Изгнанная из рая - Стил Даниэла - Страница 13

В глубине души Габриэла была совершенно в этом уверена, хотя все сестры, которые читали ее рассказы, не скупились на похвалы. Даже Джо, которому она как-то дала почитать тетрадку со своими рассказами, сказал, что они «просто замечательные». Но кто из них мог быть объективным?

— Мне бы хотелось как-нибудь посмотреть ваши работы, — сказал ей профессор таким серьезным тоном, что Габриэла покраснела еще больше. Ее «работы» безусловно не заслуживают внимания такого серьезного человека и знатока, как мистер Томас. Однако как убедить его в этом?

— Дело в том, — нашлась она наконец, — что сейчас их у меня нет. Я… не взяла их с собой.

— Откуда же вы прибыли в наш славный городок? — удивился профессор, поскольку выговор у Габриэлы был типично нью-йоркский.

— Мисс Харрисон из Бостона, — ответила за нее мадам Босличкова, и профессор сразу заметил, как занервничала и напряглась Габриэла. В том, что он правильно разгадал ее непроизвольное движение, профессор не сомневался — за годы преподавания в Гарварде через его руки прошло не одно поколение студентов, и он успел неплохо узнать и полюбить это молодое, беспокойное, пытливое племя.

Габриэла же, боясь, что профессор начнет расспрашивать ее о Бостоне, который он, несомненно, хорошо знал[2], поспешила перевести разговор на другое.

— Мой отец живет в Бостоне, — сказала она. — А мать — в Калифорнии.

Сама же Габриэла не жила нигде. Она только что поселилась в пансионе, да и то не знала, надолго ли.

— А где в Калифорнии? — спросила одна из женщин, у которой жила во Фресно дочь.

— В Сан-Франциско, — ответила Габриэла с таким видом, словно она только недавно виделась с матерью или разговаривала с ней по телефону. Рассказывать этим славным людям о своих бедах она не хотела.

— Да, Бостон и Сан-Франциско — прекрасные города, — неожиданно поддержал Габриэлу профессор. — Мне приходилось бывать в Калифорнии, и мне там очень понравилось. Что меня удивило, это то, что в Сан-Франциско совсем не так жарко, как обычно считают. Климат Северной Калифорнии поразительно похож на наш, хотя, конечно, снег там бывает достаточно редко.

Так он непринужденно болтал, исподволь наблюдая за Гябриэлой. Только сейчас он заметил в ее глазах какие-то печальные тени, которые мадам Босличкова приписывала одиночеству и тоске по отчему дому. Но профессор сразу догадался, что это нечто совсем другое — гораздо более глубокое и сильное.

«Должно быть, — подумал он, — бедняжка пережила какую-то трагедию. Надо ее подбодрить».

Но он пока не знал, что можно сделать.

Между тем вежливость и кротость Габриэлы пришлась по душе многим. Каждый из обитателей пансиона желал поболтать с ней или, по крайней мере, сказать что-нибудь приятное. Это окончательно смутило Габриэлу и вместе с тем — согрело ей душу, так что, когда она наконец поднялась в свою каморку на четвертом этаже, она чувствовала себя намного бодрее и увереннее.

А пансионеры еще долго говорили о Габриэле. «Она очаровательна» — таково было общее мнение, а одна из женщин даже сказала, что Габриэла напоминает ей внучку.

— Да, — кивнула миссис Розенштейн. — Конечно, в данном случае мистер Томас несомненно пристрастен, однако я склонна с ним согласиться. Габриэла очень мила и прекрасно воспитана. Хотела бы я познакомиться с ее родителями. Должно быть, это замечательные люди.

— Вовсе не обязательно, — возразил ей профессор. — Когда я еще преподавал, мои самые хорошо воспитанные и порядочные студенты происходили как раз из семей, где родители вели себя ненамного лучше царя гуннов Аттилы. А самые сообразительные и одаренные порой имели отцов и матерей, которые по своему интеллектуальному уровню недалеко ушли от клинических идиотов… Так что, уважаемая миссис Розенштейн, наследственность — это вам не уголовное уложение штата Алабама, где два плюс два — неизменно четыре. Прошу простить за сравнение, но когда складываешь репейник с белладонной, в результате может вырасти что-то наподобие той японской хризантемы, которая только что нас покинула.

Присказка про уголовное уложение Алабамы была у профессора самой любимой. Он вообще слегка смущался своей образованности и крайне редко цитировал классику или своих любимых писателей. А иногда у него с языка срывались такие идиомы, что чопорная миссис Розенштейн на полном серьезе делала ему выговор за словечки из «низкопробных детективов».

К сожалению, Габриэла не слышала слов профессора, а до сих пор никто так и не догадался сказать ей именно это. Всю жизнь Габриэла ужасно боялась стать второй Элоизой Харрисон и с тревогой ожидала, когда неистовый и злобный нрав матери даст о себе знать.

— ..Она действительно очень приятная и обходительная девушка, — закончил профессор свою мысль. — И я надеюсь, что она поживет с нами подольше.

— Я не думаю, что теперь, когда у Габриэлы есть работа, она может куда-то уехать, — успокоила всех мадам Босличкова. Габриэла ей тоже нравилась, как нравилось и присутствие в доме молодой пансионерки. Правда, для своего возраста Габриэла была на редкость тиха и застенчива, но и эта ее черта была хозяйке очень по душе.

— Но бедняжка очень одинока здесь, и, как мне кажется, мы могли бы попытаться хотя бы отчасти заменить ей семью, — добавила она нерешительно. — За всю неделю ей никто не звонил — ни молодые люди, ни подруги, ни даже родители. Я не знаю, чем это объяснить, но… Она даже ни разу не предупредила меня, что ей могут звонить!

Остальные согласно переглянулись. В пансионе не было никаких особенных занятий, кроме как наблюдать, подмечать, сопоставлять. Новые постояльцы — в особенности из молодых — появлялись в пансионе редко. Скопив сколько-то денег, они уезжали, на их место приезжали другие, и это было единственным, что скрашивало однообразное существование одиноких стариков, большинство из которых давно были на пенсии.

— Хотелось бы расспросить ее обо всем поподробнее, — задумчиво сказал профессор, которому Габриэла очень понравилась. — Быть может, в разговоре один на один она будет более откровенна. Как это она очутилась в Нью-Йорке совершенно одна.

Миссис Розенштейн шутливо погрозила ему пальцем.

— Будь ты лет на пятьдесят моложе, я могла бы приревновать, — сказала она. — Но, учитывая вашу разницу в возрасте, я не беспокоюсь.

Миссис Розенштейн была давно и безнадежно влюблена в профессора, однако их отношения оставались чисто платоническими, и оба часто подшучивали над этим «большим чувством».

— На мой взгляд, это довольно сомнительный комплимент. В следующий раз, юная леди, я попросил бы вас воздержаться от подобных высказываний, — парировал профессор с нарочитой суровостью. — Что касается моей мысли, то я ее повторю: есть какая-то тайна в том, что девушка с дипломом Колумбийского университета и с такими умственными способностями, как у нашей Габи, работает официанткой. И я вовсе не уверен в том, что мы должны непременно эту тайну узнать.

— В наше время не так-то просто найти работу, даже работу официантки, — практично заметила мадам Босличкова, но даже она чувствовала, что Габриэлу окутывает какая-то тайна.

На следующий день профессор застал Габриэлу в вестибюле. Она шла на работу, но время у нее было, и они остановились поговорить. Габриэла была одета в темно-синее платье с желтыми цветами, которое выглядело по-настоящему уродливым. Профессор Томас невольно подумал, что даже если нарядить Габриэлу в мешок из-под угля, она все равно будет выглядеть прелестно.

— Вы на работу? — спросил он ее с отеческой заботой в голосе. Несмотря на то что день начался относительно недавно, Габриэла выглядела такой бледной и усталой, словно шла не на работу, а возвращалась после трудной ночной смены.

— Да, в кафе Баума, — ответила Габриэла, улыбаясь ему. Профессор возвращался с прогулки, и ветер растрепал его длинные седые волосы, сделав его еще больше похожим на Эйнштейна.

— Я загляну к вам попозже, если позволите, — сказал профессор. — Оставьте мне место за одним из ваших столиков, договорились?