Как две капли воды - Стил Даниэла - Страница 5

Осознав, что у нее подкашиваются ноги, Оливия присела на поваленное дерево. Однако отдохнуть не удалось. Вдалеке послышался рев мотора, и через несколько минут в узкие деревянные ворота протиснулся «форд», обдирая краску с дверей. Противно завизжали шины, но водитель не снизил скорости. Оливия, вне себя от изумления, увидела за рулем широко улыбавшуюся сестру. Та небрежно помахала ей пальчиками, в которых была зажата папироса. Виктория курит?!

Оливия, не находя сил тронуться с места, только укоризненно покачала головой, но Виктория ничтоже сумняшеся нажала на тормоз и выпустила в ее сторону кольцо голубого дымка.

– Ты хоть соображаешь, что делаешь? Петри собирался пожаловаться отцу на кражу авто! И если бы я ему позволила, отец непременно вызвал бы полицию!

Оливия ничуть не удивилась очередной выходке сестры: слишком хорошо она знала, на что способна Виктория, и это ей совсем не нравилось.

Девушки молча уставились друг на друга: одна совершенно невозмутимая, хотя, очевидно, не слишком довольная, другая – явно забавляясь собственным своеволием. Постороннего наблюдателя наверняка поразил бы тот неоспоримый факт, что, несмотря на различие в выражении красивых лиц и нескрываемую бесшабашность Виктории, сестры были похожи как две капли воды. Глядя друг на друга, каждая как бы видела собственное отражение. Те же глаза; губы, скулы, волосы и даже жесты. Разумеется, старые знакомые без труда отличили бы Викторию, окруженную аурой некоего добродушного легкомыслия, но в остальном они были невероятно одинаковы. Даже отец иногда путал их, если заставал какую-то из дочерей одну в комнате. Что уж говорить о слугах!

Школьные приятели никогда не могли различить их, и в конце концов отец решил учить их дома, поскольку в школе то и дело возникали недоразумения, спровоцированные близнецами. Девочки беззастенчиво менялись местами и всячески изводили почтенных наставников. Особенно отличалась этим Виктория. Оливия была поспокойнее, но сестры все равно безгранично наслаждались своим особым положением, и отец небезосновательно опасался, что особых знаний они не получают. Однако домашнее обучение приводило к полной изоляции девочек. Все друзья весело проводили время в школе, а они сидели дома.

Они умоляли и упрашивали отца, но тот был тверд как скала. Он не позволит им разыгрывать цирковых клоунов, и если школа не может контролировать их, придется положиться на домашних учителей и миссис Пибоди.

Собственно говоря, Берти была единственной, кто безошибочно различал проказниц, причем в любых обстоятельствах, даже если обе молчали. Кроме того, ей была известна единственная примета, по которой можно было всегда сказать, кто есть кто. У Оливии было крошечное родимое пятнышко в верхней части правой ладони, а у Виктории – точно такое же, но на левой. Отец тоже это знал, но вечно забывал проверить. Гораздо проще было спросить и надеяться, что получишь правдивый ответ, и это случалось все чаще, по мере того как девочки росли. Но по-прежнему, где бы они ни появлялись, производили фурор, поскольку оставались точными копиями друг друга.

Недаром девушки имели огромный успех и наделали много шума в высшем обществе Нью-Йорка два года назад. Отец тогда настоял на возвращении домой еще до Рождества – просто не мог вынести всеобщего внимания и суматохи, возникавшей везде, где бы они ни появлялись. Он чувствовал, что их считают чем-то вроде забавного курьеза, и это было слишком утомительным для пожилого человека. Виктория была вне себя от огорчения, когда пришлось прервать зимний сезон, но Оливия ничуть не возражала. Зато с тех пор Виктория никому не давала покоя, а ее приступы дурного настроения сказывались на всех домашних. Она не переставала ныть и жаловаться на тоску и скуку здешней жизни и сетовала на бессердечие отца, не понимая, как можно выносить столь унылое существование.

Единственным предметом, занимавшим ее помимо нью-йоркского круговорота, было движение суфражисток. Она поистине горела пламенем борьбы за женские права, и эта страсть не угасала ни днем, ни ночью. Оливии до смерти надоело слушать сестру. Та только и твердила об Элис Пол, организовавшей марш в Вашингтоне в апреле этого года, где десятки женщин были арестованы, сорок ранены и властям потребовался кавалерийский полк, чтобы восстановить порядок. Она также прожужжала сестре все уши относительно Эмили Дэвидсон, погибшей под копытами королевского коня, которому демонстративно перебежала дорогу на скачках, и пела дифирамбы матери и дочерям Панкхерст, увлеченно пускавшимся во все тяжкие во имя равноправия английских женщин. При одном упоминании священных имен глаза Виктории вспыхивали, а Оливия воздевала руки к небу. Но сейчас приходилось терпеливо дожидаться извинений и объяснений Виктории.

– И что? Вызывали полицию? – весело поинтересовалась Виктория, не выказывая ни малейших признаков раскаяния.

– Пока нет, – строго отрезала Оливия. – Я подкупила Петри лимонадом и печеньем и упросила подождать до ужина. И как вижу, напрасно. Нужно было позволить парнишке пойти к отцу. Так и знала, что это твои штучки.

Она старалась показать, как рассержена, но ничего не выходило. И Виктория это заметила.

– Откуда ты догадалась, что это я? – с восторгом осведомилась она.

– Почувствовала, негодница ты этакая! Когда-нибудь ты мне надоешь окончательно, и пусть полицейские с тобой разбираются!

– Ну уж этому не бывать, – уверенно объявила Виктория с блеском в темно-синих очах, так напоминавшим Эдварду Элизабет.

Девушки всегда были очень близки, и Виктория беспечно предоставляла старшей сестре заботиться о ней. Каждое утро Оливия самолично вынимала из гардероба платье, которое предстояло надеть сестре, и та беспрекословно подчинялась. Девушки без памяти любили друг друга, и Оливия вечно вытаскивала сестру из очередной неприятности. Она всегда находила предлог оправдать Викторию и не задумываясь брала на себя ее вину, не находя в этом ничего обременительного. Отец часто читал им наставления, призывая быть серьезными и ответственными, но иногда так трудно не поддаться соблазну!