Берег дна - Шульга Вячеслав - Страница 45

Выброс набирал силу. Мерзкий раздражающий писк резал по ушам, кровь стучала в висках и ломило в затылке. Выброс обволакивал, мягко, но настойчиво выдавливая из тела жизнь. Кровь вскипала в венах, грудь будто стягивало ремнями, а содержимое желудка пыталось вырваться наружу.

Пройдя по следам в следующий зал, он ничего не увидел, кроме грязных стен с выцветшими обоями и мусора на полу. Дальше хода не было, в зале была всего одна дверь — та, через которую зашел Мотя. Неужели ошибся? Он извлек из кармана детектор и покрутился. Ничего. Экран прибора был пуст. Это конец — либо погибать тут, под выбросом, либо сломя голову лететь в подвал на стволы «монолитовцев», и неизвестно еще, что хуже. У Моти от страха задрожали колени, а из горла непроизвольно вырвался вой, более напоминавший скулеж побитой дворняги. Добегался, голубчик. И завещания не оставил. Мотя стоял посередине темного зала, опустив руки, и впервые в жизни не представлял, что делать.

Сзади послышался топот, и в комнату вбежал Сюр, а за ним все остальные. Бледные, с трясущимися руками, глаза вот-вот выпрыгнут из глазниц.

— Где? — прохрипел, задыхаясь, Боцман.

— Там. — Мотя обреченно показал пальцем в угол, где стояла древняя тумбочка с какими-то журналами на ней. — Должен быть там.

— Там же нет ничо!

Мотя только и смог, что пожать плечами в ответ.

— Делай что-нибудь, что стоишь? — Боцман схватил Мотю за грудки. — Ты нас сюда затащил, скотина!

Резкий толчок сотряс дом, едва не повалив людей. Яркая огненно-оранжевая вспышка полоснула по небу, осветив через окна все углы.

— Смотрите! — Дима показывал рукой на угол. — Там что-то есть!

Мотя резко обернулся и успел заметить какое-то марево прямо над тумбочкой.

— Маша, наводи луч! — заорал он и полез в карман за гайками.

Перепуганная Маша еле справилась с дрожью в непослушных руках и направила бирюзовый луч чуть выше тумбочки, где тут же расцвел радугой причудливый полупрозрачный бутон. Есть! Мотя завопил бы от радости, если бы не резкая боль, парализовавшая на мгновение легкие. Согнувшись пополам, он все же умудрился зашвырнуть гайку в центр аномалии. Та тускло блеснула гранями и исчезла, будто растворилась.

— Я первый, — простонал Мотя, — если меня не расплющит и не разорвет, через пять секунд ныряйте за мной.

Еле передвигая ноги, он доковылял до тумбочки, с трудом на нее взобрался и провалился боком в цветок. Сюр взял из рук Маши прибор и подтолкнул ее в спину.

— Давай быстрее, вот-вот накроет, я из последних сил держусь.

Ноги не слушались Машу, жутко крутило желудок, саднило в висках, а в затылок будто вонзили тысячу раскаленных иголок. Превозмогая боль, ей удалось доползти до тумбочки, чьи-то руки, кажется, это был Дима, довольно бесцеремонно подсадили ее, но сил реагировать уже не осталось и она просто потеряла сознание, удачно свалившись в самый центр бутона. Единственное, что она запомнила перед тем, как упасть в аномалию, так это грудастую тетку, похожую на актрису из дурацкого сериала про няню на обложке какого-то журнала.

Глава 15

1

Был, видимо, июнь. Солнце уже вовсю пробивалось сквозь ставни, сквозь веки, сквозь хрусталик, стекловидное тело, сетчатку, глазной нерв и наконец добралось до мозга. «Лишние и ненужные знания никого никуда не приводили», — подумал профессор Титаренко, окончательно просыпаясь. «Сон алкоголика краток и тревожен», — не к месту пробилась вторая утренняя мысль. Голова тяжелее чугуна… нет, тяжелей унбинилия, во рту словно стая непрерывно испражняющихся сурикатов пробежала. «Федю и Петю — прибью» — третья утренняя мысль не была столь уж оригинальной. Именно аспиранты Федя и Петя соорудили эту «адскую машину», производящую самогон невероятных органолептических свойств. Федя и Петя называли это пойло «Гремлин-водка», очевидно, потому, что выпившие его превращались в настоящих гремлинов — начинали беспрерывно ржать и кривляться. Впрочем, реальный экономический эффект «Гремлин-водка» приносила. Советских денег у профессора и аспирантов, понятно, не было, но часть местного населения за самогон готово было быстро позабывать мусульманские корни, прикинуться атеистами и расплачиваться как натуральными продуктами, так и деньгами. Товар-деньги-товар, привет марксистской экономике…

Профессор, покряхтывая, поднялся с топчана, подошел к баку с водой, плеснул на лицо. Сон улетучился окончательно. Профессор вышел на крыльцо, зажмурился от яркого света. Чингизская степь еще цвела, стрекотали насекомые, в травах кричала мелкая птичья сволочь. Профессор специально выбрал себе дом на окраине Лиманска, чтобы можно было вот так, утром, выйти на крыльцо и впитать в себя потрясающий степной пейзаж, с синеющими на горизонте сопками и предгорьями.

— Эх, лепота! — профессор любил цитировать старые фильмы.

Калитка приоткрылась, в проеме плетеного забора появился Шакарим, местный староста, а точнее — комендант.

— Привет, насяльника, как жизнь?

Шакарим был человеком без возраста, типичный восточный дедок: маленький, сухой, загорелый, морщинистый. На таком старичке органично смотрелся бы полосатый халат и тюбетейка. Тюбетейка была, однако одет Шакарим всегда был в мятую довоенную офицерскую форму, только без отличительных знаков в петлицах. Поначалу сочетание тюбетейки с формой смешило профессора, но потом он привык.

— И тебе привет, добрый человека Шакарим. Жизнь у меня идет хорошо. На завтра планируем новый эксперимент. В степи.

— Я тебе что хотел сказать, насяльника. В степи опасно стало. Как рассвело, Абаев выстрелы слышал. Или охотился кто. Или лихие люди в степи гуляют. Или еще что…

Дедок отлично говорил по-русски. А слово «насяльника» он перенял у Феди и Пети. Так они за глаза называли профессора. Откуда взялось слово, профессор не знал, но подозревал, что из какого-то юмористического шоу. Шакариму слово почему-то нравилось. Самого же Шакарима Федя и Петя за глаза называли Шакилом О?Нилом. На противопоставлении, так сказать, играли…

— Да брось, Шакарим, какие лихие люди? Амнистия еще не добралась, да и лагерей тут рядом нет…

— Ну ладно, насяльника, я тебе сказал. Еще чего тебе скажу. В Караул большие люди приезжали, наверное, из ЧеКа. Что-то искали, спрашивали. Не тебя ли?

— Нет, Шакарим. Моим начальникам, как ты говоришь, ЧеКа сейчас не до меня. Ты слыхал, что Берия — английский шпион? Вот там сейчас еще шпионов ищут. И контору делят на части. Не до меня им… Я им телеграммы по рации уже отсылал.

— Ну ладно, насяльника. Пойду я. Водки дашь?

— Зайди к Феде с Петей, скажи, что я велел выдать. И про стрельбу им расскажи.

Шакарим молча повернулся и вышел. Заслать бы его в райцентр, в село со смешным названием Караул — чтоб повыяснял, кто приезжал, зачем приезжал. Но не любил Шакарим в селе появляться. Профессор подозревал, что побаивается Шакарим своего имени — его тезку и дальнего родственника Шакарима Кудайбердиева, поэта и философа, расстреляли уж более двадцати лет назад, а Шакарим все еще побаивался. И не любил иметь дело с «ЧеКа», хоть каким-то образом на эту организацию и работал.

Титаренко считал, что им очень повезло — оказаться именно в этом месте именно в это время. Нет, насчет места — никакого везения не было. Временная аномалия располагалась именно здесь, в чингизской степи, в Абайском районе Семипалатинской области Казахской ССР. А вот со временем… Стояла первая половина 1954 года. В стране и, что важно, в силовых структурах были разброд и шатание, начавшиеся после смерти Сталина и расстрела Берии. МВД и госбезопасность то объединялись, то наоборот — делились. Только-только КГБ стала самостоятельной структурой. И никому в Москве сейчас не было дела, на чьем балансе находится заброшенный режимный объект — пустующий городок Лиманск.

Лиманск начали строить здесь в середине тридцатых годов. Большая экспедиция, одним из руководителей которой был немецкий физик Карл Леман. Титаренко порасспрашивал Шакарима и остался в полной уверенности, что Леман был представителем «Аненербе» — ведь курировал экспедицию лично Глеб Бокий, возглавлявший спецотдел НКВД, занимавшийся теми же вопросами, что и «Аненербе». Недолго курировал, в ноябре 37-го его расстреляли. Но идею постройки города не оставили. Ясно было даже и ежу, что местная аномалия — точка сингулярности, и каким-то образом немцы сумели ее вычислить. Хотя технологический уровень тридцатых годов не позволял этого сделать. Шакарим как-то слышал от Лемана слово «Шамбала» и считал, что немцы нашли указание на данное место именно там.