Зодиак - Стивенсон Нил Таун - Страница 59

– Тогда почему тут сказано про уничтожение всего живого?

– Чтобы повысить тираж. Если прочтешь статью, поймешь, что цитата вырвана из контекста. Профессор МТИ сказал, мол, отходы способны уничтожить все живое в Бостонской гавани, в которую попала большая их часть.

– Это же здорово, – вмешался Бун. – Как для нас, так просто прекрасно. Не придется умолять журналистов об этом писать. Они и так уже все раструбили.

– И верно, рано или поздно эта история выйдет наружу, – согласился Кельвин.

– Разоблачение тут не главное, – возразил я. – Катастрофа еще только начинается. Вот о чем надо волноваться. Газетами бактерию не убьешь.

– Так тут об этом речь? – переспросил Бун. – Как нам ее убить, Кельвин?

– Преобразующая хлор бактерия – облигатный анаэроб, – начал Кельвин и для Буна пояснил: – Она жизнеспособна только в лишенной кислорода среде.

– Это невозможно, – возразил я. – Кислород растворен в воде. Она не выживет.

– Вот именно. Поэтому они сварганили не просто одну бактерию. Они вывели сразу две. Вторая – аэроб: чтобы выжить, ей нужен воздух. Ее метаболизм ничего не нарушает, просто потребляет большие объемы кислорода и создает локально ограниченную, бедную кислородом среду, в которой может существовать ее пожирающий соль напарник. А этот напарник-убийца – паразит на аэробе. Или симбиот, или еще что-нибудь… ненавижу биологию.

– Послушайте, я тут не специалист, – сказал Бун, – но любой эколог знает, что в воде не всегда есть свободный кислород. Верно? Загрязненная вода, да и вообще любая, в которой имеется неразложившийся мусор и нечистоты, воздуха не содержит.

– Верно, – согласился Кельвин. – Потому что разлагающие их организмы уже использовали весь воздух. Чем больше в воде выбросов, тем выше Биохимический Спрос на Кислород, тем меньше уровень кислорода в этой среде. Когда Дольмечер и компания создали свою бактерию, они симулировали для нее среду океана. Скорее всего поместили ее в… скажем, в аквариум с насыщенной кислородом морской водой. В этой среде симбиоз функционировал прекрасно. Но им и в голову не пришло, что их парочка окажется в среде, где вообще нет воздуха. Вероятно, они не собирались использовать ее бесконтрольно, на непереработанных отходах – а если и собирались, то про БСК не подумали. И даже если они поняли, с какой проблемой столкнулись, это не имело значения, потому что администрация прибрала бактерии к рукам еще до того, как их успели протестировать в подобных условиях. Бактерии выпустили в гавань.

– В гавань, где в воде мало кислорода, потому что там сплошные отходы, – подхватил я.

– А Спектэкл-айленд сам по себе сжирает уйму кислорода, – вставил Бун.

Кельвин кивнул.

– А значит, в самых худших участках гавани аэробы мертвы. Им нечем дышать. Но вот вредоносные анаэробные бактерии, те, которые нас беспокоят, чувствуют себя прекрасно, ведь теперь аэробы им не нужны – в данной ситуации потребность в симбиозе отпадает. Но если в их среду ввести большой объем кислорода, они умрут.

– То есть если насытить кислородом зараженные места гавани, бактериям не жить? – переспросил Бун.

– И как ты предлагаешь насытить им целые участки дна? Сбросить чертову прорву пузырьков для аквариумов? – поинтересовался я.

Я устал, был взвинчен и вообще готов полезть на стену. Кельвин же воспринимал происходящее совершенно спокойно.

– Озон. Его используют на предприятиях по очистке воды. Погрузить его на корабли. Опустить шланги с подачей озона на дно гавани. Спускать озон через канализацию. «ЭООС» такое не по плечу, это – большая природоохранная акция, но ее можно провернуть. Пару недель от гавани будет нести как из выгребной ямы, но когда все кончится, бактерии исчезнут.

Мы насладились мгновением золотой тишины, которую прервал Бун:

– Выходит, мы тут мало что можем сделать?

Кельвин пожал плечами.

– Вам и не надо. В данном случае правительственная машина и впрямь на что-то годится.

Переглянувшись, мы с Буном рассмеялись.

– Бюрократы даже с очисткой канализационных вод справиться не могут, Кельвин, – сказал Бун.

– Пару дней назад я позвонил в Центр эпидемиологического контроля в Атланте, – спокойно парировал Кельвин. – Сделал это сразу после ухода Дольмечера. Я связался с одним из тамошних следователей. Он уже слышал про вспышку хлоракне в наших местах. В местных больницах тоже обратили на нее внимание, особенно в Центральной бостонской. Поэтому я объяснил ему про трансгенную бактерию.

Я – скандалист по призванию, у меня такая профессия, а потому чего удивляться: отчасти я обиделся на Кельвина. Он первым во всем разобрался и позвонил куда следует. Я бы никогда не додумался связаться с Центром эпидемиологического контроля. Кельвин, наверное, спас жизнь уйме людей. Но истинной причиной было скорее всего другое: от меня ускользнуло Великое Разоблачение, мне не удастся созвать журналистов и открыть им глаза, не удастся стать пророком судного дня экологии.

– Теперь про нее знают все врачи Бостона и его окрестностей. Хлоракне лечат активированным углем, клизмами, орошением кишечника и триметопримом. И вчера поздно вечером передали официальное предупреждение не есть рыбу из гавани. Это и вдохновило газетные заголовки.

– Но врачи же не могут наложить такой запрет.

– Верно. Но, понимаешь, властям штата уже все известно. Они принимают меры. Я позвонил кому надо и изложил мою идею с кислородом. Кажется, они заинтересовались.

31

Мы с Буном сели ждать, пока постиранное прокрутится через сушилку. Шарлотта пошла варить нам кофе, а вернувшись, обнаружила, что мы вырубились. Проснулись мы часа через четыре. Бун прыгал как щенок, а я чувствовал себя так, словно в рот мне затолкали протухший лимон, а все тело отхлестали швартовыми.

Кельвин подбросил нас в Олстон. Когда мы вошли в «Жемчужину», Хоа целую минуту смотрел на меня во все глаза, но промолчал. Надо думать, вьетнамский беженец все понял. И Буна он тоже узнал – того господина, кто принес вчера записку. Барт ее получил и оставил ответ: встретимся как-нибудь в «Арсенале» после работы.

Сейчас как раз и было «после работы». Воспользовавшись с разрешения Хоа телефоном, я позвонил туда и попросил позвать длинноволосого типа, запорошенного пылью от шин.

– Он только что ушел, – сказали мне. – Сидел тут с девушкой, а потом уехал. Кажется, они собирались на концерт. Были с ног до головы в коже.

Это мне ничем не помогло: они всегда ходят в коже.

В последние несколько дней мы газет не читали и, как указал Кельвин, сильно отстали от жизни. Поэтому я сходил к автомату на углу и на полпути к нему решил, что я не болен, а просто устал и мышцы затекли. Значит, визит в больницу не пропал даром.

Обшаривая карманы в поисках мелочи, я обнаружил семьдесят или восемьдесят баксов наличными: Кельвин с Шарлоттой пожертвовали кое-что в фонд местного терроризма. Но четвертаков не нашлось, поэтому я прошел еще квартал до магазинчика и купил газеты там.

Над стойкой работал телевизор, по которому показывали семичасовые новости, это был мой первый шанс увидеть выступление Буна по телевизору. Звук был выключен, но когда над плечом ведущей возникла фотография Буна, под ней значилось «Винчестер». Значит, его не опознали. Вероятно, к лучшему, а впрочем, какое это имеет значение? Некоторое время показывали Буна и Плеши, потом перешли к Дольмечеру, показав оцепление вокруг его дома и то, как санитары выносят в глухом мешке «типа в ванне».

Затем над плечом ведущей возникла фотография Дольмечера, кадр с видеопленки. Интересно, почему ведущие никогда не оборачиваются посмотреть на галерею тюремных физиономий у себя за спиной? Я попросил продавца неведомой национальности включить звук.

– … при Дольмечере нашли значительное число фотоснимков и документов, которые в настоящее время изучают полиция и ФБР. Хотя не было сделано никаких официальных заявлений, источники утверждают, что с помощью этой информации Дольмечер, возможно, надеялся объяснить, что толкнуло его на столь странное покушение.