Я – шулер - Барбакару Анатолий - Страница 5

Душа моя всегда тянулась к пляжу. Очень может быть, что это показатель не высшего рейтинга, но, кроме всего прочего, каждый имеет право на слабость. Пляж был моей слабостью. Впрочем, не только он.

Имелась еще одна точка. Хата Рыжего. «Малина».

Об этой хате и о самом Рыжем надо рассказать подробнее.

Стереотипный одесский дворик напротив Ланжерона. С высоченными желто-серыми стенами по периметру, с бельем на веревках и краном посередине.

Квартира Рыжего – двухкомнатный подвал. Впускали в нее только того, кто правильно стучал, – два внятных удара, с внятным интервалом.

Кухня с окном в «колодец» (пространство два на два метра, простреливающее дом по вертикали. В него выходили окна кухонь и туалетов). Потолок на кухне висит лохмотьями от вечной мокроты. Такое впечатление, что над подвалом – сразу крыша. Которой нет.

Одна комнатушка, редко посещаемая, в ней отсыпались совсем уже привередливые, ищущие уединения. Комната психологической разгрузки.

И зала... Большая комната с антикварным столом посредине. Стулья при нем – из общественной столовой. В углу – раскладной диван, который никогда не складывался. На нем гора рваных ватных одеял и обычно или сам Рыжий, или Наташка-Бородавка, его женщина. Часть одной из стен – странной, тоже антикварной выделки старинная печка. В ней – отверстия от пуль (дружки Рыжего проверяли амуницию). Причудливая люстра, которую не опасается только один из завсегдатаев – Пигмей. В люстре – много патронов, но одна лампочка. На тумбочке с ампутированной ногой, подпертой кирпичом, – довоенный действующий приемник. На стене – неожиданный портрет Пушкина в раме. Все вещи (и Рыжего, и Бородавкины, и их приятелей), не имеющие отношения к текущему сезону, – в маленькой комнате на полу. Беспорядочной кучей.

С Рыжим подружился я в самом начале своей деятельности. Возвращался вечером с Ланжерона (на этом пляже – свой клуб – самый любительский, но славящийся высокой техникой игры), вдруг на выходе из Купального переулка – два милиционера пытаются повязать старика-алкаша. Старик капризничает, не хочет в распахнутый «бобик». Прохожу себе мимо. Вдруг старик кричит:

– Толян, мать твою!.. Совсем скурвился!..

Я споткнулся, всматриваюсь в алкаша – не узнаю. А тот мне:

– Так и будешь смотреть, как батю упекут?!

Осторожно подхожу, присматриваюсь. Милиционеры тоже замерли, обернулись ко мне.

– Ваш отец? – спрашивают без подозрения, с удивлением скорее.

Ничего понять не могу, молчу.

– Ты еще откажись!.. От отца родного, гаденыш!..

– Мой, – говорю.

Патруль старика выпустил, тот на стену повалился и продолжает меня материть.

Доставил я Рыжего домой. Он не таким уж пьяным оказался, извинился вполне вежливо, объяснил: ничего не оставалось, как на случайного прохожего понадеяться. С именем – угадал просто.

В квартире публика мне не удивилась. Рыжий весело рассказал, «как мы ментов кинули». И это никого не удивило. Я, конечно, сразу ушел. Сдал с рук на руки потасканной блондинке с бородавкой над губой, и поскорее – на воздух. Тяжкий дух в помещении. И люди – тяжкие. Хотя пара рож – серьезно-уголовные. Такие пригодиться могут.

Через месяц, опять же случайно, почти против воли своей, подругу его выручить довелось.

Дело было на Привозе. Наташка-Бородавка имела много специальностей, одна из них «продуктовая кидала». Техника кидания следующая: Наташка устраивается в очереди за какой-нибудь пищевой продукцией. Неважно – какой. Главное, чтобы продавец была женщина и обязательно – не городского, неискушенного происхождения. Подходит очередь – Бородавка просит, например, полкило сливочного масла. Пока продавец взвешивает, покупательница, попробовав масло, решает купить килограмм. Все эти пробы, размышления, просьбы увеличить вес, проходят под мельтешение двадцатипятирублевой купюры, зажатой в руке Бородавки. Можно решиться еще грамм на триста. Не помешает.

К тому моменту, когда приходится рассчитываться, купюры в руке уже нет. Продавщица взирает непонимающе. Покупательница – тоже. Дескать: деньги – уже у вас. Продавщица, разумеется, удивляется. Заглядывает в свой шкафчик, но это ничего не проясняет: купюра популярная. Покупательница даже слегка возмущена. Но продавец – в сомнении. Разрешить его помогает стоящая следующей в очереди солидная импозантная дама бальзаковского возраста. Подтверждает, что деньги продавцом получены. Бородавка, мало того, что имеет продукт, так еще получает сдачу. И отойдя, выказывает недовольство. Впрочем, недолго. Потому как предстоит дележка с «бальзаковской» сообщницей. Делятся после каждой успешной операции – не доверяют друг другу.

Прохожу между рядами, возвращаясь из мясного павильона. (Получил давний долг с азартного рубщика мяса.) В молочном отделе гвалт. Бородавку с помощницей выловили. Не то чтобы выловили – скорее просто узнали. То ли с продавщицей ошиблись, то ли – подсказал кто. Дамочка в белом халате – румяная, здоровьем пышущая, из-за прилавка за рукав Наташку ухватила. Цепко так держит, та никак не вырвется. Да и нельзя слишком вырываться: «рожу» надо делать, что ты прав. Сообщницу оттерли; та и сама не против устраниться

– сдрейфила. Я бы мимо прошел. Да она, Бородавка, приметила. Кричит поверх голов:

– Толичек, ты смотри, что делается?! Иди поговори с этой...

Эта «Толичка» увидела, сразу пальцы разжала: решила, что я – прикрытие. Бородавка с возмущением, не спеша привела себя в порядок, направилась ко мне, так и не подошедшему, взяла под руку. Повела к выходу. Сдачу не получила, но продукты-таки урвала. (С тех пор я не раз видел ту испугавшуюся румяную женщину. Стыдно было попадаться ей на глаза.) Выйдя из павильона, устало, хмуро попросила:

– Погоди, проведи за ворота... – И добавила: – Ну, хуна!.. – Это о напарнице своей, предавшей. – Рыло начищу...

За воротами обнаружился Рыжий. Как я понял, случайно. Он никогда не помогал сожительнице, брезговал. Обрадовался мне:

– А, детеныш!.. Маню мою снял!..

– Если бы не он, была бы уже в «обезьяннике», – сердито поведала Маня – Наташка. – Райку, сволоту, порву...

Два товарища Рыжего – пожилые мужики вполне опустившегося, похмельного вида, с вялым любопытством глянули на меня. Прилично одетый, не жаждущий выпивки сопляк не мог быть своим.

– Ну, все, все... – отмахнулся от зазнобы Рыжий. – Не нуди. Поделись с детенышем довольствием...

Бородавка и впрямь полезла в авоську. Я останов вил.

– А что, Толянчик, может-таки сделаем из тебя человека?

Это уже было интересно: воспитатели перспективные.

– Валет вчера освободился. У меня пока очухивается. «Катала» авторитетный. Из тебя исполнителя сделает (шулера, значит). Хочешь?

Так, занятно стало.

– Хочу, – говорю.

– Таланта и терпения хватит – партнерами станете.

Валет, лысый бледный крепыш, глядящий исподлобья стылым взглядом, выслушал Рыжего. При этом глядел на меня не мигая. Сказал:

– Не потянет. Сырой.

– За детеныша я отвечаю. – Рыжий не просил, советовал товарищу.

– Ну давай, сдавай, – очень снисходительно уступил Валет.

– Почем? – уточнил я.

Валет не выдал удивления, только снова вперил в меня змеиный взгляд.

– А говоришь: «Сырой»! – обрадовался Рыжий.

Нет, в партнеры Валета я бы не взял. Через полчаса игры он и сам понял, что проситься не следует. Неожиданно отбросил карты и без эмоций сообщил:

– Его надо свести с Маэстро. – И к Рыжему: – Где ты его подобрал?

Рыжий лукаво и гордо улыбался. Ответил:

– Наш человек.

Черт возьми!.. Мне это было приятно.

Так я стал в этом доме своим. Рыжий звал меня детенышем, но уважал. И все уважали. Всякий раз, когда на хату забредал кто-то свеженький, то ли из освободившихся, то ли редкий гость, и, видя карты, рвался в бой, искал партнера. Рыжий, а за ним и другие, отмахивались:

– Вот тебе пацан. «Хлопнешь» – дадим другого.

Деньги, выигранные в этом доме, обычно в нем и оставались. Шли в общак и быстро пропивались. Случалось, крупные деньги.