Призрак тайны (Тайна ее прошлого) - Стил Даниэла - Страница 42

— Ты уверена, что твоя мама не будет возражать? — осторожно спросил Чарли. Ему не хотелось, чтобы у Моник снова были из-за него неприятности, как не хотелось бы, чтобы мать девочки приняла его за извращенца-педофила, который преследует ее маленькую дочку с какими-то грязными намерениями. Впрочем, он тут же подумал, что голые склоны и множество людей вокруг избавляют его от подобных подозрений. Кроме того, Моник столь явно не хватало общения, что он все равно не решился бы отказать ей.

— Моей мамочке все равно, с кем я катаюсь. Я не должна только заходить в чужую комнату или садиться в незнакомую машину, — рассудительно объяснила Моник. — Она рассердилась потому, что я разрешила тебе заплатить за хот-дог. Она считает, что мы в состоянии сами о себе позаботиться.

Она снова поглядела на него снизу вверх, как будто извиняясь перед ним за мать.

— А хот-дог очень дорого стоит? — спросила она с виноватым видом, и Чарли не выдержал и рассмеялся.

— Конечно, нет! — весело сказал он, желая успокоить девочку. — Я думаю, что все дело в том, что твоя мама очень за тебя волновалась. Мамы иногда склонны преувеличивать… И папы, кстати, тоже. Родители, видишь ли, так устроены, что начинают беспокоиться о своем ребенке, когда они почему-либо не могут его найти, а когда находят — тут уж берегись!.. Впрочем, это быстро проходит, так что, я думаю, к вечеру у вас с мамочкой будет все о'кей.

Но Моник продолжала сомневаться. Она знала свою мать гораздо лучше, чем Чарли. Мать постоянно была грустна и подавлена, и Моник даже не помнила, когда она в последний раз видела маму веселой. Почему-то ей казалось, что дела обстояли совсем не так плохо, когда она была совсем крошечной, но это было уже очень давно. Тогда в их жизни были любовь, тепло и надежда, был папа, а сейчас жизнь стала совсем другой, и мама тоже очень изменилась.

— Когда мы жили в Париже, мама все время плакала, — снова сказала Моник. — А здесь она постоянно сердится, только и делает, что сердится! Может быть, ей не нравится ее работа, я не знаю…

В ее голосе прозвучали совсем взрослые досада и растерянность, и Чарли не мог не пожалеть Моник. Ему казалось ужасно несправедливым, что мать вымещает на дочери все свои горести.

Он согласно кивнул, хотя ему и было ясно, что дело вовсе не в работе. Тем не менее объяснять это девочке он не собирался.

— Может быть, она тоже скучает по твоему папе? — предположил он.

— Нет, — твердо ответила Моник и сжала губы. — Она говорит, что ненавидит его.

«Вот те на! Ничего себе обстановочка для ребенка!» — подумал Чарли, чувствуя, как растет его раздражение против матери Моник.

— Мне кажется, что на самом деле она так не думает, — добавила Моник, но ее взгляд был грустным. — Может быть, когда-нибудь мы снова сможем жить вместе. Просто у папы сейчас живет Мари-Лиз…

Чарли понял, что ситуация, в которой оказалась Моник, на самом деле намного сложнее, чем это виделось с первого взгляда, и что все это не могло не отразиться на девочке. В общих чертах это напоминало его собственную историю, но у них с Кэрол, слава богу, не было детей! Удивительно все же, как при такой матери Моник удалось сохранить свой жизнерадостный и веселый характер!

— Это твоя мама тебе сказала? — спросил он. — Ну, что вы будете снова жить вместе?

Ему было наплевать на мать — он жалел только Моник и от всего сердца сочувствовал ей.

— Н-нет… Мама сказала только, что нам пока придется пожить здесь.

Ну что ж, это был не худший вариант — не самый лучший, но и не худший. Интересно, где это «здесь», задумался Чарли, и, когда они покатились вниз, он спросил об этом у девочки.

— В Шелбурн-Фоллс, — ответила она. Чарли кивнул. Он знал, что мать Моник работает в библиотеке, но жить она могла и в Дирфилде, и где-нибудь в его окрестностях.

— Я тоже живу в Шелбурн-Фоллс, — сказал он. — Я приехал сюда из Нью-Йорка.

— Я один раз была в Нью-Йорке, — оживилась девочка. — Когда мы переехали из Парижа, мы там жили. Бабушка водила меня к Шварцу. Это было здорово!

— Это отличный игрушечный магазин, — согласился Чарли.

За разговором они наконец добрались до конца трассы и снова поднялись на вершину. Чарли решился на это, хотя и понимал, что рискует снова навлечь на себя гнев мадам Виронэ. Девочка с каждой минутой нравилась ему все больше и больше, и ему очень не хотелось с ней расставаться. Несмотря на все проблемы с родителями, в ней было столько энергии, столько оптимизма, столько жизни, что он позавидовал ей. Беды и несчастья не сломили и не ожесточили Моник, и ее матери впору было брать с нее пример. Как, впрочем, и ему самому.

Оказавшись на вершине горы, они заговорили о Европе, и Моник рассказала ему, что ей нравилось и не нравилось во Франции, а Чарли молча удивлялся взрослости ее суждений, остроте восприятия и необычайному оптимизму, который, несомненно, объяснялся тем, что она смотрела на мир глазами чистого, доверчивого ребенка. Так, Моник утверждала, что, когда она станет большой, чтобы жить с кем захочет, она поедет во Францию и останется с папой. Прошлым летом она провела в Париже два месяца, и ей очень понравилось. Слушая ее описания парков, садов, архитектурных памятников и французского Диснейленда, Чарли попутно узнал, что ее отец работает на телевидении спортивным комментатором и что он «ужасно» знаменитый.

— Ты похожа на своего папу? — спросил Чарли, любуясь светло-золотыми кудрями и большими голубыми глазами девочки.

— Мама говорит, что — да, — ответила Моник, и Чарли понял, что для ее матери это еще один источник боли и раздражения. Впрочем, то, что мать Моник плакала целыми днями в Париже, характеризовало ее бывшего мужа не с лучшей стороны.

«Что люди порой делают со своими жизнями! — думал Чарли, пока Моник продолжала беспечно болтать. — Они изменяют друг другу, лгут, женятся и выходят замуж не за тех, за кого надо, скандалят, теряют уважение друг к другу, теряют надежду и в конце концов губят себя, своими руками выкапывая глубокую яму, из которой потом не могут выбраться». Его собственная жизнь была тому примером.

Но что же все-таки произошло между родителями Моник, продолжал спрашивать себя Чарли. Почему губы этой женщины — щедрые, чувственные губы — постоянно сжаты в одну строгую линию? Откуда в ней столько горечи и сарказма? Может ли быть, что это Пьер Виронэ довел ее до такого состояния, или она с самого начала была желчной стервой и ее муж не чаял от нее избавиться?

Кто знает? И кому до этого вообще какое дело?

Лично ему было наплевать. Чарли было жаль только Моник. Девочка оказалась меж двух огней и страдала от этого.

В этот раз Моник не опоздала на встречу с матерью. Чарли специально проследил за этим, да и девочка, похоже, не хотела лишний раз злить мать. Чарли выяснил, что они встречаются в ресторане в пятнадцать ноль-ноль, поэтому без пяти три он отослал Моник, а сам в последний раз поднялся на гору. Оттолкнувшись палками, он понесся вниз и обнаружил, что в отсутствие девочки он едет ничуть не быстрее и не рискованнее, чем с ней. Отец научил Моник по-настоящему хорошо кататься, и если бы дело дошло до соревнования, то Чарли выиграл бы, скорее, за счет своей физической силы и большего веса, а никак не за счет смелости, опыта или мастерства.

Скатившись к подножию горы, он продолжал думать о Моник. Знакомство с ней заставило его почти пожалеть о том, что у них с Кэрол не было детей. Конечно, это осложнило бы их расставание, и теперь они наверняка оказались бы в такой же ситуации, что и родители Моник, и все же Чарли продолжал считать, что, если бы у них были сын или дочь, они бы твердо знали, что десять лет совместной жизни не были потрачены впустую. Но их брак оказался пустоцветом и не принес плода — ведь нельзя же считать за настоящее приобретение несколько картин, пару старинных редких безделушек и половину фарфорового сервиза, который достался каждому из них при разводе.

Чертовски мало для десяти лет преданной и верной любви! Это было даже меньше, чем ничто. Они могли и должны были приобрести больше, но не смогли или не захотели. Грустный итог!