Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер - Страница 29

В этом разделе мистер Шоу продолжает свою хулу. Он заявляет: «Современный человек, верящий в то, что Земля круглая, весьма легковерен. Сторонники плоской Земли повергают его в ярость, опровергая его с величайшей лёгкостью, когда он берётся доказать это». Знакомые мистера Шоу, надо полагать, очень простые люди. Обаяние их речей должно умилять. Большинство школьников знает астрономическое доказательство, экспериментальное доказательство, доказательство с помощью затмений, доказательство через исчезновение судов в море; доказательство можно обнаружить даже в экспериментах в Бедфордском канал. «То, во что он верит, — продолжает Шоу, — может быть истинным, но он верит в него не поэтому: он верит в это потому, что неким таинственным образом обращается к своему воображению». Воображение не имеет с этим ничего общего; если он знает всё это, так это потому, что его этому научили, а если его учили правильно, он должен помнить и аргументацию, которую ему тогда приводили.

Шоу полагает, что он «только рассмеётся над подсчётом количества ангелов, способных разместиться на кончике иглы». Это означает лишь то, что познания мистера Шоу в этом предмете полностью проистекают из сообщений какого-то журнального борзописца. Если бы он обратился к первоисточникам, он узнал бы, что вопрос этот был не просто серьёзным, но и жизненно важным для философии. Во всех таких разговорах нет ничего от легковерия или недоверчивости. Это целиком и полностью вопрос знания и невежества. Как отмечал Гексли, вера — патологическое состояние ума. Или ты знаешь, или не знаешь, и если нет, так лучше и скажи. Если приходится говорить обо всех тех предметах, где существуют сомнения, ты должен привести аргументы каждой из сторон от и до, и если твоё решение склоняется в одну сторону, а не в другую, тебе следует со всей тщательностью разъяснить свои причины, и даже в этом случае ты должен быть весьма осторожен.

Позднее в том же разделе Шоу высказывает мысль, что «араб-магометанин примет буквально и без вопросов часть повествования, которую отвергнет или истолкует аллегорически Архиепископ Кентерберийский». Мыслимо ли, что Шоу не видит причины этого? Она

заключается в том, что английский архиепископ воспитан определённым образом, который делает для него невозможным принять за истину некоторые несомненные побасенки. У магометанина подобных познаний нет, и поэтому он просто верит в то, что ему говорят. Мы знаем, что Иисус Навин не заставлял Солнце остановиться над долиною Аиалонскою. Мы не можем спасти ситуацию, даже если скажем, что он остановил Землю, поскольку, как замечательно показал мистер Уэллс в рассказе о человеке, который мог творить чудеса, остановка Земли должна была бы отправить всё, что есть на её поверхности, в полёт сквозь пространство, и даже удержи его на поверхности ещё одно чудо, нам потребовалось бы и третье чудо, чтобы удержать астрономов от обнаружения следов подобной пертурбации. Но араб, ничего не смыслящий в механике, ничуть не удивится. Он может остановить верблюда; в самом деле, чаще труднее заставить его идти; и он не видит причин, почему нельзя столь же просто остановить Солнце.

Можно подумать, что Шоу сам пилит сук, на котором осмелился сидеть. Его заключительная мысль такова: «Каждый читатель вынесет из Библии то, что сможет. Проверяя евангельские повествования на точность, я вовсе не имею в виду оценку их правдоподобия или истинности. Я просто рассказываю читателю или напоминаю ему (в зависимости от обстоятельств) о том, что сообщают данные повествования о своём герое». Первая сентенция великолепна! Он запинается о палец собственной ноги и допускает, что любой другой критик может тоже оказаться прав, считая Иисуса ведантистом или фансигаром, как он сам пытается сделать его социалистом. Второе высказывание куда осторожнее; но Шоу строит свою аргументацию на истинности конкретных — тщательно отобранных — разделов Библии. Бессмысленно пытаться облекать свои высказывания в форму «этот (возможно, воображаемый) человек сказал невесть что, имея в виду то-то и то-то». Убедительность его доказательств (во всяком случае, для большинства его читателей) весьма сильно зависит от достоверности некоторых частей евангельской истории.

Последнее предложение в приведённой выше цитате, как можно заметить, является одним из самых удобных для опровержения мест. Как мы и пытались показать, мистер Шоу никоим образом не даёт точного отчёта о том, что евангелия сообщают нам об Иисусе.

Христианская иконолатрия и опасность иконоборчества

Теперь я оставлю эту позицию и возьмусь за более серьёзные с точки зрения читателя дела, вплотную подобравшись вплотную к вопросу о том, почему, несмотря на неудачу, которую потерпела средневековая и методистская вера в сальвационизм и чудесную сторону евангельского повествования в моих глазах, равно как и в глазах ведущих умов современности, кое-что всё-таки остаётся от миссии Иисуса; в общем, почему, несмотря на всё это, мы не сможем выкинуть евангелия в урну или поставить их в наших библиотеках на полке с фантастической литературой. Осмелюсь ответить, что мы, напротив должны подходить с позиции того человека в загадке Баньяна, который обнаружил, что «чем больше он отбрасывает, тем больше у него остаётся». Мы отказываемся, во-первых, от идолослужительского, или иконографического, почитания Христа. Под этим я подразумеваю как буквальное поклонение, которым одаряют его изображения и статуи, так и закоснелые и непогрешимые истории о нём. Это свойство нетрудно обнаружить: если вы скажете или напишете об Иисусе как о настоящем живом человеке (или даже как о ныне действующем Боге), такие почитатели ужаснутся более, чем Дон Жуан при виде статуи Командора, сошедшей со своего пьедестала и явившейся к нему на ужин. Вы можете отрицать божественность Иисуса; вы можете сомневаться в том, что он вообще когда-либо существовал; вы можете отвергнуть христианство в пользу иудаизма, ислама, синтоизма или огнепоклонничества; но иконопочитатель, надменно-презрительный, определит вас всего лишь как вольнодумца или язычника. Но стоит вам задаться вопросом, как бы выглядел Христос, если бы побрился или подстригся, или какой он носил размер обуви, или ругался ли он когда-нибудь, наступив на гвоздь в плотницкой мастерской, или мог ли второпях выскочить в распахнутом халате, или смеялся ли он над остроумным ответом,

сбивая с панталыку священников, когда те пытались поймать его на подстрекательстве и богохульстве; стоит вам даже пересказать любую часть его истории живыми словечками современного разговорного сленга, — и вы посеете чрезвычайное смятение и ужас среди иконопочитателей. Вы уже заставляете картину покидать свою рамку, памятник сходить с пьедестала, рассказ становиться реальностью, со всеми неисчислимыми последствиями, проистекающими из этого ужасающего чуда. Вот они, те моменты, благодаря которым вы можете понять, что иконопочитатели ни на единый миг не задумывались о Христе как о реальном человеке, который думал о том, о чём говорил, как о факте, как о силе, подобной электричеству, только требующей создания подходящего политического инструментария, который следует приложить к делам человеческим с революционным эффектом.

Поэтому не неверие опасно для нашего общества: вера. Вот что гнетёт вас (и так бывает каждый день): что Христос — не безжизненный, безобидный образ, каким он был для вас до сих пор, но сплачивающий эпицентр революционного воздействия, с которым испокон веку боролось всякое существующее государство и церковь, и что вам придётся взглянуть вглубь себя; ибо вы несёте образ в жизнь; и чернь не в силах стерпеть подобного ужаса.

Теперь же мистер Шоу задаётся вопросом: «Почему, несмотря на неудачу, которую потерпела средневековая и методистская вера в сальвационизм и чудесную сторону евангельского повествования в моих глазах, равно как и в глазах ведущих умов современности, кое-что всё- таки остаётся от миссии Иисуса». Он — один из ведущих мыслителей современности, и, по всей видимости, этот вопрос чрезвычайно волнует его. Он отбрасывает поклонение Иисусу, он отбрасывает истории об Иисусе — и он уверяет, что отвлечённость, которую придали Иисусу идолослужители, сделала того нереальным и незначительным. Он предлагает поиграть в Пигмалиона, превратив этот образ в политическую силу, в «сплачивающий эпицентр революционного воздействия».