Сотовая бесконечность - Вольнов Сергей - Страница 29

Староста, кряхтя, постанывая и пуская ветры, спустился с крыльца и заковылял вслед за сыном.

В центре поселения, на местном подобии майдана пылал огромный костёр, сложенный из целых брёвен. От него накатывал нестерпимый жар, поляна освещалась будь здоров, словно здесь появилось автономное солнце. Над пламенем, на циклопическом вертеле, который попеременно вращали три дюжих хлопца, жарилась гигантская туша. Что это была за зверюга, пришельцам угадать не удалось. Не то постядерный гибрид бизона с грузовиком, не то плод удачного брака между лосихой и комбайном. Над расчищенной площадкой плыл запах палёной шерсти и подгорелого мяса. Блики костра багровыми пятнами ложились на бледные лица женщин, лоснились на мускулистых спинах мужчин, фосфорическими пятнышками блестели в глазах прирученных людопсов, лежавших поодаль.

Дети – многорукие и многоногие, чешуйчатые и мохнатые, одно-, двухголовые и более – с воплями носились по поляне, затевали потасовки за лакомый кусочек… Если не смотреть в их сторону, а слушать только звонкий визг, то можно было подумать, что они ничем не отличаются от своих сверстников в любые другие времена.

Время от времени Дед тыкал жарящуюся тушу железным прутом, дымящийся сок брызгал в костер. Все поселяне с надеждой обращали к старосте голодные взоры, но тот мотал головой – мол, не готова ещё, – и тогда народ продолжал заниматься своими делами. Одни женщины скоблили огромную – чуть ли не в полполяны – шкуру, другие поджаривали на угольях гигантские клубни съедобного растения – гибрида картофеля и тыквы. Мужчины – кто затачивал угрожающего вида оружие, нечто среднее между секирой и мечом, кто просто валялся около костра, наслаждаясь теплом.

Дед, после очередной проверки готовности ужина, подбрёл к гостям, опустился на торчащий из земли белый гладкий камень. К нему подбежала девчонка с огромным пузом. На вид ей можно было дать лет десять, но торчащий живот недвусмысленно сообщал, что она уже беременна. Кожа, матово блестевшая в свете костра, была покрыта чешуёй, пальцы заканчивались длинными когтями, вместо носа две дырки, окруженные пучками шерсти. В остальном же она была почти нормальным человеком: две руки, две ноги, лишь длинный изящный хвост, гибкий, как у змеи, дополнял её облик.

Девочка что-то прошептала Деду на ухо, застенчиво повела глазами в сторону незнакомцев и, взмахнув хвостиком, убежала.

– Хороша, вертихвостка, – доброжелательно пробурчал Дед. – Подружка Последыша. Вишь, дитёнка уж сочинили. Сучка!

– Чего-то я тебя не пойму, Дед, вроде бы по душе она тебе, так чего сучкой обзываешь? – не стерпел Степан, явно позабыв пословицу про чужой монастырь. А может, просто и не знал её?

– Так я разе ж обзываю? – удивился Дед. – Имя у ней тако – Сучка.

– Ну и имечко! – покрутил головой Степан. – Кто ж девчонке так подгадил?

– А нормально имя! – пожал плечами Дед. – Дык, батька й дал, маманя ж родами померла.

Степан хотел что-то сказать про ум отца, наградившего девчонку таким именем, но получив тычок в бок от Родиона, промолчал. Говорить о разуме в обществе, где он является исключением, смысла не имело.

– А ножики у вас тово, нехилы! – Дед вытянул шею, словно черепаха, из углубления между плечами и присматривался к тесаку, который Степан вытащил из ножен. Закалённая суперсталь с трудом справлялась с веткой, из которой парень вознамерился выстрогать себе вилку. Отточенное лезвие снимало тонюсенькие стружки, словно это было не дерево, а железо.

– Хорош ножик, – повторил Дед и причмокнул, – эт дерево ничо з нашего струмента не берёт. Оно даж в огне не горит.

– Хороший! – подтвердил Степан.

Играючи он крутанул нож и точным движением лихо вкинул в ножны. Дрогни рука на миллиметр – и он распорол бы себе ногу от пояса до колена. Родион недовольно сдвинул брови, не одобряя пустую похвальбу.

Дед втянул воздух, тяжело встал, опираясь на клюку, и поковылял к жарящейся туше. Родион, заинтересовавшись, подошёл к белому камню, на котором сидел староста, присмотрелся, хлопнул по нему пару раз ладонью. Ошибиться невозможно: это был обломок унитаза.

Угощение «удалось на славу» – огромный ломоть мяса, сочащийся кровью, сверху обуглившийся, внутри полусырой. Тыквокартошка, испечённая в углях, оказалась немногим лучше, заедать яства полагалось зеленью, в которой угадывались отдалённые потомки лука и чеснока. Надеясь на крепость своих желудков, Родион и Степан отведали всех «блюд», дабы не обидеть хозяев, щедро деливших с ними хлеб-соль.

– Кстати! – хлопнул себя по лбу Степан. – Дед, а соль у вас есть? Всё-таки вкуснее было бы!

– Та шо ты! Кака соль! Где ж её взять… Ты пеплом присоли, – ответил старик и, подавая пример, щедро присыпал свой ломоть пеплом.

– Не-а, обойдусь, пожалуй, – умерил аппетит Степан, – и так сойдёт…

После сытной трапезы, чтобы отметить столь радостное событие и ублажить гостей, клан устроил торжественные пляски. Женщины, раскачиваясь и подвывая, помогали себе игрой на инструментах, отдаленно напоминавших бубны. Мерный рокот натянутых шкур и тягучие голоса сливались в гипнотическую музыку, в ритме которой на поляне вертелись и подскакивали мужчины. Огонь танцевал на их обнажённых телах, мастерски изображающих охоту на страшного зверя.

Степан, как завороженный, не мог оторвать глаз от первобытной пляски. Родион же, наблюдая за танцем, наклонился к нему и сказал:

– Ядерный взрыв будто выдрал из времени кусок, и эти люди провалились в доисторические времена, вернулись к первобытнообщинному укладу… Это единственно возможный способ выжить в постядерном мире. Высшее достижение оружейного прогресса как средство возвращения к началу прогресса как такового. На войне – как на войне.

Младший повернулся к нему, посмотрел непонимающе. Через минуту вышел из транса, сообразил. Открыл рот, хотел что-то ответить, но… опустив глаза, понурился и ничего не сказал. Нет слов, одни выражения остаются, если довелось родиться в мире, где даже «мирный атом» – на самом деле страшнейшее в истории оружие.

…Часть туши, несъеденное мясо, мужики бодро перетаскали в схорон – огромный погреб. Кости – дочиста обглоданные и не совсем – бросили людопсам; те, как и полагается собакам, затеяли свару за лакомые куски. Люди разошлись по лачугам, пришлых устроили на постой к Деду, живущему практически в одиночестве. Его сын Последыш в любое время года спал на улице у входа.

В лачуге дух стоял тяжёлый, спёртый – пахло землей, прелыми шкурами, нечистотами. Окна не было, воздух, вместе с комарами, просачивался сквозь неплотно прикрытую дверь. Мужчинам предлагалось выспаться на шкурах, брошенных на пол. Но не только гнилой воздух мешал почивать – шкуры служили полем выпаса для мириад насекомых, и Степан, не в силах уснуть, ворочался с боку на бок, давя прыгающих по нему блох, расчёсывая до крови тело и отмахиваясь от летучих кровососов. Родион же спал, как ни в чём не бывало, а может, просто притворялся в пику младшему спутнику.

Степану показалось, что он только-только сомкнул веки, как его уже кто-то принялся тормошить.

– Вставай! – Родион тряс за плечо парня, туго соображающего спросонья.

– А? Что?

– Быстро! Ноги в руки и айда! На нас напали!

– Кто?! – Степан одним прыжком вскочил на ноги.

– Пока не знаю…

– Последыш тревогу поднял, – отозвался от проёма выхода Дед. – Он зазря будить меня не буит.

Мужчины выскочили на крыльцо. Над поселением плыл на удивление чистый звук – кто-то бил в колокол. В темноте, подсвечиваемой только прогоревшими угольями, было видно, как из лачуг выскакивают женщины с детьми и бегут в глубь леса. «К поляне с башней», – догадался Степан. Вооружённые секиромечами мужчины шли быстрым шагом, подгоняя отставших. Туда же, вслед за всеми, «рванул» Дед, за ним последовали и пришлые.

Когда они появились на поляне – эвакуация завершалась. Согласно неписаному закону слабейшие – женщины, дети и «неприкасаемые» – сидели наверху, в бывшем резервуаре для воды, втянув последнюю лестницу. Все человеки, способные держать оружие, располагались внизу. По периметру поляны лежали огромные кучи веток и хвороста. Их зажигали, чтобы сподручнее было драться. На тот случай, если все защитники падут, последним рубежом служила съёмная лестница. При любом исходе боя звери до остатков племени не доберутся. А осаждать неприступные крепости они пока не научились или уже забыли, как это делать… Люди наверху могли продержаться около недели – у них были запасы воды, а терпеть голод они умели с младых когтей. Чтобы племя не выродилось, каждый раз в башне находился кто-то из мужчин. На сей раз жребий пал на могучего кузнеца. Он стонал и выл наверху, не вправе помочь братьям в битве.