Золотая моль - Фатеев Валерий Михайлович - Страница 5

— Нэ занято? — подсел к нему грузный пожилой ингуш. Виски седые, у глаз сетки морщин, самих глаз под клочковатыми бровями не разглядишь. Май, а на нем сверх рубашки еще меховая безрукавка, все-таки мерзнет южный человек на Колыме. — Такой молодой, красивый, а скучаем.

Коляня отбрить хотел сначала, не боялся он никого — ни чечена, ни ингуша, ни своего русского пьяного придурка, знал свою силу, но потом передумал, да и сказанное прозвучало не обидно, а как констатация: сказал и сказал.

— Да вот, жду.

— Коньяк. — Ингуш помахал официантке, да та и сама уже торопилась к их столику.

Познакомились. Ибрагимом назвался собеседник.

Разговорились после рюмки. Коляня и спроси:

— Вот скажи, Ибрагим, какой шайтан вас сюда тянет? Семья, говоришь, дома. Сыновья, две дочки. Или у нас для вашего брата медом намазано, или там у вас урюк-апельсин не растет?

— Во, — поднял вверх толстый палец Ибрагим. — Святая правда твоя — нэ растет. Ничего не растет в ауле. И приезжаем мы сюда больше за тюрьмой, чем за богатством. И думаешь, по своей воле?

Коляня озадаченно поглядел на Ибрагима… Кто же его может заставить?

— Все сложнее, Коля. Куда сложнее… Мы только скупщики да перевозчики. Настоящий хозяин там. Он ничего не боится, потому что ничем не рискует — он только деньги дает. А мы, бедный ингуш, все делаем. Ты знаешь, когда за грамм стреляли, мы все равно сюда ходили, но не все. Наши деды собрали совет и решили: пусть на смерть за золотом идут те, у кого уже сыновья есть, а молодых беречь надо, иначе исчезнет наш народ. А у меня как раз в ту пору второй сын Ваха родился. И молодой я был, как ты… нет, еще моложе. И горячий. И взяли меня в Сусумане, еще ничего даже не сделал, только приехал. А при обыске в карман пять грамм подкинули, понятно? Суд был, а до суда били, все заставляли, чтобы другие дела на себя взял. Не заставили, а руку сломали, срослась плохо. Прокурор на суде вышку просил, судья пожалел, а может, видел, что все неправда. Двенадцать дали, пять отсидел… Пока сидел, мать умерла, отец умер…

— А дети? Кто их кормил?

— У нашего народа сирот нэт. Пока хоть один ингуш жив — он отца-мать заменит, такой закон. Это вы своих даже живые под забор бросаете.

— Да ладно… У нас тоже все разные.

— Ты вот скажи: за золотом ходишь?

К тому времени Коляня действительно уже собирался в тайгу, но на вопрос Ибрагима неопределенно пожал плечами.

— А ты сходи. Дело делать будем. Тебе повезет. А найти меня просто — у любого нашего спросишь Ибрагима.

И тут сам не зная почему — вино язык развязало — рассказал он Ибрагиму о штоленке той, на которую виды имел. Нет, не только вино, просто уверен был Коляня в ее недосягаемости. Он-то, охотник, и то может заплутать, а тут ингуш-пере-купщик…

Такой вот разговор.

… За мыслями дорога текла незаметно. Ирина окликнула:

— Коляня, давай передохнем. Что ты как лось в гону.

— Не видала ты лося в это время, — улыбнулся неожиданному сравнению Коляня. — И твое счастье.

— А ты видел? — полюбопытствовал Виктор.

— С двух стволов жаканами еле уложил. Он, сволочь, во мне соперника заподозрил, представил, что я на его лосиху полезу.

Они разбили привал у маленького лесного ручейка. Виктор набрал сушняка, Ирина сноровисто бросила прямо на мох чистую тряпицу, расставила кружки. Коляня открыл банку тушенки, потом подумал и достал еще одну: до трассы хватит, ни к чему уже экономить.

Забулькал чайник, и под его воркование Коляня задремал.

Когда он очнулся, рядом никого не было. Он залпом выпил холодный чай и, приглядевшись, пошел по следу.

Идти пришлось недолго. На поляне под кустами осыпавшейся жимолости сверкали в сумасшедшем темпе белые Иркины ягодицы. Вдавленный в густой ягель, Виктор не был и виден. Расстегивая пояс, Коляня направился к ним.

…На закате, как и планировалось, подошли к Огонеру. Еще на подходе Коляня услышал мощный гул воды и присвистнул. Похоже, хлебать им придется. Наверное, где-то в верховьях прошли осенние дожди, и неожиданная для этой поры вода скатилась сюда.

— Что делать будем? — мрачно спросил Виктор. После эпизода на привале он заметно насупился на Коляню. Одно дело — там, на полигоне, а другое сейчас, когда они уже наполовину свободны друг от друга. Так ему казалось. А Ирка, та прямо: — В последний раз, я вам не шлюха!

— А кто же ты? — шаловливо спросил Коляня и едва не схлопотал пощечину.

— Забудь, — твердо сказала Ирка и разрыдалась вдруг.

Чего Коляня не любил, так это слезы бабьей. Жалко их всех, дур, ему было.

— Ну ладно, какой базар. Проехали. Всё так всё.

Только по легкости Коляниного характера и не разругались.

Но он до самого Огонера удивлялся. Ну и что такого… Убыло ей, что ли? Даже наоборот, удовольствие получила, его-то не обманешь, он знает, когда женщине хорошо, а когда нет. Так в чем же дело? Радоваться надо, а она…

А Виктор хорош. Уже и позабыл, кто их познакомил, позабыл, кто был раньше! Да если права качать, то Виктора и надо гнать, он третий лишний. Правда, что-то у них там образовалось навроде любви, ну тогда пусть их. Это дело такое.

Так великодушно Коляня про себя решил и великодушием своим остался даже доволен. Он любил иногда взглянуть на себя со стороны. Вот он идет по тайге, сильный, как лось во время гона, богатый, как Крез, и вдобавок еще великодушный.

Что человеку надо!

Переплыть Огонер.

Они стояли на длинной песчаной юсе и молча глядели на стремительно летящую мимо них реку. Впечатление было такое, будто на самом стрежне вода вздулась выше берегового обреза и только бешеная скорость не дает ей выплеснуться из русла.

Виктор прошел вниз по течению, но там, где был раньше перекат и в сухое время легко перейти вброд, так же бурлили и зловеще завивались буруны.

— Ладно, утро вечера мудренее, — решил он. — Будем ночевать.

Натаскали громадные бревна плавника. Отполированные водой и солнцем, они были похожи на кости доисторического животного.

Отужинали. На место кострища набросали лапник. И провалились в глубокий сон.

Ирка на этот раз, изменив традиции, с вечера легла отдельно. Но предутренний холод заставил ее, полусонную, растолкать парней и улечься, как и раньше, между ними.

По охотничьей привычке Коляня всегда просыпался первым. Вот и сейчас он открыл глаза, огляделся и прислушался.

Светало, за высоченными тополями на противоположном берегу просачивалось слабое розовое сияние. Все так же ровно шумела река, и еле слышная в ее гуле недалеко крикнула кедровка.

— С чего бы это в такую рань? Может, зверя чует? Медведь еще не залег.

Он осторожно поднялся, взял ружье и пошел по кромке берега вниз по течению. Пройдя метров пятьдесят, увидел громадный комель столетнего тополя, уселся в его тени и стал ждать.

Чего ждать, он не знал и сам. Но многолетний опыт таежника подсказывал ему, что птица кричит не зря.

И дождался. Еле слышное через реку, почудилось собачье тявканье, разом как бы оборванное. Будто собаку ударили.

Где собака, там и люди. Но кто они? Зачем в это время в тайге? Такие же «хищники» или местные якуты промышляют?

Кто бы это ни был, сейчас они представляли опасность. Якуты тем более. Коляня с детства наслышан был о якутских охотниках за людьми, которые ради вознаграждения отстреливали беглых еще в царские времена, затем по традиции в советские, а в знак доказательства отрезали пальцы и уши… Да так втянулись в это дело, что после Дальстроя уже и геологов целыми партиями стали отстреливать.

Он вспомнил главного инженера Тенькинского ГОКа Васю Бублея, которого вместе с горным мастером прииска расстрелял во время сна на охоте старый якут. Редкой силы и душевных качеств был Вася Бублей, единственный человек, перед которым преклонялся Коляня. Живая легенда! Переплывал Колыму, поднимал целого оленя и никогда пальцем не обидел ни одного человека. И такая нелепая смерть. Судьба как посмеялась над ним, буквально за несколько дней до смерти подарив ему долгожданного сына.