Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер - Страница 50

Таким образом, постулат Павла об Адаме как природном человеке был истинен с точки зрения прагматизма: он работал. Но слабость прагматизма в том, что работает большинство теорий, если мы положим всю жизнь на то, чтобы она работала, — ежели только у них найдётся некая точка взаимодействия с человеческой природой. Гедонизм проходит проверку прагматизмом точно так же, как и стоицизм. В некоторых пределах действенной оказывается всякая социальная система, кроме, разве что, совершенно дурацкой: автократия работает в России, а демократии — в Америке; атеизм — во Франции, политеизм — в Индии, монотеизм — в исламе, а прагматизм (или ноиз ) — в Англии.

Невероятные представления Павла о проклятом Адама, которого Баньян описывает как пилигрима, несущего на спине великое бремя греха, соответствуют фундаментальным условиям эволюции, которые заключаются в том, что жизнь (в том числе человеческая) непрерывно развивается и потому вынуждена неизменно стыдиться себя, и своего настоящего, и своего прошлого. Пилигрим Баньяна желает избавиться от обузы своих грехов; но ещё ему хочется достигнуть «того сияющего света»; и когда, наконец, его бремя падает ко Гробу Господню, его паломничество ещё не закончено, а тяжкие испытания по- прежнему ждут его впереди. Его совесть всё ещё неспокойна; «первородный грех» всё ещё мучит его; и его приключения с великаном по имени Отчаяние, швыряющим его в темницу Замка Сомнения (откуда ему удаётся улизнуть при помощи отмычки) — страшнее всего, что встречал он, когда обуза ещё лежала у него на спине. Таким образом, аллегория Баньяна о человеческой природе пересекается с Павловским богословием в сотне мест. Его теологическая аллегория — Священная Война с её полчищем избранных скептиков и коней, «на которых скакали реформад », — по большей части абсурдна, невероятна и (кроме разве что тех пассажей, в которых старый поэтичный Адам в мгновение ока становится лучшим из сальвационистских богословов) вряд ли удобочитаема.

Теория Павла о первородном грехе была, в некоторой степени, идиосинкратичной. Павел уверенно говорит нам, что нашёл превосходный способ избегнуть греховности секса в практике целибата; но он признаёт (довольно высокомерно), что в этом отношении он не подобен остальным людям, и добавляет, что лучше им вступить в брак, нежели разжигаться, допуская таким образом, что (хотя брак и может привести к тому, что желание угодить жене или мужу окажется выше желания угодить Богу) озабоченность неудовлетворённым желанием всё же может оказаться куда более безбожной, нежели озабоченность семейными привязанностями. Эта точка зрения неизбежно заставляла его настаивать на том, что жена — скорее рабыня, нежели партнёр; что её настоящая обязанность — не искать мужской любви и понимания, а, напротив, позволять мужу посвятить их Богу, освобождая его от всяческой заботы о сексе точно так же, как своими способностями в качестве экономки и кухарки — от заботы о хлебе насущном: простым удовлетворением его аппетитов. Подобное рабство тоже можно прагматично оправдать действенной эффективностью; но она делает Павла вечным врагом Женщины. По стечению обстоятельств это привело ко множеству нелепых домыслов о личности Павла и обстоятельствах его жизни со стороны чрезмерно озабоченных сексом людей, воспринимающих холостяка как своего рода чудовище. Они забывают, что не только всё духовенство, официальное и неофициальное (от Павла до Карлайл и Рёскина), бросали вызов тирании секса, но и огромное количество простых граждан обоих полов (добровольно или под давлением легко преодолимых обстоятельств) берегло силы для не столь примитивной деятельности.

Как бы то ни было, Павел преуспел в присвоении образа распятого Христа в качестве носовой фигуры своего сальвационистского судна с его Адамом, позиционируемом как естественный человек, доктриной первородного греха и проклятием, преодолимым лишь верой в крестную жертву. И в самом деле, не успел Иисус повергнуть дракона суеверия, как Павел смело поставил его на ноги вновь именем самого Иисуса.

Теперь мы добрались до того раздела предисловия, который в значительной степени является средоточием всей аргументации (не хочу лишать автора единоличных лавров, но будет честно по отношению к памяти Анны Кингсфорд напомнить читателю о том, что теория о характере Павла, изложенная в данном предисловии, восходит именно к ней и являлась одной из основополагающих черт её попытки возродить христианство на основе учения Иисус). Нам не так уж и много известно о Павле, чтобы уверенно говорить о физических недугах, которыми он страдал. Однако свидетельств его отношения к половому вопросу вполне хватает, чтобы вызвать у нас подозрение, что он был своего рода сексуальным дегенератом. Всякий сексуально неуравновешенный человек, сочетающий с этой проблемой могучий интеллект и определённый личностный уровень — куда более опасный дикий зверь, нежели какой-нибудь сказочный дракон. По всей видимости, Павел был чудовищем именно такого рода.

Мистер Шоу более или менее разделяет такую позицию, хотя и не говорит об этом прямым текстом. Обычный рационалист добавляет к этому диагнозу эпилепсию на основании явлений, описывающих обращение Павла. Но эпилепсия — опасное оружие. Люди, утверждающие это слишком часто — сами обычно моральные эпилептики. Кто там — Ломброз или какой-то ещё псих — приводил аргументы в пользу того, что эпилептиками были Мухаммед, Цезарь, Гёте и другие величайшие мужи мира сего? Специалисту всегда хочется доказать, что девяносто пять процентов человечества страдают именно той болезнью, которую он изучает. Достаточно лишь собрать консилиум докторов, дабы обосновать, что каждый болен всеми недугами одновременно!

Однако цель этих страниц — показать, что павловская доктрина вполне согласуется с таковой самого Иисуса. «Павел воскресил прежний сальвационизм, от которого Иисус тщетно пытался избавиться, и создал фантастическую теологию, которая до сих пор остаётся самой невероятной из всех известных нам. Будучи заядлым римским рационалистом, всегда отвергающим всякую иррациональную реальность ради нереального, но рационального постулата, он отринул Человека как он есть и заменил его постулатом, который называл Адамом. И когда его спросили (как это и должно было случиться в не вполне свихнувшемся мире), что есть природный человек, он ответил: “Адам И ЕСТЬ природный человек”».

Благодаря цитированию многочисленных отрывков мы уже продемонстрировали сальвационистское учение Иисуса в самых доступных словах. Теперь же рассмотрим один из самых примечательных евангельских пассажей. Это первая приведённая Иоанном беседа Иисуса, которая ведётся с фарисеем по имени Никодим. Она приведена в третьей главе

Евангелия от Иоанна (ст. 14-20): «И как Моисей вознёс змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасён был чрез Него. Верующий в Него не судится, а неверующий уже осуждён, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия. Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы».

Эти рассуждения начинаются в той же главе (ст. 1-5) следующим образом: «Между фарисеями был некто, именем Никодим, один из начальников Иудейских. Он пришёл к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви! мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог. Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие».