Заскар. Забытое княжество на окраине Гималаев - Пессель Мишель - Страница 12

После экспедиций в Бутан, Ладакх, в район Эвереста и Мустанг я понял, что Заскар — самый суровый край в Гималаях. Первые впечатления от пустынных, холодных и негостеприимных мест не вызывали восторга. Я только поражался тому, что человек может жить на столь неблагоприятной земле, которая одаривает население лишь камнями, снегом и льдом. Глядя на море заснеженных вершин и висячие ледники, я ещё не мог уловить скрытого очарования этой страны. Когда я познакомился с её мужественными обитателями, то понял, что Заскар не сообщество разнородных общин, а единое этническое целое с собственным языком, с общими традициями, с вековой историей.

Но всё это я узнал позже. В первый же вечер передо мной стояла главная, хотя и тривиальная задача: как уберечься от блох?.. Незаметно, дабы не обидеть хозяина, я опрыскал инсектицидом свой спальный мешок и забрался в него в одежде. Уже засыпая, слышал, как Лобсанг рассказывает Навангу о чудесных вещицах в моём багаже: фотоснаряжении, примусе. Он добавил, что я «знаменитый путешественник», побывавший в Гималаях везде, кроме Лхасы. У моих ног посапывал мальчишка.

Все дома в Тхунри обращены фасадом к югу, упираясь задними стенами в усеянный камнями крутой склон. На этом склоне стоят чхортены, они обрамляют крутую тропинку, ведущую к белённым известью зданиям монастыря. Когда утром я выбрался из задымлённого жилища Наванга, жители деревни — женщины, украшенные драгоценностями, и мужчины в праздничном одеянии — уже направлялись небольшими группами к монастырю.

Меня поразила элегантность детских нарядов. На девочках были шафранные шапки, украшенные бирюзой, либо серебряными шпильками (признак богатства), либо цветами. Детишки крутились вокруг чинно ступающих родителей. Я присоединился к процессии.

Половина монастыря лежала в руинах. Вначале я проник в небольшую пристройку, а затем в молитвенный зал. Четыре старика монаха усадили меня. Узнав, что я владею тибетским языком, один из монахов с маленькой козлиной бородкой и в очках с круглой металлической оправой поведал мне, что большая часть его жизни прошла в Амдо, восточном округе Тибета, в шести тысячах километрах от Заскара. Заскарцы считают, что их народ происходит оттуда, а потому некоторые молодые заскарские монахи отправляются в Амдо на учёбу.

Эта связь двух отдалённых краёв кажется невероятной. Чтобы добраться из одного в другой, надо идти целый год, делая по двадцать километров в день. Позже во время путешествия я неоднократно встречал монахов, долго живших в Амдо, и они мне показывали предметы культа, которые подтверждали прочные связи между этими двумя отдалёнными районами тибетской культуры.

Убеждение в том, что заскарцы когда-то жили в восточной части Тибета, породило такую легенду: молодой заскарец, путешествуя по Амдо, нашёл громадное озеро. Из вод его вышла прекрасная принцесса. Они полюбили друг друга и родили множество детей. Поэтому жители Амдо и заскарцы — люди «одной кости» (мы говорим: «одной крови»).

Я просидел с монахами добрых полчаса. Они сообщили мне, что монастырь Карша принадлежал буддийской секте «жёлтых шапок». Принадлежность жителей любой деревни к той или иной секте легко узнать по цвету шапок девочек — они либо шафранно-жёлтые, либо красные. Секты отличаются друг от друга некоторыми ритуалами. Но не следует думать, что эти секты враждуют друг с другом, в Заскаре они часто сосуществуют в кумирнях и общих помещениях некоторых монастырей.

Все художественные ценности монастыря Тхунри состояли из двух статуй Будды, трогательных в своей наивности, и двух религиозных картин, подвешенных к плохо обструганным столбам, поддерживающим крышу. Поскольку я всегда ощущаю неловкость в странной атмосфере буддийских святилищ, то с несказанным облегчением покинул его.

Как ни странно, но буддизм, религия веротерпимости, жалости и сострадания, имеет среди второстепенных богов ряд кровожадных и жестоких полубогов и духов. Эти злокозненные божества заимствованы из индуистского пантеона и проделали в буддизме тот же путь, что и многочисленные суеверия и магические ритуалы древней шаманской религии Центральной Азии. В общем же буддисты Гималаев взяли из учения Будды лучшее — веротерпимость, доброту и умеренность.

Непоседливые по натуре, воинственные в душе и суровые по темпераменту гималайцы умеют подавлять свою импульсивность и быть добрыми и терпимыми даже по отношению к самым отталкивающим существам, будь то люди, животные или насекомые.

В Гималаях религия простыми доступными словами объясняет все природные явления — катастрофы, несчастные случаи, землетрясения и болезни. И жизнь становится более сносной, ведь всему находится своё объяснение, вполне удовлетворяющее разум человека.

Горечь, проистекающая от недовольства своей судьбой, столь характерная для человека Запада, неизвестна в Гималаях. Современный западный человек слепо верит статистике и ропщет против своей участи в случае несчастья, вместо того чтобы с улыбкой (так поступают гималайцы) принять судьбу как нечто неизбежное.

Такой духовный настрой помогает лучше понять беззаботность гималайцев по отношению к своей участи и смерти. Однажды мой друг Таши сказал: «Через девяносто девять лет все живущие сегодня умрут, так почему же следует бояться смерти?» Иными словами, смерть — естественное состояние вещей, и если её воспринимать иначе, то человечеству придётся жить в вечном страхе.

Спускаясь из монастыря, я охватил одним взглядом всю панораму деревни Тхунри. Обветшалые дома были непривлекательны. Узкие и плохо замощённые улочки петляли меж двух рядов печальных домов цвета сухой глины. Накрапывал мелкий ледяной дождик, более уместный в Бретани, чем в этой части мира. Всё источало холодную меланхолию.

Вернувшись домой, я обсудил дальнейшие планы с Лобсангом и Навангом.

— Мне хочется посетить все четыре провинции Заскара. Надо побывать во всех деревнях, во всех монастырях и ознакомиться с обычаями страны.

Оба молодых человека согласно кивали головой.

— Главная проблема состоит в том, — продолжал я, — что мне нужны люди и лошади для перевозки багажа. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь из вас отправился со мной.

Я объяснил, почему меня не устраивало поведение Нордрупа: он менял свои планы ежедневно, и я не мог полностью положиться на него. Мои собеседники огорчились. Они разъяснили мне, что Нордруп был человеком слова, но товар, который он оставил после аварии грузовика, поставил его в трудное положение. Они внесли ясность, рассказав о сложности его дел. Отбыв из Заскара, он взял на себя ответственность за монастырских и деревенских лошадей и обязался сделать определённые закупки. Таким образом, он оказался опутанным целой сетью обязательств, сложность которых вывела бы из строя любой компьютер. Из врождённой любезности он не мог отказать мне в помощи, но другие обязательства оказались в данный момент более важными.

Я принял их объяснения и попытался заключить с Лобсангом более прочный договор. Я хотел, чтобы он с тремя пони сопровождал меня в путешествии по Заскару. Мы договорились об общей стоимости лошадей и ежедневной оплате его услуг.

Пока мы ели незамысловатое блюдо из риса, сваренное Навангом, появилось множество жителей деревни, они бесцеремонно усаживались рядом с нами либо у двери. Мой спальный мешок вызвал одобрительные восклицания и пространные комментарии, как, впрочем, и мои кухонные принадлежности, часы, рубашка и одежда. Их утварь и одежда вызывали у меня аналогичное любопытство. Я спрашивал, как называются их одежды, сшитые из грубой шерсти, которую ткут сами жители. Узнал, что в Заскаре женщины занимаются прядением шерсти, а ткачество — профессия исключительно мужская.