Творящие любовь - Гулд Джудит - Страница 19

Если частица ее вновь обретенной уверенности в себе происходила от измененной внешности, то большую часть этой уверенности давала новая одежда: в ней она чувствовала себя намного удобнее, чем в простом наряде, который носила раньше в Техасе. Уж совсем не для Манхэттена длинные юбки строгого покроя и пастельных оттенков блузки из ее прошлого гардероба. Нью-Йорк — город космополит, требующий шика. Те вещи, что она хотела бы купить, были ей не по карману, но она умудрялась сочетать качество и стиль, выбирая идущие ей цвет и покрой. Короче говоря, она одевалась элегантно, но по средствам, спасибо Людмиле.

Ее подруга показала ей магазинчики в Нижнем Ист-Сайде, полные подержанных вещей.

— У многих бедных еврейских иммигрантов богатые родственники, — сказала ей Людмила. — Они помогают бедным родственникам, отдавая поношенную одежду.

Так на Очард-стрит среди сутолоки и толкотни, тележек и разносчиков Элизабет-Энн нашла магазин подержанных вещей Зелигмана и свои нынешние вещи. Может быть, вещи были и не новые, но их высокое качество и аура изысканности, которую они ей придавали, были первоклассными.

— Всего двух пуговиц не хватает, — говорил ей Марти Зелигман, владелец магазина, пока Элизабет-Энн рассматривала блузку без воротника и с присборенными у плеча прозрачными рукавами, мягко облегающими запястье.

Блузка была в отличном состоянии, но Элизабет-Энн засомневалась. Пуговицы были достаточно необычными, им трудно будет найти замену.

— В этом вы можете покопаться бесплатно, — предупредительно сказал Зелигман, показывая им с Людмилой ящик с маленькими перламутровыми пуговицами.

Людмила настояла на покупке. Элизабет-Энн обнаружила, к своему большому удовольствию, что, когда они заменили все пуговицы на перламутровые, блузка стала еще красивее. Нежные переливы перламутра оттенял материал цвета кофе с молоком. Надевать драгоценности не требовалось. Блузка сразу же стала ее самой любимой. Перед и спинку украшала тесьма такого же оттенка, а край на уровне бедер заканчивался бахромчатой каймой из маленьких, похожих на жемчужины, вышитых тамбуром шариков, которые в сочетании с перламутровыми пуговицами придавали ей утонченный аристократизм.

Любая другая женщина стала бы носить эту блузку с юбкой такого же цвета, но только не Людмила, а Элизабет-Энн быстро согласилась с ней. Они вместе выбрали шерстяную юбку в складку чуть за колено грязно-белого цвета, модель, поступившую непосредственно из дома моделей Уорта в Париже. До Элизабет-Энн она украшала не худенькую титулованную вдову с Карнеги-Хилл, но несколько липших складок сделали блузку пригодной для ношения. Что же касается жакета, Людмила в очередной раз настояла на контрасте и выбрала шерстяной жакет сочного вишневого цвета, как только что сорванные с дерева ягоды.

Ушли в небытие крепкие деревенские ботинки с высокой шнуровкой. Элизабет-Энн и девочки носили туфли из мягкой упругой кожи на небольшом каблуке и с ремешком у лодыжки. Теперь она была так же хорошо одета, как и любая матрона из общества, и при этом за малую толику настоящей цены.

Закончив рассматривать себя в зеркале, Элизабет-Энн подобрала сумки, вошла в гостиную и опустила их на кушетку, служившую ей кроватью и прикрытую бежевым мохеровым пледом.

От двери раздался скрежет поворачиваемого ключа.

— Мама! Ты дома?

Жизнерадостный голос словно ворвался в комнату: таким образом Ребекка всегда оповещала о своем приходе. Будучи самой младшей из трех сестер, она еще не страдала от резкой смены настроения, как старшие девочки, уже сражавшиеся с трудной порой взросления. По характеру Ребекка больше всех походила на мать. Она была самой простодушной из детей, меньше всех склонной к вспышкам гнева, никогда не прекословила и была самой чувствительной. Иногда в голове у Элизабет-Энн появлялась невольная мысль, что Ребекка — ее любимица, но когда так случалось, мать старалась отогнать ее.

Элизабет-Энн твердо напоминала себе, что каждого из детей в какое-то время она любила больше остальных. Но на самом деле она любит их всех одинаково.

Эти размышления заняли лишь секунду, и Элизабет-Энн уже раскрыла объятия, приветствуя Ребекку.

— Как дела, дорогая?

Ребекка улыбнулась ей.

— У меня все отлично, — ответила она, задыхаясь после быстрого подъема по лестнице. А потом слова торопливым потоком обрушились на мать: — Регина заставила нас идти пешком до Сентрал-стейшн, но Заккес устал, и нам пришлось нести его большую часть пути, а Шарлотт-Энн жаловалась, что у нее волдыри на пятках… — Девочка перевела дух и продолжила: — Они поднимаются, — и хихикнула. — Регина, Шарлотт-Энн и Заккес поднимаются, — поправилась она, — а не волдыри. Впрочем, они тоже.

Элизабет-Энн рассмеялась и взъерошила девочке волосы:

— Кажется, вы неплохо провели время.

— Просто замечательно! И мы были осторожны, правда-правда. Регина за этим следила. Мы не разговаривали с незнакомыми людьми. И мы видели такие красивые вещи на витрине. А про свитер Шарлотт-Энн сказала, что ей до смерти такой хочется. Но он такой дорогой! — Девочка трагически вздохнула. — Но он бы ей так пошел, мама, честное слово, пошел бы.

Ее глаза так ярко блестели, что Элизабет-Энн еле сдержала улыбку.

— Может быть, ты сможешь показать мне этот свитер, — предложила мать, подумав, что раз Шарлотт-Энн так хочется его приобрести, то она могла бы купить его и припрятать до Рождества. До праздников оставалось чуть больше месяца.

Элизабет-Энн обернулась, услышав топот ног вваливающихся в квартиру детей. Регина несла на руках заснувшего Заккеса.

— Привет, мама, — тихонько сказала она, боясь разбудить малыша.

— Привет, дорогая.

Шарлотт-Энн вошла хмурая, понурив голову.

— Привет, — пробормотала она сквозь зубы по дороге в спальню.

Элизабет-Энн молча посмотрела ей вслед. Их ссора произошла довольно давно, но девочка продолжала вести себя так, словно они поругались лишь час назад. Она до сих пор оставалась мрачной и ограничивала общение несколькими небрежно брошенными словами.

Пройдет еще немного времени, и трещина в их отношениях исчезнет, в этом Элизабет-Энн была уверена. Но даже эта мысль мало успокаивала ее. Она терпеть не могла стычек, не выносила, когда люди выходили из себя. В такой ситуации слишком много теряешь. И еще больше она ненавидела игру в молчанку Шарлотт-Энн.

«Это не дает боли утихнуть, вот что происходит с Шарлотт-Энн», — сказала она себе.

Ребекка заметила сумки с покупками.

— Ой, мама, ты ходила по магазинам! — возбужденно воскликнула она.

— Да, меня пригласили сегодня на обед.

Ребекка завладела сумками и начала в них рыться. Достав платье, купленное в магазине Зелигмана, она благоговейно присвистнула. Креп цвета беж, гофрированная отделка углом спускается с плеч до бедер, длинные рукава с отложными манжетами, двойная юбка до лодыжек с разрезом. Платье, классическое по своей простоте, воздушное, спадало свободными, красивыми и пышными фалдами. Кроме всего прочего, оно не требовало времени на переделку. Его можно было надеть этим вечером. Только пятнышко у ворота выдавало то, что его уже надевали. Но это легко исправить, приколов брошку.

— Какое красивое, — зачарованно прошептала Ребекка. — А куда ты идешь, мама?

— Деловой визит, — объяснила Элизабет-Энн. — Джентльмен из банка обещал меня познакомить с банкиром, который занимается инвестициями. Вот почему я иду. Я бросаю вас не ради развлечений.

Последние слова прозвучали просительно.

Ребекка уронила платье на кушетку.

— А этот джентльмен, он… красивый?

Мать удивленно взглянула на нее.

— Почему ты спрашиваешь?

Ребекка пожала плечами.

— Так он красивый?

— Не знаю, я об этом даже не подумала.

— Мама?

— Да, дорогая?

— Мы так давно не видели палу.

— Знаю, моя хорошая, — мягко ответила Элизабет-Энн.

— А мы еще когда-нибудь его увидим?

— Очень на это надеюсь, — спокойно сказала мать, чувствуя набегающие слезы.