Калейдоскоп - Стил Даниэла - Страница 2

– По-моему, добрую тысячу лет. Прошлое Рождество я отмечал в Северной Африке. Место – лучше не придумаешь. Нас туда пригласил Роммель.

С благодарностью воспользовавшись предложением Паттерсона, Сэм раскурил свой «бычок» и даже успел два раза хорошо затянуться, прежде чем обжег себе пальцы. Он бы поделился со своим новым другом, если бы оставшиеся полдюйма окурка не затушил дождь. Сэм виновато посмотрел на своего благодетеля:

– Кстати, меня зовут Сэм Уокер.

– Откуда ты?

Он хотел сказать «из Гарварда» – просто из тоски по старым временам, но это прозвучало бы глупо.

– Из Бостона.

– А я из Нью-Йорка…

Как будто теперь это имело какое-то значение. Ничто теперь не имело значения – это лишь названия несуществующих городов. Реальными же были Палермо, Сицилия, Салерно, Неаполь и Рим – их конечная цель, до которой надо еще добраться.

Артур Паттерсон поглядел по сторонам, щурясь от ветра и дождя:

– Перед всей этой заварухой я был юристом. В любой другой момент Сэма бы это впечатляло, но теперь кто кем был на гражданке, значило так же мало, как и то, кто где раньше жил.

– А я хотел стать актером.

Он почти ни с кем не делился своей мечтой, уж во всяком случае не с родителями и не с сестрой. Даже те немногие друзья, кого он посвятил в свои планы, смеялись над ним. Учителя же считали, что при его способностях Сэму следует заниматься чем-то более стоящим. Никто не понимал, что значила для него актерская игра, что он чувствовал, когда ступал на сцену. Магическое движение души помогало ему перевоплощаться, забыть о ненавистных родителях, нелюбимой сестре и всех своих страхах и сомнениях.

Но, похоже, никто не мог его понять, даже в Гарварде. Выпускники университета не становились актерами – они были врачами, юристами, бизнесменами, президентами корпораций и фондов, послами…

Сэм мысленно рассмеялся. Он теперь тоже был чем-то вроде посла, только с ружьем в руке и постоянно примкнутым штыком, чтобы можно было вспарывать животы врагам. Именно это он не раз и делал на протяжении последнего года.

«Интересно, сколько человек убил Паттерсон?» – подумал он. Но такие вопросы было не принято задавать, надо просто жить со своими мыслями и воспоминаниями об искаженных лицах и вытаращенных глазах в тот момент, когда вытаскиваешь штык и вытираешь его о землю…

Он взглянул на Паттерсона и подумал: удастся ли им дожить до следующего Рождества?

– Почему тебе захотелось стать актером?

– Что?

Сэма удивил интерес во взгляде парня. Они присели на камень, выступавший из грязи. На дне их окопа вода стояла по щиколотку.

– А… ты об этом… Господи, да я не знаю… Мне просто было это интересно.

Но на самом деле все было сложнее, гораздо сложнее. Только на сцене он чувствовал себя человеком, был силен и уверен в себе. Но он не мог этого объяснить Паттерсону. Смешно делиться мечтами, сидя в рождественский сочельник в окопе, – Я в Принстоне пел в хоре…

Разговор получался абсурдный. Сэм ухмыльнулся:

– Тебе не кажется, что мы психи? Говорим о хоре и театре, о Принстоне, сидя в этом чертовом окопе! Мы же можем не дожить до следующей недели, а я рассказываю тебе, что мечтал стать актером…

Ему вдруг захотелось расплакаться. Все это было жутко, но реально, так реально, что можно было попробовать на вкус, потрогать и понюхать. В течение года Сэм чувствовал лишь запах смерти, от которого его уже мутило. Всех их мутило, а генералы тем временем планировали штурм Рима.

Но кого волновал Рим, Неаполь или Палермо? За что они сражались? За свободу Бостона или Сан-Франциско? Там и так была свобода, люди ездили на работу, ходили в кино и на танцы и абсолютно не представляли себе того, что происходило здесь.

Сэм покачал головой и грустно посмотрел на высокого светловолосого Нью-Йоркца. Ему ужасно захотелось домой… все равно к кому… пусть даже к сестре, которая не написала ни строчки с тех пор, как он отбыл из Бостона. Сэм два раза посылал ей письма, а потом решил, что не стоит понапрасну тратить время.

Мысли о сестре всегда злили его: будучи ребенком, а потом подростком, он чувствовал себя с ней неловко, как, впрочем, и с матерью, и с флегматичным, неразговорчивым отцом. Он всегда был к ним равнодушен. Теперь же, заговорив с незнакомым парнем, который пел в хоре Принстонского университета, он сразу почувствовал к нему симпатию.

– Где ты учился?

Казалось, что Паттерсон отчаянно цепляется за прошлое, за воспоминания, словно надеясь таким образом вернуться туда. Однако Сэм слишком хорошо понимал, что от действительности, с ее холодным дождем и грязью окопа, никуда не деться. Он криво усмехнулся, мечтая о сигарете – настоящей, а не каком-то полудюймовом «бычке», и ответил:

– В Гарварде.

Там были настоящие сигареты, когда захочешь – «Лаки Страйк»! Воспоминание об этом ничуть не улучшило его настроения.

Паттерсон удивился:

– И ты собирался стать актером? Сэм пожал плечами:

– Вообще-то я учился на филологическом, по специальности английская литература. И стал бы, наверное, школьным учителем и от силы руководителем драмкружка для сопляков.

– Ну, это не так плохо. Я посещал Шкоду святого Павла, у нас там была отличная театральная студия.

Сэм в изумлении уставился на него – Принстон, Школа святого Павла… Что тут делает этот парень? Что все они тут делают?.. Почему здесь бессмысленно гибнут хорошие американские ребята?

– Ты женат? – вдруг полюбопытствовал Сэм. Он и его собеседник явно были разными людьми, но в то же время у них было кое-что общее.

Артур покачал головой:

– Я был слишком занят карьерой – работал в юридической фирме в Нью-Йорке. Поступил туда, а через восемь месяцев меня призвали.

Ему было двадцать семь лет, и глаза у него были серьезные и печальные, у Сэма же – еще светилось в них мальчишеское озорство. Черноволосый, невысокий, широкоплечий Сэм, казалось, обладал энергией, которой не хватало Артуру. Тот вообще был более сдержан, осторожен, спокоен, что, возможно, объяснялось и его возрастом.

– У меня сестра живет в Бостоне, если ее еще не укокошил в баре какой-нибудь парень…

Им казалось важным поделиться чем-то личным, словно другой возможности могло не представиться, хотелось подружиться, оставить о себе память на случай, если придется погибнуть.