Девять месяцев до убийства - Куин (Квин) Эллери - Страница 4

И та и другая версии, несмотря на расхождения, были близки в одном — преступник ни в коем случае не мог оказаться англичанином! Евреем, русским, кем угодно — только не англичанином! Пресса, однако, не удовлетворилась такого рода догадками и разрабатывала свои.

Одна из них сводилась к тому, что Джек Потрошитель — сумасшедший, заразившийся от проституток венерической болезнью и мстивший им. Убийством 9 ноября он разделался с последней из шести проституток, клиентом которых был. Утверждение, что он и сам вскоре после этого покончил с собой, в известном смысле подтверждает версию номер 3 майора Гриффитса.

Некоторые другие газеты выставляли Потрошителя жертвой литературы. В 1886 году Роберт Л. Стивенсон в своем рассказе о мистере Джекиле и мистере Хайде, весьма популярном в Англии, описал историю человека, страдавшего шизофренией. Раздвоение личности привело к тому, что он вел двойную жизнь, днем выступая в роли доктора Джекила, а ночыо — в роли преступного мистера Хайда. «Раздвоение личности» в то время было в Лондоне едва ли не самым популярным словом. Предполагалось, что рассказ подвиг кого-то из психически неустойчивых людей к подражанию, и убийцей был «психически раздвоенный» врач из аристократического Зест-Энда.

Но еще больше домыслов и предположений вызвало то, что Скотланд-Ярд так и не назвал преступника. Традиционная в таких случаях логика рассуждений привела к выводу, что Джек Потрошитель был связан с самыми влиятельными кругами Великобритании, которым под силу замять такое дело. На его роль предлагались самые высокопоставленные аристократы. Под подозрение попал даже внук королевы Виктории, который принимал самое активное участие в розысках Потрошителя.

Не будучи пойман и разоблачен, Джек Потрошитель сделался легендой, мифом, ничуть не менее известным, чем Шерлок Холмс. И тогда неизбежно встал вопрос: если Шерлок Холмс действительно существовал и был в зените своей славы в 1888 году, как объяснить, что нет ни одного рассказа о его участии в поисках Джека Потрошителя? Он просто обязан был включиться в расследование дела, взбудоражившего весь Лондон.

Ликвидировать это белое пятно в биографии великого сыщика как раз и призван роман Эллери Квина, который известен под разными названиями: в США — «Этюд в жестоких тонах» — по аналогии с «Этюдом в багровых тонах» Конан Дойла, в Великобритании — «Шерлок против Джека Потрошителя». Нам представляется, что это самая удачная стилизация «под Конан Дойла». А читатель может сам убедиться В ЗТОМІ

Анатолий Гагарин Александр Перцев

ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ ДО УБИЙСТВА

Перед оплодотворением

Обычно яйцеклетка пребывает в матке в ожидании 24 часа.

9 августа 1962 года

Уолсон Райерсон Уайт вышел на балкон с уверенностью астронавта, что законы Вселенной везде одинаковы и не подведут. Так и оказалось. Сейчас он стоял высоко над Ист Ривер, и земля была скрыта от него смогом: день был сырой и похолодало. Узкий балкончик пентхауза — надстройки на самом верху дома, с каменными желобами для воды являл собой каприз какого-то архитектора-модерниста, который, видимо, выразил таким образом подсознательную гомосексуальную неприязнь к легкомысленным современницам. Однако сейчас Уолсону Райерсону Уайту было не до размышлений об архитектуре. Он оперся на перила балкона и долго стоял в неподвижности.

Он картинно курил трубку «Шератон» за двести пятьдесят долларов, начиненную самым изысканным табаком — доллар за унцию. На бархатный отворот его моднейшей коричневой куртки из трубки упала искра. Потом еще одна. Но Уайту было не до того. Он пытался угадать, зачем его вызвал Импортуна. В его узковатых, почти восточных, глазах отражалась напряженная работа мысли. Сейчас эти близко посаженные глаза напоминали глаза загнанного животного. Иллюзию усиливала загрубевшая кожа лица, состояние ее объяснялось образом жизни на свежем воздухе, который Уолсон вел, будучи членом «Кантри-клуба». Он был большим и тяжелым мужчиной, элегантным, но при этом небрежным — чувствовался недостаток великосветских манер и умения держаться солидно. За фасадом происхождения и обветшалым набором добродетелей своего класса он умел скрыть недю-шинный интеллект. Отец лишил его наследства, создав тем самым чуть ли не первый прецедент в истории рода с незапамятных времен — Уайту пришлось зарабатывать себе на хлеб исключительно собственным трудом.

Он пускал дым и продолжал размышлять.

Как видно, его вызвали по серьезному делу. Ему не раз доводилось бывать в апартаментах на верхних этажах этого дома «99 Ист» — и по делам фирмы, требовавшим особой конфиденциальности, и по личным делам. Однако Нино Импортуна еще ни разу не приглашал его, своего управляющего, к себе в пентхауз во внерабочее время — ни на деловую беседу, ни для того, чтобы отдохнуть и поразвлечься.

Уайт ощутил нервную дрожь.

Видимо, Нино раскрыл его махинации.

Нет, это сам Бог раскрыл его махинации…

И вот — настал день возмездия.

Уайт выколотил свою трубку о перила балкона, поглядел, как гаснут на лету искры, думая, что же теперь делать, если все действительно так, и тут из комнаты донесся елейный голос: «Сэ-эр?» Голос этот, бесконечно долго тянувший «э-э-э», принадлежал слуге Нино, изрядному балбесу Крампу. Крамп был одним из немногих настоящих английских лакеев в Манхеттене и обладал, как и все это сословие, развитым чувством интуиции.

— Мистер Импортуна сейчас примет вас, с-э-э-р. Извольте следовать за мной, с-э-э-р.

Уайт поплелся за слугой, пытаясь не обращать внимания на плохо скрытую издевку в его голосе. Он вдруг подумал, что ему по происхождению гораздо больше, чем Импортуне, пристало бы иметь эти гобелены, этот величественный мраморный камин и окна в готическом стиле.

Крамп, подойдя к дверям кабинета, отпрянул в сторону, пропуская Уайта, и тут же исчез без следа — будто прошел сквозь толстую стену.

В кабинете за флорентийским столом, принадлежавшим некогда самому папе римскому из рода Медичи, что удостоверялось специальным сертификатом, восседал его святейшество глава концерна.

Нино Импортуна был мужчиной коренастым и плотным. Фигуру его сформировали крестьянские гены и детство, проведенное на макаронах — заурядный выходец из Южной Италии. Однако мощная его голова не оставляла впечатления заурядной. Нос выдавался вперед, будто форштевень, тонкие губы, казалось, говорили о некоторой изнеженности — но без всяких к тому оснований. Стоило ему засмеяться и продемонстрировать оскал своих больших белых зубов — что, впрочем, случалось нечасто— как всякая изнеженность разом улетучивалась, зато ощущалась грозная сила этого человека. Оливкового цвета кожа на тщательно выбритых щеках хорошо сочеталась с черными (крашеными, чтобы скрыть седину) волосами. Выразительные глаза под густыми черными бровями имели цвет мутного кофе. Смотрели они бесстрастно, хладнокровно. Даже враждебно, пожалуй.

Взор Импортуны был направлен прямо на управляющего, а руки подпирали подбородок, как на дюреровских портретах. Глаза Нино были полузакрыты.

«Дело, похоже, и в самом деле обстоит скверно», — подумал управляющий.

— Садитесь сюда.

Произнесено это было с чудовищным итальянским акцентом, свойственным Импортуне. Чтобы понять его, приходилось напрягать все внимание.

Управляющий опустился на указанное ему кресло, столь же громоздкое, сколь и сам хозяин кабинета. К тому же кресло было украшено резьбой, которая превращала сидение на нем в пытку.

«Да, плохи дела…» Нино называл этот свой кабинет Логовом Льва. Кабинет был и в самом деле похож на логово: темный, без единого окна, пропахший духом своего хозяина — его табаком, его дорогим мужским одеколоном и помадой, которой Нино мазал свои волосы. Для полноты впечатления недоставало только терпкого запаха крови свежей жертвы.