Драконы зимней ночи - Уэйс Маргарет - Страница 101

Когда-то ее охраняли, а за гробницами бережно ухаживали. Время, однако, не миновало даже мертвых, ушедших в безвременье. Каменные гробы обросли за века слоем тончайшей пыли. Но даже когда ее смахнули, прочитать надписи на каменных плитах так и не удалось.

Усыпальница издавна называлась Чертогом Паладайна. Разрушение Башни не коснулось этого большого прямоугольного зала, расположенного глубоко под землей. В него вели тяжелые железные двери, украшенные знаком Паладайна — платиновым драконом, древним символом смерти и возрождения. За дверьми была узкая каменная лестница, ведшая вниз. Рыцари принесли с собой зажженные факелы и вставили их в ржавые скобы по стенам.

Каменные гробы давным-давно погребенных выстроились вдоль стен. Над каждым была прикреплена железная дощечка с указанием имени рыцаря, его рода и даты гибели. Проход, тянувшийся посередине, между рядами гробниц, вел к мраморному алтарю. В этом-то проходе, в самом центре Чертога Паладайна, рыцари сложили наземь тела погибших.

У них не было времени высекать из камня гробы. Все знали: армия драконидов скоро вернется. Нужно было использовать передышку для восстановления пробитых стен, а не на устройство последних пристанищ для тех, кому было уже все равно.

Длинными рядами лежали павшие Рыцари в Чертоге Паладайна, упокоенные на холодных каменных плитах, завернутые в древние пелены, заменившие саваны: их тоже некогда было шить. Каждому положили на грудь его меч, а под ноги — кому вражескую стрелу, кому коготь дракона.

Когда все тела были внесены и уложены в залитом факельным светом Чертоге, уцелевшие Рыцари окружили кто друга, кто товарища по оружию, а кто и брата. И только тогда, в тишине столь глубокой, что явственно слышны были удары сердец, в Чертог внесли три последних тела. Их несли на носилках, в сопровождении торжественного почетного караула.

Если бы все совершалось согласно предписаниям Меры, пышная церемония затмила бы иные королевские похороны. У алтаря, облаченный в церемониальные латы, стоял бы сам Великий Магистр. А рядом с ним — Верховный Жрец, окутанный поверх лат белыми одеяниями жреца Паладайна. Был бы здесь и Верховный Судья, и его доспехи покрывала бы черная мантия вершителя справедливых законов. Алтарь же был бы увит розами, а на нем сверкали бы золотом изображения Зимородка, Меча и Короны.

Но сегодня у алтаря стояла всего-навсего молоденькая эльфийка в замызганной, измятой и окропленной кровью броне. А рядом с ней — старый гном, сгорбившийся от горя, и кендер, с чьей мальчишеской рожицей так не вязалось выражение скорби.

А единственной розой, украшавшей алтарь, была засохшая черная роза, найденная в вещах Стурма. Вместо символов Рыцарства подле нее лежало Копье в черных сгустках спекшейся крови.

Почетный караул приблизился к алтарю и благоговейно опустил тела наземь.

Справа покоились изрубленные останки государя Альфреда Мар-Кеннина; милосердные руки задрапировали их белым холстом. Слева лежал государь Дерек Хранитель Венца; он тоже был укрыт с головой, ибо улыбка, запечатленная смертью на его лице, была слишком страшна.

Посередине же покоился Стурм Светлый Меч, и его лицо было открыто. Он лежал в доспехах — отцовских доспехах, в которых ему суждено было пасть. Остывшие руки, сложенные на груди, держали древний меч, тоже завещанный ему отцом. А на пробитой груди лежало украшение, смысла которого никто из Рыцарей не ведал.

Это был Камень-Звезда, поднятый Лораной из лужи крови. Камень был темен; его мерцание затмилось, пока Лорана держала его в руке. Тем не менее, глядя на меркнувший Камень, Лорана многое поняла. Так вот, значит, каким образом разделили они тот сон о Сильванести. Понимал ли Стурм могущество Камня? Чувствовал ли нерасторжимость уз, связавших его с Эльханой?.. Вряд ли, печально сказала себе Лорана. Эльфы привыкли считать, что людям попросту не дано… А впрочем… Грустно и бережно опустила она Камень Стурму на грудь, скорбя о темноволосой эльфийке, которая наверняка уже знала, что сердце, против которого мерцал потускневший Камень, остановилось навеки.

Почетный караул отступил прочь. Склонив головы, Рыцари молча стояли так некоторое время. Потом повернулись к Лоране.

Ах, какую речь следовало бы теперь произнести, какие славные деяния вспомнить!.. Но долго-долго слышалось в тишине только приглушенное всхлипывание старого гнома, да Тассельхоф, отворачиваясь, жалко шмыгал носом. Лорана смотрела в умиротворенное лицо Стурма… и не могла выговорить ни слова.

В какой-то миг она даже позавидовала Стурму. Он больше не узнает ни боли, ни страданий, ни одиночества. Для него война завершилась. И он погиб победителем.

Зачем же вы оставили меня!.. — безмолвно кричала Лорана. Оставили совсем одну!.. Сперва Танис, потом Элистан, а теперь еще и ты!.. Как же я отпущу тебя, Стурм!.. Как ты мог погибнуть и бросить меня! Не смей!.. Не пущу!..

Лорана подняла голову — глаза ее блестели в факельном свете.

— Вы ждете высокопарных речей, — выговорила она, и голос ее дышал холодом могильного подземелья. — Благородных речей, прославляющих геройские деяния наших погибших. Ну так вот, от меня вы их не услышите!

Рыцари хмуро переглядывались.

— Эти люди, которым хранить бы великое братство, выкованное еще во дни юности Кринна, умерли отягощенными взаимной враждой, гордыней, честолюбием и жадностью. Я вижу, вы смотрите на Дерека Хранителя Венца, но не он один в том повинен. Виновны вы все! Все! Все, кто в этой схватке за власть прикидывал и раздумывал, на чью сторону встать!

Иные из Рыцарей опустили головы, кое-кто побледнел от гнева и стыда. Слезы душили Лорану. Но вот рука Флинта стиснула ее ладонь. Лорана собралась с силами и продолжала:

— Лишь один из вас был превыше мелочных дрязг. Лишь один из вас сверял каждый прожитый день со священным для него Кодексом Чести. А ведь большую часть этих самых своих дней он формально оставался вне Рыцарства. Он был Рыцарем по духу и сердцу своему! А не по записи в каком-нибудь там списке!..

Протянув руку к алтарю, Лорана взяла с него покрытое засохшей кровью Копье и высоко подняла его над головой. Это движение словно бы освободило ее дух; тьма, окутавшая было эльфийку, была изгнана. И когда она заговорила вновь. Рыцари недоуменно вскинули глаза. Ее красота показалась им благословением, подобным веянию весеннего утра.

— Завтра я уеду отсюда, — негромко проговорила Лорана, устремив лучистые глаза на Копье. — Я отправлюсь в Палантас. Я расскажу им о том, что здесь случилось сегодня. Я возьму с собой это Копье и голову дракона. Я швырну эту мерзкую, кровавую голову на ступени их великолепных дворцов! Я встану на нее, как на трибуну, и заставлю их услышать меня! И Палантас будет слушать! Его жители поймут, какая опасность им угрожает. А потом я поеду в Санкрист и на Эргот, я буду странствовать по всему миру, который никак не отбросит свои ничтожные свары, чтобы сообща бороться с врагом! Ибо, пока мы не уничтожим крупицы зла в своих собственных душах — как это сделал человек, о котором я говорю, — не видать нам победы и над тем великим Злом, которое собралось нас поработить!

Руки и глаза Лораны были устремлены к небесам.

— О Паладайн! — Ее голос звенел, как серебряная труба. — Мы пришли проводить к Тебе, Паладайн, благородные души Рыцарей, погибших в Башне Верховного Жреца. Даруй же нам, оставшимся пребывать в истерзанном войнами мире, такую же высоту духа, как та, что отметила жизнь и гибель этого человека!..

Лорана закрыла глаза, не замечая слез, хлынувших по щекам. Она более не горевала по Стурму. Она плакала о себе. Ей будет так не хватать его. И Танис… Какими словами расскажет она ему о гибели друга?.. Как станет жить в мире, из которого ушла такая душа?..

Медленно опустила она Копье на алтарь. И преклонила колени. Флинт обнял ее. Тассельхоф погладил ее по голове.

И, как бы отвечая молитве, за их спинами все громче зазвучали низкие голоса мужчин, слившиеся в скорбном рыцарском гимне.