Северное сияние - Пулман Филип - Страница 39

— Слышал я об этих дьяволах заводных, — сказал Джон Фаа, — а вот видеть не приходилось. Ни приручить, ни использовать его не получится. Может, гирьку свинцовую привязать да за борт? Тоже нельзя. В один прекрасный день жестянка эта проржавеет, тварь наружу вырвется и найдет свою добычу, из-под земли достанет. Нет уж, видно, придется нам зубы сцепить, да глаз с него не спускать.

Поскольку Лира оказалась на борту единственной особой женского пола (Джон Фаа, по зрелому размышлению, решил женщин не брать), ей полагалась отдельная каюта. Ну, может, «каюта» — это громко звучит: всего лишь узкая комнатка в одно окошко (ведь не скажешь же «в один иллюминатор», даром что корабль!), где место было только для койки. Девочка мигом сунула свои пожитки в рундук и помчалась на верхнюю палубу, чтобы сказать Англии последнее прости. Правда, когда она туда прибежала, сказать «прости» удалось в основном английскому туману, берега просто не было видно.

Но все равно плеск воды за кормой, свежий морской ветер, корабельные огни, бесстрашно пронзающие ночную тьму, рокот двигателей, запах соли, рыбы, каменноугольного спирта — этого ли недостаточно, чтобы возрадовалось любое сердце? Правда, весьма скоро к этому букету подмешался еще один цветочек поплоше, едва только корабль вышел на простор Германского океана и началась качка. Когда Лиру позвали ужинать, она обнаружила, что есть ей как-то совсем не хочется, а хочется лечь пластом и лежать. Но не потому, что ее укачало, вовсе нет! Все исключительно ради Пантелеймона, поскольку он, бедняжка, стал какого-то болезненно-зеленого цвета. Так началась Лирушкина северная одиссея.

ЧАСТЬ II

БОЛЬВАНГАР

Глава 10

Консул и медведь

Джон Фаа решил держать курс на Тролльзунд, к морским воротам Лапландии. Цаганскому королю и главам кланов необходимо было заручиться если не поддержкой лапландских ведуний, то хотя бы их благожелательным нейтралитетом. Без этого любая попытка спасти детей превращалась в ничто. А в Тролльзунде у ведуний сидел свой консул.

Джон Фаа изложил свои планы Лире и Фардеру Кораму на следующее же утро. Морская болезнь чуть-чуть отступила. В небе ярко светило солнце, по зеленой глади моря курчавились белые барашки пены, и, глядя на всю эту красоту с верхней палубы, где так обдувает тебя соленый бриз, где все вокруг искрится и сверкает, все живет и дышит, Лира почувствовала себя почти совсем хорошо. Кроме того, Пантелеймон в полной мере оценил все прелести жизни альбатроса или, на худой конец, буревестника и на бреющем полете носился над волнами, так что его восторги заставили Лиру на время позабыть о том, что морского волка из нее пока не получилось, скорее, морская свинка.

Джон Фаа, Фардер Корам и еще двое-трое цаган сидели на носу корабля, подставив лица яркому солнцу. Необходимо было решить, что делать дальше.

— Значит, так, — решительно произнес цаганский король, — наш Фардер Корам с ведуньями хорошо знаком. Кроме того, за ними даже должок имеется, верно?

— Верно, Джон, верно, — отозвался старик. — Правда, срок тому немалый, сорок лет, почитай. Но для ведуний-то это что. Они живут долго.

— А что за должок-то, Фардер Корам? — спросил Адам Штефански, командир боевого отряда.

— Я как-то спас ведунье жизнь, — неохотно ответил старец. — Она упала с небес, спасаясь от огромной алой птицы. Кругом болота, ведунья кровью истекает. Когда я ее нашел, она почти утонула. Я втащил ее в лодку, а птицу пристрелил, так что тварь эта прямо ко дну камнем и пошла. Огромная, что твоя выпь, только красная-красная, как кровь. Я таких больше никогда и не видел.

Слушатели завороженно молчали. Фардер Корам продолжал.

— А потом как посмотрел я на свою спасенную, тут меня и прожгло. Альма-то у нее нет.

Лучше бы он сказал, что у нее не было головы! Живое существо, у которого нет альма! Такое в страшном сне не приснится! Даже самых стойких мужчин передернуло, их альмы ощетинились и ощерились, а кое-кто даже хрипло и отчаянно закаркал. Бедный Пантелеймон в ужасе забился Лире под кофточку, сердца обоих учащенно колотились в такт.

— Да, друзья, — покачал головой Фардер Корам. — По крайней мере, мне так сперва показалось. Я был почти уверен, что передо мной ведунья, я же сам видел, как она по воздуху летала. А на вид — просто девушка молодая, тоненькая такая и красивая очень, но от того, что альма у нее не было, меня просто оторопь взяла.

— Так у них что же, нет альмов, у ведуний-то? — подал голос Михаэль Канзона.

— Есть, — отозвался Адам Штефански. — Только, может, они невидимые. И ее альм все время был там, а Фардер Корам не заметил.

— Не было его там, Адам. Штука вся в том, что ведуньям и их альмам совершенно не обязательно все время находиться вместе. Если ведунье захочется, так она своего альма может заставить выше облаков подняться или, наоборот, на самое дно морское спуститься. Вот и моя спасенная, почитай, час лежала, головы не могла поднять, пока ее альм к ней не прилетел, а ведь он сразу почувствовал, как ей больно да страшно. Я другого боюсь. Она-то сама так никогда в этом и не призналась, но, сдается мне, что та птица алая, что я подстрелил, тоже альмом была. Альмом другой ведуньи. Господи, если б я знал, что на чужого альма руку поднимаю! Но сейчас-то что толковать. Дело сделано. Как бы то ни было, жизнь я ей спас, вот она и сказала, чтобы в случае нужды звал я ее на помощь. И знак дала особенный. Так вот, однажды, когда меня отравленной скраелингской стрелой ранило, она мне и вправду помогла. Да и потом мы еще встретились… Ну, тому уж много лет прошло. Однако, я думаю, она… вспомнит.

— И эта ваша ведунья живет в Тролльзунде?

— Нет, конечно. Разве им место в портовом городе, где народу невпроворот? Они в глухих лесах живут, над тундрой летают. Их манит живая природа. А в Тролльзунде у ведуний консул, и он нам непременно поможет разыскать кого нужно.

Лира изнывала от желания послушать еще что-нибудь интересное про лапландских ведуний, но разговор пошел о припасах да о топливе, так что очень скоро ей стало скучно просто сидеть на месте, в то время как корабль сулил столько неизведанного. Пробираясь с носа на корму, она свела приятное знакомство с настоящим морским волком. Для начала Лира плюнула в него семечками от яблока, которые запасливо припрятала с завтрака. Получив в ответ порцию отборной брани, она разразилась не менее забористыми ругательствами, после чего оба участника перепалки поняли, что могут стать лучшими друзьями. Морского волка звали Джерри. Под его чутким руководством Лира мигом смекнула, что лучшее средство от морской болезни — не сидеть сложа руки и что даже такое нехитрое занятие, как уборка палубы, может стать приятным, если делать его по-морскому. Воодушевленная своим открытием, Лира сперва по-морскому заправила койку, потом по-морскому навела порядок в своей каюте и ужасно гордилась тем, что не просто вытирает пыль, а словно заправский матрос драит медяшку.

Проведя два дня на борту, Лира окончательно убедилась, что наконец-то нашла свое настоящее место в жизни. Она облазила весь корабль, от машинного отделения до капитанского мостика, и перезнакомилась со всей командой. Капитан Рокби дал ей посигналить проходившему мимо голландскому фрегату, а для этого, между прочим, требовалось дернуть за ручку парового свистка; кок смирился с тем, что не судьба ему состряпать сливовый пудинг без Лириной помощи; и только грозный окрик Джона Фаа не позволил нашей девочке вскарабкаться на самую верхушку фок-мачты и посидеть в «вороньем гнезде», высматривая на горизонте землю.

Корабль держал курс на север, с каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Матросы подыскали для Лиры непромокаемую робу, но девочке она была слишком велика, тогда Джерри принялся учить ее портняжничать, и она с превеликой радостью взялась за иголку, хотя в колледже Вод Иорданских терпеть не могла шить и бегала от экономки, миссис Лонсдейл, пытавшейся приохотить ее к рукоделию, как черт от ладана. Прежде всего Джерри и Лира смастерили непромокаемую сумочку для веритометра. Она крепилась вокруг пояса и, как предусмотрительно подметила девочка, была абсолютно незаменима при падении за борт. Теперь, когда веритометр был надежно упакован, маленькая фигурка в подогнанном по росту дождевике и зюйдвейстке, вцепившись в поручень окоченевшими пальцами, часами торчала на палубе, не боясь ледяных брызг, которые фонтаном обдавали ее с головы до ног. Конечно, время от времени морская болезнь делала свое дело, особенно когда ветер крепчал и корабль зарывался носом в свинцово-зеленые волны, но тогда Лире на помощь приходил Пантелеймон. Он буревестником носился над морем, взмывая с гребня на гребень, и его восторг и упоение от смешения двух стихий передавались девочке, так что на время она забывала о качке и дурноте. Пару раз Пан попробовал себя в амплуа водоплавающего и даже присоединился к резвящимся в море дельфинам, вызвав тем самым их благожелательное удивление. Стоя на носовом кубрике и стуча зубами от холода, Лира упивалась тем, как ненаглядный ее Пантелеймон грациозно и вместе с тем мощно выскакивает из воды, а рядом с ним стремительно мелькают силуэты еще полудюжины дельфинов, и солнце играет на их глянцевито-серых боках. Какое же это было счастье, но к счастью примешивались боль и отчаянный страх: а вдруг Пану так понравится быть дельфином, что он возьмет и разлюбит свою Лиру?