Комната старинных ключей - Михалкова Елена Ивановна - Страница 25

Еще учти, что Аркадий каждый месяц высылал ей деньги. Каждый месяц! А, да что уж теперь говорить…

На Полину вдруг навалилась тошнота. То ли от запаха дыма, то ли от слов матери. Она прижала ладонь к губам.

Внутренний голос, поразительно бесстрастный, посоветовал зажать и уши. Но его совет запоздал.

– Но вы можете обжаловать, – неуверенно заметила Марина. – Аркадий наследник первой очереди, у него есть все права на квартиру.

– Ах, ну что ты! Попробуй скажи об этом Аркадию. Будет разглагольствовать о воле матери и ее последнем желании. А о том, что я пашу, как проклятая, что у меня язва открылась год назад, его говорить не заставишь.

Она закашлялась.

– Пойдем, Марина, продует. Хватит здоровье гробить. Я дома совсем не курю, а здесь, как ни приеду, рука сама к сигарете тянется. Страна такая – прокуренная насквозь.

– Это ты верно заметила.

– А за Полину не переживай. У нее все будет хорошо. Ты обратила внимание, что она на похоронах ни одной слезинки не уронила?

Подруга что-то ответила, но Полина уже не расслышала ее: дверь прикрыли.

На следующий день родители улетели к себе домой. Она осталась одна в просторной трехкомнатной квартире на набережной Москвы-реки.

Кофе, сваренный Полиной, остывал в кофейнике. И в чашке, из которой Анжей не отпил ни глотка.

– Значит, вы росли с бабушкой, – повторил Анжей.

Он рассматривал Полину так, словно видел ее в первый раз.

– Другие родственники принимали участие в вашем воспитании?

– Нет. У нас никого не было.

Ей не хотелось продолжать, но было понятно, что Ковальский не отстанет, пока не выпытает все подробности. Пришлось закончить:

– Бабушка умерла четыре года назад.

Ковальский сочувственно кивнул.

– Да, тогда понятно… – пробормотал он, словно разговаривая с самим собой. – Это многое объясняет.

Полина стиснула зубы. Она не будет у него ни о чем спрашивать! Анжей говорит это специально, чтобы она попалась на крючок любопытства, самый простенький и верный из всех крючков.

Но ей не любопытно. Ей абсолютно все равно, что он там себе объясняет.

– Я могу идти? – сдержанно спросила она.

– Конечно. Спасибо за кофе.

«Который вы не выпили».

Ковальский достал из ящика трубку и принялся набивать ее табаком.

Полина поднялась, собрала посуду на поднос и пошла к выходу. На душе у нее было тошно. И запах сигарет снова мешал дышать.

Полина даже потянула носом над кофейником, чтобы снова почувствовать чудесный, домашний аромат кофе.

Бесполезно. Из-под фарфоровой крышечки просачивалась отвратительная сигаретная вонь. Пахло не вишневым табаком Ковальского, а тем самым запахом, который ее память сохранила на много лет. Запах горя и одиночества.

По спине пробежал озноб, точно она прислонилась к промерзлой кирпичной стене.

«Держим лицо и выходим», – отстраненно сказал внутренний голос.

Полине нужно было последовать его совету. Но, уже взявшись за ручку, она обернулась.

– Что это объясняет? – резче, чем следовало, спросила она.

– Простите?

– Вы сказали, что мой рассказ многое объясняет. Что именно?

Ковальский глубоко затянулся и выпустил дым. Несколько секунд, пока облако не рассеялось, девушка не видела его лица.

– Это объясняет кое-какие особенности вашего поведения, – сказал он наконец.

– Возможно, бабушка привила мне устаревшие манеры… – начала Полина.

И тут Доктор внезапно рассердился.

– Да бросьте! – оборвал он. – При чем здесь ваши манеры? Вы словно калека, который не замечает собственной хромоты. И твердит, что не умеет танцевать, потому что у него был негодный учитель танцев.

– Я – калека?!

– Конечно, вы! Не я же. Это ведь не меня родители сбросили на руки бабушке и уехали строить новую жизнь! Любого человека это травмирует почище перелома.

Полина задохнулась от возмущения.

– Моя бабушка любила меня!

– Ни секунды не сомневаюсь! – Анжей уперся ладонями в стол и наклонился к ней. – Но дело не в ней, а в них, в ваших маме и папе. Они поступили мерзко, крайне мерзко. Отвратительно!

– Да что вы знаете о моих родителях? – не выдержала Полина. – Они просто боялись везти меня с собой в неизвестность! Я была совсем маленькой!

– Неужели?! – фыркнул Анжей. – Что же страшного было для шестилетнего ребенка в Америке? Во всяком случае, не страшнее, чем в России того времени.

– Они не знали, что их ждет!

– О, конечно! Ведь это дикая страна, где кишат хищники и свирепствуют кишечные инфекции. Нет, моя дорогая! Не смейте лгать мне, а главное, себе. Есть только одна причина, по которой мужчина и женщина не берут с собой родного ребенка, уезжая в цивилизованную страну.

– Прекратите, – сказала Полина. Получилось беспомощно и еле слышно.

– Дело в том, что мама с папой вас не любили, – безжалостно припечатал Ковальский.

– Неправда!

– Правда. Такое случается гораздо чаще, чем принято считать. Но, как правило, ребенок все равно растет в уверенности, что его любят, потому что эта уверенность ему жизненно необходима. Он берет эту любовь из ничего, словно цветок, вытягивающий тонкими корешками воду из сухой почвы. Даже в пустыне растут цветы, вы знаете, Полина?

Девушка молчала. В глазах кололо, как будто в них швырнули горсть песка.

– Но в вашем случае не было и пустыни. Ваши родители дали вам самое убедительное доказательство своей нелюбви: они вас бросили! Не сомневаюсь, что их поступок был обставлен очень прилично. Конечно, вас уверяли, что так проявляется их забота. Но это чушь! И вы своим шестилетним умом прекрасно это понимали!

– Вы все врете, – беззвучно сказала Полина.

– Но для любого ребенка родители – это основа его маленького мира, – яростно продолжал Ковальский, не слушая ее. – В этом мире родители не могут быть плохими, это означало бы нарушение основ! Если они что-то делают не так, значит, ребенок плохой! Если они уехали от ребенка, значит, он не заслужил их любви! Он недостаточно старался!

Поднос накренился в руках Полины. Чашка поехала и остановилась на самом краю.

– Так рассуждает любой ребенок, – немного спокойнее сказал Доктор. – Мы-то с вами знаем, что это неверно. Но ребенок не знает. Даже выросший, он не в силах избавиться от страшного наследия – нелюбви своих родителей. Таких детей всегда видно. А знаете, почему?

Он опустился в кресло.

– Молчите? Не знаете… А я вам скажу. Потому что в жизни всего можно добиться. Абсолютно всего! Кроме любви родителей. Это невосполнимая потеря! Вы понимаете, какая трагедия заключена в этом слове? Не-вос-пол-ни-мая! Можно обзавестись заботливым супругом, любящими детьми, можно стать богатым и знаменитым – все возможно! Но если родители недолюбили ребенка в детстве, этого уже не исправить. Любви все равно не хватает. И эту жажду не утолить ничем.

Анжей поднял глаза на застывшую девушку.

– Именно это я имел в виду, когда говорил, что по вам видны детские травмы. Вы отчаянно нуждаетесь в любви. Вы из тех женщин, которые пойдут на любые жертвы ради того, чтобы их любили. И будете тянуться к мужчинам старше себя, потому что они воплощают отца. Того, который вас бросил.

Анжей поднес трубку к губам и выпустил целое облако дыма.

Полина глубоко вдохнула – и выдохнула. Внутри что-то скулило и плакало, как щенок, запертый в комнате. И почему-то саднило горло.

– Вы закончили? – Голос у нее дрожал, но слез, слава богу, не было.

Ковальский пожал плечами.

– А теперь послушайте меня, – сказала Полина и медленно направилась к столу. – Я не разрешаю вам больше ничего про меня рассказывать. Вам ясно? Препарируйте кого-нибудь другого. Тренируйтесь на ваших гостях, на Василии, на садовнике – на ком угодно, но только не на мне! Не смейте рассказывать мне о том, какая я идиотка. Потому что я, черт возьми, и без вас это отлично знаю!

Долю секунды Анжею казалось, что сейчас она грохнет поднос об стол. Он даже услышал звон разлетающейся вдребезги чашки.