Остров отчаяния - О'Брайан Патрик - Страница 50

Джек из вежливости посмотрел и произнес:

— И в самом деле.

Но Стивен заметил, что хвост существа мало интересует друга, и спросил:

— Так ты думаешь, мы стряхнули голландца с хвоста? Настойчивый парень, это уж точно.

— И дьявольски хитрый к тому же. Думаю, он был в сговоре с дьяволом, если только… — Джек собирался сказать «У нас нет ведьмы на борту, что общается с ним через духов, как верят многие из команды, и считают, что это твоя цыганка», но не любил, когда его называют суеверным и, в любом случае, не сильно верил в эти басни, поэтому продолжил, — …если только он не прочитал мои мысли, и у него нет личной договоренности с ветрами в придачу. Тем не менее, в этот раз мне хочется думать, что мы избавились от него. По моим расчетам, он должен будет повернуть на север только в районе семьдесят пятого или восьмидесятого градусов восточной долготы, чтобы воспользоваться юго-западным муссоном. Я был бы совершенно в этом уверен, если бы не одна вещь.

— И что же это? Скажи.

— Что ж, тот факт, что он знает, куда мы направляемся, и что мы весьма жестоко пощипали его шлюпки.

— Прошу прощения, сэр, — произнес Грант, пересекая палубу, — но послали сообщить доктору, что у Ларкина снова припадок.

Едва ли требовалось посылать за ним — вой из штурманской каюты, где лежал связанный Ларкин, донесся до квартердека, несмотря на сильный свист ветра.

— Я побуду с ним, — сказал Стивен.

Джек прохаживался по палубе и меланхолически покачивал головой. Через десять минут раздался крик впередсмотрящего:

— Вижу парус. Эй, на палубе, вижу парус.

— Где? — окликнул Джек, все мысли о Ларкине испарились.

— Слева на траверзе, сэр. При подъеме на волну видны марсели.

Джек кивнул Баббингтону, который помчался на топ мачты с подзорной трубой. Немного спустя донесся его голос, распространяя облегчение по всему внемлющему и притихшему кораблю.

— Эй, на палубе, сэр. Китобой. Следует курсом зюйд-ост.

Стюард кают-компании, застывший на полупалубе после первого ужасающего сообщения, продолжил свой путь, и, проходя мимо часового из морских пехотинцев у дверей штурманской каюты, сказал:

— Это не «голландец», приятель: всего лишь китобой, слава Богу.

По другую сторону двери, Стивен сказал Хирепату:

— Так. Это должно успокоить его. Положи воронку, и пойдем со мной. Выпьем чаю в моей каюте. Мы однозначно его заслужили.

Хирепат пошел вместе с ним, но надолго не задержался, и чай пить не стал.

— У меня много работы, — сообщил он, пряча глаза от Стивена, и попросил извинить.

«Бедняга Майкл Хирепат», — написал Стивен в своем дневнике, — «он сильно страдает. Я слишком хорошо знаю, когда берут в оборот, чтобы ошибаться, и делает это решительная женщина. Возможно, мне следует дать ему немного лауданума, чтобы он продержался до Мыса».

Поскольку экипаж китобоя был защищен от насильственной вербовки, он не отказался поболтать с британским военным кораблем. «„Три брата“, направляется из устья Темзы в Южные моря» — так было сообщено в ответ на вопрос: «Что за корабль?». «Прямо с Мыса и не видели ни единого паруса с тех пор, как покинули Фолс-бей».

— Поднимайтесь на борт, раздавим бутылочку, — прокричал Джек сквозь ветер и вздымающиеся серые волны.

Слова китобоя пролили бальзам ему на душу и покончили с затянувшимися, почти суеверными сомнениями, заставлявшими его постоянно искать белое пятнышко на горизонте с наветренной стороны, что, несмотря на все его расчеты, могло означать дьявольский «Ваакзамхейд». Стало притчей во языцех, что у китобоев самые острые глаза среди моряков: их средства к существованию зависят от того, заметят ли они далекий фонтан из дыхала, причем зачастую — в бушующем бескрайнем море, накрытом облаками. В их вороньих гнездах всегда находились матросы, с непрестанным рвением разглядывающие морскую гладь. Ни малейшая вспышка марселей не смогла бы ускользнуть от них ни днем, ни в эти лунные ночи.

Явился шкипер «Трех братьев», раздавил бутылочку, поговорил о преследовании китов в этих, в основном, малоизвестных водах. Китобой эти воды знал, как и большая часть команды, проделав три экспедиции, и дал Джеку довольно ценную информацию о Южной Георгии, исправив его карту якорных стоянок на этом отдаленном, негостеприимном острове, если «Леопард» вдруг очутится на 54' ю.ш., 37' з. д, и о некоторых других кусочках суши в огромном и безбрежном южном океане. Но по мере того, как полные бутылки сменялись пустыми, его рассуждения становились бредовыми — он говорил об огромном континенте, что должен лежать вокруг полюса, золоте, несомненно, там имеющемся, и как он заменит свой балласт золотоносной рудой. Моряки редко чувствуют, что исполнили свой долг, если их гости остались трезвыми, но Джек остался совершенно доволен, когда увидел, как шкипер китобоя спрыгнул в шлюпку. Он пожелал «Трем братьям» доброго пути и благополучного возвращения и проложил свой курс на Мыс: «Леопард» лег на курс к ветру в полный бакштаг левого борта — белая пена долетала аж до шкафута — и помчался на север под нижними парусами и зарифленными марселями. Палуба накренилась как умеренно покатая крыша, и руслени с подветренной стороны погрузились в пену, отбрасываемую носовым буруном. Корабль поджидала скверная погода, потому как впереди нависала низкая пелена облаков, рассекаемая дождевыми шквалами и подсвечиваемая из своей толщи сполохами молний. Было жутко холодно, а от брызг, летящих сквозь изгиб грота через палубу, лицо капитана оставалось постоянно мокрым. Но Джеку было тепло: не только из-за бушлата и уютного плаща, пропитанного китовым жиром, но и жара внутреннего удовлетворения. Он продолжил ходить взад-вперед, считая число поворотов на пальцах рук, заложенных за спиной. После тысячи он спустится вниз. При каждом повороте он смотрел на небо и на море: пятнистое небо, бело-голубое к югу и со стальным блеском по дальней кромке, высокие серые кручи, предвещающие шторм на западе, темноту на севере и востоке, и, конечно, мраморное море, хотя и совершенно разных оттенков — от умеренного синего через все оттенки сизо-серого до черного, и с прожилками белого, что не имело никакого отношения к небу, а только к неспокойному морю и пене прошедших штормов.

Длинная, довольно тяжелая зыбь в размеренном темпе поднимала и опускала корабль так, что иногда горизонт казался не далее, чем в трех милях, а иногда Джек видел бескрайний простор холодного, штормового океана, бесконечные мили пустыни, в которой чувствовал себя как дома. В голове крутились мысли, связанные с несчастным штурманом: его записи оказались безнадежно запутанными и уже много недель заброшенными. Одной из обязанностей Ларкина являлся учет питьевой воды на «Леопарде», но из неразборчивых, бессистемных заметок Джек не смог понять текущее состояние: ему и трюмному старшине придется ползти в глубины, стучать по бочкам, открывать пробки. И он не станет просить Гранта сделать это теперь, когда первому лейтенанту приходится нести вахту: сварливому, неуживчивому как собака, нелюбезному, недоброжелательному, всегда остерегающемуся необдуманных слов, но вечно готовому высказать замечание, выразить осуждение или недовольство. Несчастный содомит. Хотя и хороший моряк, надо признать. Он подумал о Блае Хлебное Дерево и его малоприятной репутации:

— Прежде чем осуждать командира, — произнес он на семисотом повороте, — ты должен знать, кем ему приходится командовать.

Джеку самому пришлось разговаривать с Грантом в выражениях, которые, возможно, принесли бы ему прозвище косноязычного турка. Самообладания он не потерял, но касательно вмешательства Гранта в его приказы о штормовом триселе высказал всё, что думал.

Он повернулся в сторону кормы в семьсот пятьдесят первый раз и услышал возгласы, увидел уставившиеся лица, указывающие руки.

— Сэр, сэр! — воскликнули Тернбулл, Холлс и старшина-рулевой — все сразу, а с топа раздалось:

— Эй, вижу парус, — и с крайней поспешностью, — Эй, на палубе, на палубе, эй…