит над мировым хаосом колеблющийся, но рассудительный, и добросовестно сражается со своими сомнениями.