Путешествия в Мустанг и Бутан - Пессель Мишель - Страница 5

Торговый путь уготовил несколько сюрпризов в виде «станций обслуживания» — придорожных лавчонок, где сапожники наскоро подбивали отставшие подошвы к высоким тибетским сапогам. В харчевнях, которые содержат тхакали, имелся солидный запас ракши. Немудрено, что мы останавливались всё чаще и чаще, а наши беседы с путниками становились всё оживлённее Носильщики тоже удвоили прыть — возможно, потому, что уже близка была Тукуча.

Все кхампа, которых мы теперь встречали, были заняты одним делом: они приводили в порядок неширокую дорогу, ремонтировали её похожие на крепостные выступы площадки и укрепляли мосты в преддверии таяния снегов и разливов рек.

Близость промежуточной «станции назначения», очевидно, побудила вдруг Калая исчезнуть. На полуденном привале я с нетерпением ждал, пока подтянутся все носильщики, но Калая с ними не оказалось. Что могло случиться? Я начал серьёзно беспокоиться. Дорога изобиловала опасными местами; достаточно поскользнуться, чтобы не удержаться на мокром краю и свалиться в пропасть… Отвесные стены уходили вниз на 600 метров, и падение означало неминуемую гибель.

А что, если он сбежал? Не следовало сбрасывать со счетов и такую возможность. Путешествие только начиналось, а трудностей уже встретилось с избытком. Не далее как сегодня утром я упрекал его в том, что он ленится, и Калай мог обидеться. У встречных я начал спрашивать, не видели ли они молодого непальца в розовом свитере. Никто не замечал такого.

Под вечер настроение совсем упало: Калай исчез бесследно. Я решил остановиться на ночёвку Разбили палатки, Таши улёгся в самой большой, чтобы стеречь вещи.

…Проснулся я оттого, что кто-то осторожно тряс меня за плечо. В чём дело? Пришёл крестьянин, просит посмотреть его больную жену. Но я не доктор! Не имеет значения, у меня ведь есть лекарства.

Я оделся и пошёл в дом, стоявший метрах в двухстах от дороги. Больная женщина металась в жару. Я дал ей две таблетки аспирина и возвратился в лагерь. Больше ничем я помочь не мог.

Сон больше не пришёл Я лежал и думал с тревогой о судьбе Калая.

Утро выдалось солнечное, в глубоком ущелье под нами густо плавал туман. Повар так и не появился. Мы сложили палатки и двинулись дальше. Караван совершенно вышел из повиновения. Люди не желали останавливаться и расспрашивать путников о Калае: они торопились. Я едва поспевал за носильщиками.

И тут из-за поворота вышел довольный, улыбающийся Калай. Я был настолько вне себя, что сумел только выговорить:

— Тебе известно, который час?!

— Десять, — спокойно ответил Калай.

К этому нечего было добавить. Калай стал объяснять, что он решил обогнать караван «для того, чтобы посмотреть, как там, впереди». Но стойкий запах ракши не оставлял сомнений о его времяпрепровождении. Видимо, он настолько нагрузился в придорожной харчевне, — что заснул, а потом пустился нас нагонять и в темноте проскочил мимо лагеря…

На седьмой день пути мы заметили впереди Тукучу. Всё это время мы шли вдоль Кали-Гандака, хотя иногда тропа отклонялась от ущелья в сторону. Могучая река шириной в километр казалась белопенной равниной, стиснутой горами. Растительность вокруг напоминала Альпы. Мы окончательно покидали субтропики.

Тукуча стоит на узкой полоске земли, вдающейся в широкое русло реки наподобие языка. Её каменные стены видны издалека. Наибольшее впечатление производит главная улица Тукучи — здесь расположены дома Сершанов и других купеческих тузов.

По этой улице проходит торговый путь, и весь день и большую часть ночи на ней не умолкает перезвон колокольцев бесчисленных лошадок, мулов и ослов.

Город выглядел пустым, и так оно и было на самом деле: большинство зажиточных обитателей уехали в Покхару и Катманду, оставив свои дела и дома на попечение управляющих.

Мне ужасно не хотелось задерживаться, но перед нами вновь встала проблема носильщиков. Те, что пришли со мной, получили деньги и немедленно исчезли. Перспектива ещё нескольких подобных переходов им не улыбалась.

Снова приходилось рассчитывать только на самих себя. Было три выхода: найти носильщиков, достать яков или горных лошадок. Я попытался взвесить все «за» и «против». Человек способен нести тридцатикилограммовый груз и двигаться быстрее животных, но требует долгих уговоров; як берёт 40 килограммов, но идёт мучительно медленно, лошадь — 30 килограммов, но ей нужно время, чтобы пастись. Выбор склонялся к якам. Но их-то разыскать в Тукуче как раз не удалось. Оставалось ждать. Снова ждать!

Через какое-то время, заметив на дороге первую пару рогов, мы с Таши радостно вскрикнули. Это в самом деле были яки — четыре огромных чёрных зверя, удивительно напоминавших испанских торо, взращённых для корриды. Яков гнали четверо крестьян в чёрных тибетских халатах.

Я немедленно сделал им предложение. Поначалу они колебались, сказав, что идут из местечка под названием Джелинг, на южной границе с Мустангом, и им нет никакого смысла возвращаться. Но я был преисполнен решимости не упустить шанс и назвал цену за перевоз, в два раза превышавшую обычную. Однако и это лишь слегка продвинуло дело. Я пообещал караванщикам провести два дня в их деревне, если они согласятся повести нас дальше на север. Кстати, остановка позволит мне уточнить этнографическую карту этого неведомого района.

Наконец, ударили по рукам. Вечером владельцы яков Тсеринг Пемба, Тсеринг Пуба, Пасанг Пемба и Тсеван Тендрик пришли к нам в лагерь, чтобы ещё раз обсудить плату и величину груза. Крестьяне говорили на странном диалекте тибетского языка, который мне ещё не доводилось слышать. Они на все лады расхваливали свою деревню, а мы поддакивали. Да, это безусловно самое прекрасное место в мире. На своей карте я исправил искажённое название «Джилигаон» на «Джелинг».

К слову сказать, на карты издания 1926 года надо было полагаться с осторожностью. Географические сведения собирали в начале века тайные агенты британской службы, под разными личинами пробиравшиеся в Тибет и прилегающие к нему области. Они брали с собой чётки из ста костяшек вместо полагающихся по канонам ста восьми — так было удобнее считать шаги; записные книжки они прятали в молитвенные мельницы, а в дорожных посохах держали термометры, которые по ночам опускали в кипяток, определяя таким образом высоту над уровнем моря. Их путешествия растягивались на года. Боясь каждую минуту оказаться разоблачёнными, они сторонились больших селений, ночуя в горах. Имена этих учёных-пандитов не сохранились, ибо свои отчёты они подписывали только номерами или инициалами.

Учитывая условия, в которых им приходилось работать, остаётся только удивляться точности составленных ими карт. Но разумеется, туда вкралось немало ошибок. Ко времени моего путешествия это были единственные подробные карты гималайского высокогорья.

Письменное изложение сведений о местах, в которые я направлялся, было сделано одним из таких безвестных учёных. Отчёт о столице Мустанга — городе Ло-Мантанге*, переписанный затем одним британским чиновником, был опубликован в 1875 году в «Журнале Королевского географического общества». Там говорилось, что раджа Мустанга — бхот, то есть тибетец, который платит дань непальцам и лхасскому далай-ламе.

…Было ещё темно, когда громкие голоса погонщиков разбудили меня. В отличие от почтительно-вежливых непальцев крестьяне из Мустанга вели себя шумно. В качестве утреннего приветствия хозяину (мне, значит) они бросили с хохотом: «Скорей поднимайтесь! Если вы собираетесь идти лёжа, мы никогда не дойдём!»

Я торопливо умылся и спустился во двор, где ждал караван из четырёх громадных вьючных животных. «Водители» яков протянули мне четыре кусочка дерева и попросили положить по одному на каждую кучу багажа. Я положил. Погонщики узнали каждый свою палочку и без лишних разговоров начали грузить вьюки. Можно ли найти более мирный способ распределения работы!

Правда, очень скоро мне пришлось убедиться, что в отличие от дисциплинированных хозяев их четвероногие подопечные были куда строптивее. Приходилось изо всех сил натягивать верёвки, привязанные к продетому сквозь ноздри кольцу из можжевельника.