Злой умысел - Стил Даниэла - Страница 2

– Не могла надеть что-нибудь получше? – спросил отец с ноткой раздражения в голосе, когда они ехали на кладбище Святой Марии, что на окраине города. Вслед за ними двигалось около трех дюжин машин. Как-никак человек он уважаемый, и положение, так сказать, обязывало… Было, мягко говоря, несколько странно, что его единственная дочь одета, как сиротка.

– Мама никогда не позволяла мне носить черное. И я подумала… подумала, что должна… – Она выглядела такой беззащитной, сидя в уголке старого лимузина, предоставленного погребальной конторой. Это был настоящий «кадиллак, старшеклассники недавно арендовали его для загородной прогулки, но Грейс не захотела ехать, да ее никто и не упрашивал. Мать так тяжело болела, что Грейс не хотела идти даже на выпускной бал. Но разумеется, пришлось – и, придя домой, она первым делом показала матери диплом. Она была даже принята в Иллинойсский университет, но отложила начало занятий на год, чтобы ухаживать за матерью. Отец также этого хотел – он чувствовал, что Эллен куда приятнее нежные и любовные прикосновения дочери, нежели заученные движения профессиональных сиделок. Он частенько говорил, что предпочел бы, чтобы Грейс осталась дома, а не уезжала в сентябре. Она с ним не спорила. Знала, что это бесполезно. Споры с ним всегда бывали бессмысленны. Он каждый раз получал то, чего хотел. Он был слишком хорош собой, слишком преуспевал – и чересчур долгое время. Он привык к такому положению вещей и желал, чтобы так было и дальше. Всегда. И особенно дома. Грейс понимала это. И Эллен тоже.

– Дома все готово? – спросил он, взглянув на дочь. Грейс кивнула. Невзирая на свою стеснительность и диковатость, она прекрасно вела хозяйство – давно, с тринадцати лет. Уже четыре года она выполняла всю работу матери.

– Прекрасно, – тихо сказал он.

Она выставила из буфета все прежде, чем они поехали в церковь. Остальное уже было разложено на подносах, стоящих в холодильнике. Грейс приготовила индейку и жаркое еще накануне вечером. Миссис Джонсон принесла ветчину. Были и всевозможные салаты, запеканки в горшочках, колбаски, разные закуски, много свежих овощей и всяческие торты, печенья и сладости… Кухня напоминала ярмарочный киоск – всего было в достатке. Грейс была уверена, что гостей за столом будет не меньше сотни, а может, и вдвое больше – если принимать в расчет уважение горожан к Джону и то, какой видной фигурой является он в Ватсеке.

Доброта людская не знала границ. Цветов было столько, что в погребальной конторе такое видели впервые.

– Словно похороны самой королевы! – сказал старый мистер Пибоди, вручая ее отцу книгу, полную подписей.

– Она была редкой женщиной, – тихо сказал Джон тогда. И теперь, думая о ней, он искоса взглянул на дочь. Какая красивая девушка – и как тщательно старается это скрыть! Да уж такая она есть. Он принимал это как данность. К тому же проще было не спорить с ней. Она прекрасно справлялась со всем остальным и была для него просто даром Божьим все эти годы, пока хворала жена. Да, теперь им будет странно, особенно поначалу… Но в каком-то смысле будет и проще, вынужден был признать он. Эллен так долго страдала, ей было так больно – в конце концов, продлевать эти муки было бы даже бесчеловечно…

Он бросил взгляд в окно, затем снова на единственную дочь.

– Я только что думал о том, как… странно будет теперь нам без твоей мамы… но, возможно… – он запнулся, не зная, какие подобрать слова, чтобы не опечалить ее еще больше, – возможно, легче для нас обоих. Она так мучилась, бедняжка, – вздохнул он.

Грейс ничего не отвечала. Она знала о страданиях матери лучше, чем кто-либо другой – и лучше, чем отец.

Церемония погребения была краткой, священник сказал несколько слов об Эллен и ее семье, потом прочитал псалмы над могилой, и все поехали к Адамсам. В маленький их дом ввалилась толпа человек в сто пятьдесят. Домик был выбеленный, с темно-зелеными ставнями, окруженный чугунной оградой. Прямо перед домом росли кусты поповника, а из окон кухни открывался вид на розовый палисадник, который так любила мать.

Болтовня друзей делала застолье похожим на обычный дружеский коктейль. В гостиной хозяйничал Фрэнк Уилле, а Джон стоял с друзьями во дворе, на ярком июльском солнце. Грейс подала лимонад и чай со льдом, отец вынес во двор вино и бокалы… Даже вся эта орава не смогла справиться с приготовленным угощением. Было уже четыре часа пополудни, когда последние гости наконец разошлись, и теперь Грейс бродила по дому с подносом, убирая тарелки.

– У нас замечательные друзья, – с теплой улыбкой промолвил отец. Он искренне гордился людьми, которые с таким участием отнеслись к ним. Он многое делал для них все эти долгие годы, и вот теперь они здесь, в черный день для их семьи – они с ним и с его дочерью. Эллен больше нет, нет и сиделок – никого нет, кроме них двоих. Он следил, как Грейс медленно движется по гостиной, и думал о том, как они теперь одиноки. Но не в его обычае было ломаться под ударами судьбы.

– Пойду погляжу, не осталось ли во дворе бокалов и посуды, – сказал он и вернулся лишь через полчаса с подносом, полным тарелок и стаканов. Пиджак он перебросил через руку, а галстук развязал. Если бы Грейс способна была замечать такие вещи, она увидела бы, что ее отец выглядит еще более красивым, чем обычно. Другие это незамедлительно отметили. За последние пару недель он потерял в весе (что неудивительно) и вот теперь стал стройным, словно юноша, а на солнце седина была совсем незаметна… Нельзя было понять, проседь это или же просто красивый пепельный оттенок. Правдой было и то и другое. А глаза его были такого же замечательного цвета, что и у Грейс.

– Ты, наверное, устала, – сказал он ей.

Она лишь пожала плечами, складывая посуду в раковину. В горле у нее стоял комок, она изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться. Какой ужасный день… ужасный год… страшных четыре года. Порой она хотела просто исчезнуть, испариться. Но знала, что не может. Всегда на пороге вставал новый день, новый год, новые обязанности. Как бы хотела она, чтобы это ее похоронили сегодня – ее, а не мать! Укладывая механически одну за другой тарелки в раковину, она почувствовала, что отец подошел и встал рядом с ней.

– Помочь тебе?

– Со мной все о'кей, – мягко ответила она. – Хочешь пообедать, папа?

– Вряд ли я смог бы еще что-нибудь съесть. Слушай, забудь об этом, а? У тебя был тяжелый день. Почему бы тебе просто не отдохнуть, не расслабиться?

Она кивнула, однако не прекратила заниматься посудой. Тогда он ушел в спальню, а Грейс закончила все дела лишь через час. Остатки еды были убраны, кухня выглядела безукоризненно. Тарелки были в посудомоечной машине, в гостиной было прибрано. Но Грейс продолжала бродить по дому, поправляя картины на стенах, расставляя стулья. Так проще было отвлечься от мыслей о случившемся.

Идя к себе, Грейс машинально отметила, что дверь в спальню отца закрыта. Ей показалось, что она слышит, как он разговаривает по телефону. Она подумала, уж не собирается ли он уходить, закрыла свою дверь и легла на постель, не раздеваясь. Черное платье она заляпала, сидя за столом, но уже застирала это место водой с мылом. Волосы на ощупь напоминали проволоку, губы растрескались, голова казалась свинцовой… Она закрыла глаза, и из-под тяжелых век побежали два ручейка, стекая к ушам.

– Почему, мама? Почему… почему ты меня оставила?

Это было последним предательством. Последним. Ее покинули. Что она теперь будет делать? Кто ей поможет? Одно лишь хорошо – теперь она может уехать и начать в сентябре учебу. Может быть. Если ее примут… И если позволит отец. Но ведь ей незачем теперь тут оставаться. Напротив, теперь есть прямой смысл уехать, а ведь только этого она и хочет.

Она услышала, как отцовская дверь открылась. Он вышел в холл. Позвал ее по имени, но она не ответила. Она слишком устала, чтобы разговаривать с кем-либо – даже с ним. Она просто лежала на постели, оплакивая мать. Потом дверь в его спальню вновь закрылась.