Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер - Страница 27

В этом разделе мистер Шоу развлекается свойственными ему чудачествами. Он приводит всевозможные примеры того, во что обычно верят из небывалого, и того, во что обычно не верят, но что, тем не менее, случалось. Он замечает в восхитительнейшей манере, что сама жизнь есть чудо из чудес, а под конец заявляет с полнейшим скептицизмом, что нет причин, по которым каждый конкретный человек верит в каждую конкретную вещь. Его раздел завершается следующим образом: «Я уверен, что, если дюжина скептиков возьмётся раскидывать по параллельным столбцам список описанных в евангелиях событий, которые они считают правдоподобными и невероятными соответственно, их списки будут различаться некоторыми из пунктов. Воистину, вера — дело вкуса».

Вопрос мистера Шоу очень похож на знаменитое «Перестали ли Вы бить свою тёщу?» Ни один скептик с крупицей здравомыслия не попадётся в такую дурацкую ловушку. Все сочинения мистера Шоу показывают, что он совершенно неспособен понять научный склад ума. Гексли определил Канон Веры столь великолепно, что с моей стороны будет наглым высокомерием пытаться сделать это лучше. Следует просто отослать мистера Шоу к работам этого великого мужа, равно преуспевшего и в философии, и в науке. Но можно вкратце заметить, что научное мышление всецело заинтересовано в оценке весомости доказательств. Шоу заявляет, что «вера не зависит от доказательств и причин». Всякий человек науки, когда-либо оценивающий результаты, отвергнет эту позицию начисто. Она истинна только в отношении веры непосвящённого и нетренированного ума.

Далее он заявляет: «В пользу того, что чудеса имели место, можно привести столько же доказательств, сколько в пользу реальности битвы при Ватерлоо или того, что армия русских проходила через Англию в 1914-м, чтобы принять участие в войне на западном фронте». Это утверждение (без сомнения, совершенно точное) демонстрирует прискорбное состояние ума. Мистеру Шоу ни на минуту не приходит в голову проверить весомость аргументации. В историю о русских ни на секунду не поверил никто, кому довелось знать, что Архангельск обслуживается единственной железнодорожной линией. В неё не поверил никто, кто располагал фактами. В неё поверили те, чьи разумы были готовы к тому, что, попадись им на глаза железнодорожный состав с опущенными шторами, естественным выводом для них было бы решить, будто эшелон перевозит несколько сот тысяч русских.

В других частях этой статьи даны примеры современной веры в чудеса. Легковерие — исключительно вопрос образования: кстати, порою — весьма специализированного образования. Было множество так называемых образованных людей, полагающих, что

самолёты невозможны. Но инженеры, изучившие предмет тщательно, были не из их числа. Поскольку каждый такой человек недоверчив, его недоверие будет полностью открыто для изменений. Он сможет сказать: «Проблема не может быть решена, пока мы не получим двигателя, вырабатывающего необходимый для данного веса коэффициент мощности и не найдём материала с должным соотношением прочности и веса; и я сильно сомневаюсь, что мы в состоянии найти всё это». Такого рода скептицизм вполне разумен и немедленно устраняется новыми доказательствами. Обычное недоверие или легковерие невежественных и предубеждённых слоёв общества просто не стоит обсуждения. «Воистину, вера — дело вкуса»; но лишь среди людей со столь низким уровнем интеллекта, что они так и не научились мыслить.

Особенности веры

Сегодня делом вкуса является, по большей мере, ещё и вопрос особенностей. Нам известны различия между средневековыми особенностями веры и современными. В частности, мы всё- таки более легковерны, нежели средневековые люди, и нас развлекают такие толпы гадалок, фокусников, чудотворцев, спиритов, изобретателей эликсира жизни, преобразователей металлов, целителей всех мастей, которых в Средние века и представить не могли, но мы не преподносим наши чудеса в той форме, которая была убедительной для Средневековья. Арифметические числа были для Средневековья тем же, чем и для нас, поскольку с ними трудно иметь дело и поскольку величайшие мастера чисел, Ньютон и Лейбниц, числятся среди величайших из мужей. Но и у чисел есть свои особенности. Средневековью нравились некоторые хорошо известные числа вроде семи; а поскольку число это было нечётны , то и мир был сотворён за семь дней, и в Большой Медведице — семь звёзд, и дюжина других моментов: они были готовы поверить чему угодно, лишь бы там было чего-нибудь семь или семь раз по семь. Семь смертных грехов, семь мечей скорби, пронзающих сердце Девы Марии, семь поборников христианства, — казалось бы, и так вполне очевидные и разумные вещи, чтобы верить в них только потому, что их семь. Для нас, напротив, число семь — знак предрассудков. Мы не поверим ни во что меньшее, чем миллионы. Средневековый доктор заслуживал доверие своего пациента, сообщая ему, что его жизненные силы пожирают семь червей. Такой диагноз погубит современного врача. Современный врач скажет пациенту, что он болен из-за того, что в каждой капле его крови роится миллион микробов; и пациент поверит ему смиренно и немедленно. Скажи епископ Вильгельму Завоевателю, что Солнце удалено от Земли на семьдесят семь миль, и Вильгельм тут же поверит ему не только из почтения к Церкви, но и потому, что почувствует: семьдесят семь миль — самое подходящее для этого расстояние. Кайзер, разбирайся он об этом столь же плохо, как и Завоеватель, отправил бы этого епископа в дурдом. Тогда как, полагаю, он без колебаний принял бы число девяносто два и девять десятых миллионов мил или что-то в этом духе, каким бы огромным ни было это число.

Мистер Шоу разрабатывает свой тезис чрезвычайно забавным способом, вдвойне забавным из- за того, что тем самым он иллюстрирует ещё один изъян своего мышления. Он не изучал Средневековье, и у него нет ключей к языку, на котором они писали. Чтобы объяснять это, нам придётся совершить достаточно длительный экскурс в науку и философию этого исторического периода.

Прежде всего, необходимо отметить, что система, которую мы можем назвать числовыми иероглифами и о которой мы собираемся говорить, датируется много более ранней эпохой, нежели то, что мы зовём Средними веками. Истоки её сокрыты в глубинах времён. В Откровении Иоанна Богослова полно числового символизма. Тому свидетельство — проблема «числа зверя», над решением которой свихнулось множество людей. Обратите также внимание на четырёх животных, и на семь печатей, и на двадцати четырёх старцев, и на семь глав, и на десять рогов, и на четвероугольный град Божий с его двенадцатью воротами и двенадцатью основаниями, с длиной, широтой и высотой, равными двенадцати тысячам стадий, и со стеной в двенадцать раз по двенадцать локтей. Всякий, что посчитает, что Иоанн относился к этим

числам просто как к числам, ничего не знает о числах.

Но, в конце концов, Иоанн жил гораздо позже Даниила, книга которого почти так же пестрит числами. У него тоже есть четыре зверя, непохожих один на другого и означающих каждый свою сторону света, и у него тоже есть мистические периоды, как то семьдесят седмин, и шестьдесят две седмины, и тысяча двести девяносто дней, и тысяча триста тридцать пять дней.

В истории профанной мы так же разрабатываем системы чисел, как и Пифагор, и у нас есть каббала еврейская и каббала греческая, и эта последняя столь важна, что не кто иной как сам доктор С. Х. Перри заметил: «Ничто так не важно, как греческая каббала». Старейшая в мире книга, И Цзин, целиком и полностью зиждется на в полной мере числовом основании: на комбинации двух сущностей, взятых сперва по три, а затем по шесть раз.

Воображение древнейших философов волновал один вопрос: Что есть Числа? Простые отношения чисел весьма будоражили их. Они считали «магические квадраты» на самом деле магическими. Им казалось очень важным, что число 9 всегда остаётся результатом сложения цифр любого числа, которое делится на 9. В одном из «Оракулов Заратустры» говорится, что «число девять божественно, и достигает вершин богопознания», и ещё: «Разум Отца повелел, дабы натрое всё разделилось; тотчас же всё разделилось, покорное Отческой Воле».