Ни о чем не жалею - Стил Даниэла - Страница 24

— Наряды тебе не понадобятся. Не забудь свою школьную форму, — вот и все, что сказала Элоиза, убедившись, что детская находится в образцовом порядке.

— Не забуду, мамочка, — ответила Габриэла.

На самом деле мать просто не заметила ее школьной юбки и жакета, которые Рабриэла положила на самое дно чемодана. Она не знала, сколько времени они пробудут в Рино, к тому же школьная форма ей нравилась — она была очень удобной и достаточно длинной, чтобы скрывать постоянные синяки на руках и ногах. Впрочем, сейчас от ее синяков остались лишь едва заметные желтые пятна, но кто мог поручиться, что в Рино все не начнется сначала?

«Дядя Джон может поручиться», — с гордостью подумала Габриэла. Накануне вечером она написала длинный рассказ о том, как дядя Джон и Иисус Христос поплыли из Калифорнии в Антарктиду, чтобы спасти папу, прикованного ледяными цепями к огромному айсбергу, носившемуся в открытом океане по воле ветров и течений. Рассказ был надежно спрятан под матрасом — зная, что мать непременно проверит ее чемодан, Габриэла рассчитывала достать его лишь перед самым отъездом.

— Кстати, — сообщила Элоиза, не скрывая своего сарказма, — в июне твой папа женится. Я уверена, ты будешь рада об этом узнать.

Она хотела уязвить ее в очередной раз, но Габриэла почувствовала лишь разочарование. Грустно, что дяде Джону и Иисусу Христу не удалось освободить папу. Теперь он никогда не вернется к ней. И все же она была рада, что папа жив, что он не попал под машину и что его не съел страшный людоед Барбакрюкс. (На эту тему она сочинила сразу несколько рассказов, и в конце концов ей стало казаться, что с папой действительно случилось что-то ужасное. Никак иначе объяснить его упорное молчание она не могла.) — Ты никогда больше его не увидишь, — добавила Элоиза, внимательно наблюдавшая за выражением лица девочки. — Ты ему совсем не нужна — как и я. Ему всегда было на нас наплевать. Твой отец никогда не любил ни тебя, ни меня, и я хочу, чтобы ты запомнила это на всю жизнь.

И, ожидая ответа, она пристально поглядела на Габриэлу, которая молча стояла перед ней. В глазах Элоизы снова появились опасные искорки.

— Он никогда не любил нас, — с нажимом повторила она. — Ты ведь знаешь об этом, не правда ли?..

Габриэла кивнула. Иного выхода у нее просто не было. Ей хотелось сказать матери, что она не верит ни одному ее слову, но, видит бог, это могло стоить ей жизни.

Наученная собственным горьким опытом, Габриэла была теперь гораздо мудрее во всем, что касалось матери.

Не то чтобы она научилась лицемерить — просто стала гораздо осторожнее. Например, не собиралась нарываться на побои, защищая папу, которого все равно здесь не было. К тому же он, возможно, действительно не очень любил ее.

Но тут она вспомнила, как папа смотрел на нее в их последнюю встречу, и еще больше запуталась. Его взгляд яснее ясного говорил, что он все еще любит ее. Как же тогда мама может говорить, что… Неужели мама лжет?

Это была совершенно новая мысль, и Габриэла обдумывала ее весь остаток дня. Элоиза ушла куда-то с друзьями, и девочка, сделав себе огромный сандвич, долго сидела на кухне в одиночестве. У нее никак не укладывалось в голове, что мама может обманывать ее. До сих пор каждое ее слово девочка принимала за чистую монету, но теперь… Теперь весь мир, все ее представления о себе, о папе летели вверх тормашками. «Нет, лучше об этом не думать, — решила она наконец. — Лучше я подумаю о Рино».

Но и из этого тоже ничего путного не вышло. Габриэла знала только одно — ей предстоит далекое путешествие, во время которого она увидит много нового и интересного. Что ждет ее в Рино, зачем они туда едут — этого Габриэла не могла себе даже вообразить. Ей было ясно, что ответы на все свои вопросы она получит, только когда окажется там, в этом таинственном городе, и от этой неизвестности она чувствовала себя неуютно.

И, как ни странно, при мысли о том, что ей придется покинуть этот дом, Габриэле стало чуточку печально.

Здесь она прожила всю свою жизнь, по этим комнатам ходил ее отец, и ей до сих пор чудился чуть слышный запах его одеколона. Но ведь они уезжают не навсегда.

В конце концов она снова вернется сюда — вернется, пережив самое захватывающее приключение в своей жизни. Может быть, и дядя Джон тоже вернется с ними. И, если она покажется ему не такой уж плохой, он снова начнет с ней разговаривать? А вдруг… — при мысли об этом у Габриэлы на мгновение даже сердце замерло, — вдруг, если она будет очень, очень хорошей, он полюбит ее, как папа?..

Когда Элоиза вернулась домой, Габриэла уже давно спала. Она не слышала, как мать поднялась наверх и прошла по коридору в свою спальню, не видела торжествующей улыбки на ее губах. Элоиза начинала жизнь заново!

Перед ней открывались новые, счастливые перспективы, и она не собиралась позволять своему прошлому хоть сколько-нибудь омрачить их. И Элоиза уже знала, как она поступит со своими прошлыми разочарованиями — она оставит их здесь и накрепко запрет за собой двери, чтобы ничто из того, что на протяжении десяти лет отравляло ей жизнь, не прорвалось следом за ней в будущее.

Она буквально считала оставшиеся до отъезда часы.

В кармане Элоизы уже лежал билет на поезд, отправлявшийся завтра вечером, но Габриэла этого не знала. Мать вообще ничего ей не сказала. Боже, зачем лишний раз колебать воздух ради этой маленькой гадины. Не все ли равно, что она там себе думает. Несомненно одно — вина Габриэлы перед ней неисчерпаема.

Габриэла действительно не знала, во сколько они уезжают. Поэтому на следующий день она проснулась пораньше, поскорее умылась и причесалась. Когда в девять утра заспанная Элоиза сошла вниз, на столе уже дымился кофе, сваренный Габриэлой. Девчонка хорошо усвоила преподанные ей уроки — кофе был отличный, и, наливая его в чашку, Габриэла ухитрилась не пролить ни капли.

Поскольку Элоиза не сказала ей ни слова, Габриэла поняла, что ей удалось угодить матери. В другой раз она непременно обрадовалась бы, но сегодня девочка слишком волновалась. Ее так и подмывало спросить, когда же они наконец поедут на вокзал. Лишь огромным напряжением воли ей удавалось сдерживаться, чтобы ненароком не разозлить мать. А сделать это было проще простого — в этом Габриэла не раз убеждалась на собственной шкуре.

Прошло томительных полчаса, прежде чем Элоиза открыла рот и спросила у Габриэлы, готова ли она. Разумеется, она была готова. Габриэла уже давно уложила в чемодан последние мелочи (в том числе заветную тетрадь из-под матраса) и надела серую дорожную юбку и белый свитер. На кровати в детской были аккуратно разложены темно-синий блейзер, такой же берет и светлые перчатки — обычный наряд Габриэлы, когда они с матерью выходили вдвоем. Высокие белые гольфы были подтянуты и завернуты именно так, как любила Элоиза, а черные лаковые туфли Габриэла еще с вечера вычистила и натерла хлебным мякишем, в них можно было смотреться как в зеркало.

Иными словами, Элоизе совершенно не к чему было бы придраться. Вот если бы еще Габриэла сумела спрятать с глаз долой свои длинные белокурые волосы, тонкую гладкую кожу и огромные голубые глаза на бледном, словно фарфоровом лице, которые смотрели открыто и доверчиво и делали ее совершенно очаровательной. Габриэла уже не была младенцем, но еще не успела превратиться в долговязого, голенастого подростка. В свои десять лет она еще балансировала между этими двумя состояниями, сочетая в себе обаяние ребенка и красоту взрослой женщины, которой она непременно должна была стать через каких-нибудь шесть-восемь лет. Даже Элоиза не могла этого отрицать, и оттого желание вымазать дочери лицо сажей и облачить ее в грязную, желательно вонючую рвань было в ней сильно как никогда.

Элоиза терпеливо ждала, пока Габриэла сходит в детскую за чемоданом и верхней одеждой. Когда она наконец спустилась в холл, то сразу увидела, что маминых вещей нигде не видно. «Должно быть, — решила Габриэла, — мама хочет, чтобы я помогла ей снести их вниз».