Счастье - Стил Даниэла - Страница 76

– Идея была отличная, – похвалил Олли, и оба потянулись к булочкам. Они ужасно проголодались.

– Как замечательно, что завтра не нужно в четыре утра ехать на работу. Порой это очень мешает общению с друзьями. Чаще всего я слишком устаю к вечеру, чтобы еще куда-то ходить. Я приезжаю домой, принимаю ванну и забираюсь в постель со сценарием на следующий день, а в девять выключаю свет и засыпаю мертвым сном.

– А как же знаменитые голливудские вечеринки?

– Они для кретинов. За исключением обязательных, вроде сегодняшней. На остальные можно не ходить. А на такие, как сегодняшняя, не пойти опасно. Нельзя сердить руководство телекомпании.

– Я об этом слышал. Неужели все время приходится жить в таком напряжении?

– Временами, если твой рейтинг не слишком высок. Паршивая это работенка, – рассмеялась она, – но я ее люблю. Мне нравится, что она такая творческая, тяжелая, я получаю удовлетворение, когда удается справиться с трудным сценарием. Мне интересно заниматься еще и другими вещами, но этот опыт просто неоценим.

Она снималась в сериале уже на протяжении двух лет.

– А чем бы вы охотнее всего занимались?

– В профессиональном смысле? Интересный вопрос... Наверное, Шекспиром. Я его много играла в колледже и потом в летней бродячей труппе, когда не могла найти другую работу. Я люблю настоящий театр, это напряжение, необходимость помнить роль слово в слово и хорошо играть ее каждый вечер. Для меня верхом мечтаний был бы, наверное, Бродвей.

Оливер кивнул, он ее понимал. Это, конечно, вершина актерского мастерства, но и то, что она делала, было здорово. Олли восхищался ею. Помимо всего, это была гораздо более тяжелая работа, чем многим казалось. Он это уже понял.

– А в кино вы снимались?

– Один раз, – рассмеялась она. – И очень неудачно. Единственной особой, которая это смотрела и которой понравилось, была моя бабушка в Небраске.

Они рассмеялись. Подали ужин, за которым они говорили и говорили: о работе, о его детях, о сложностях их профессий, о его самочувствии в должности новоиспеченного директора.

– Реклама – это сложное дело. Раз напортачишь – и потеряешь клиента.

Она много об этом слышала, но Оливер казался удивительно спокойным, учитывая напряжение, в котором работал.

– Да нет, от вашей работы не очень отличается. Вам тоже особой свободы не дают.

– Поэтому надо иметь еще что-то, какую-то отдушину, не менее важную для тебя, чем работа.

– Например?

Шарлотта ответила без колебаний:

– Мужа, семью, детей. Людей, которых любишь. Навыки в чем-то другом. Потому что в один прекрасный день съемки, автографы, вся эта суматоха – все кончится, и важно не допустить, чтобы это стало для тебя трагедией.

Ее взгляд на свою профессию был разумным и вызвал у Оливера уважение, но ее слова вдруг озадачили его.

– Вы, случайно, от меня ничего не скрываете, мисс Сэмпсон? Вдруг сюда зайдет ваш муж и вмажет мне по носу?

Шарлотта засмеялась, представив такую сцену, и покачала головой, в то же время сражаясь с порцией спагетти.

– Это невозможно. Я была замужем всего один раз, и давным-давно, когда мне был двадцать один год. Выскочила я буквально через десять минут после окончания колледжа.

– И что же?

– Очень просто. Он был актером. Скоропостижно скончался. А я с тех пор не встречала никого, за кого хотела бы выйти замуж. На съемочной площадке редко можно встретить мужчину, с которым хотелось бы провести остаток жизни.

В течение нескольких лет она еще крутила роман с продюсером, но это ни во что не вылилось. Потом подолгу у нее никого не было, или же были знакомства с людьми, не связанными с телевидением.

– Наверное, я слишком разборчива. Моя мама говорит, что я уже перевалила за гору.

Шарлотта посмотрела на Оливера с грустью, но и с искоркой озорства в глазах:.

– В следующем месяце мне исполнится тридцать четыре. По-моему, я немного перезрела для замужества.

Олли весело рассмеялся. На вид ей было около двадцати.

– Я так не считаю. А здесь что, существует такое мнение?

– Если тебе больше двадцати, ты труп. К тридцати годам позади первая пластическая операция, к тридцати пяти – вторая и еще как минимум одна операция на глазах, если не две. В сорок все кончено. Поэтому я и говорю, что надо иметь в жизни еще что-то.

Говорила она вполне серьезно.

– А если не мужа и не детей, тогда что?

– Что-то, чем была бы занята голова. Я раньше много работала с детьми-инвалидами. Правда, теперь у меня нет времени.

– Я вам одолжу своих.

– А какие они?

Судя по тону, ее это в самом деле интересовало, и Оливер растрогался. Трудно было поверить, что Шарлотта – преуспевающая знаменитость. Она так трезво говорила, была такой приземленной. Оливеру это очень нравилось, как, впрочем, и остальное в ней. Для него даже отошла на задний план ее внешность. Он почувствовал ее искренность, внутреннюю красоту. Думая о ней, он и попытался ответить на вопрос Шарлотты о его детях:

– Мел умная и ответственная и безумно хочет стать актрисой, по крайней мере сейчас. Бог знает кем ей захочется быть потом. Но она собирается поступать в колледж на театральное отделение. Высокая блондинка и вообще замечательный ребенок. Думаю, она вам понравится.

Он решил, что Шарлотта и Мел должны познакомиться, а потом подумал, не слишком ли много ему хочется, но Шарлотта, похоже, не имела ничего против.

– А Сэм смышленый парень, ему десять, живой как ртуть. Всеобщий любимец.

Затем Олли рассказал ей о Бенджамине, Сандре и их ребенке.

– Да, видно, нелегко ему достается, – вздохнула Шарлотта.

– Весьма. Но он полон решимости делать то, что считает правильным, даже если сам от этого страдает. Подругу он, похоже, больше не любит, зато без ума от малыша.

– Так вы, значит, дедушка, – произнесла она и вдруг озорно посмотрела на Оливера.

Глаза у нее были такие же зеленые, как у него. – А вы мне не сказали, когда мы познакомились. Олли улыбнулся:

– Разве это имеет какое-то значение?

– Колоссальное. Вот я скажу своей родне, что ходила на свидание с дедушкой. То-то они будут ломать голову, зачем мне это понадобилось.