Волчица и пряности. Краски мира 3 (ЛП) - Хасэкура Исуна - Страница 25

Поэтому мне показалось, что нежелание Хозяйки признать собственную заслугу было здесь неуместно; однако ее честную скромность я не мог не уважать. Я поднял на нее глаза, и она заметила мой взгляд.

– Что такое?

Не умея говорить по-человечески, я не ответил на ее вопрос. В любом случае, я лишь слуга Хозяйки и потому никогда не совершил бы такого непочтительного поступка, как самостоятельное провозглашение ее величия.

Я перевел взгляд на Джузеппе, которого уводили прочь, и вдруг ощутил какую-то тяжесть на голове. Повернувшись, я увидел, что это рука Хозяйки.

– Ты ведь не ждал, что нам тут устроят приветственный пир, а?

Внезапно!

Я тихо гавкнул, выражая свое возмущение. Иногда Хозяйка ведет себя как очень злой человек. Или просто по мне это было слишком хорошо видно?

Я чувствовал себя оскорбленным; но тут вдруг она крепко меня обняла.

Когда Джузеппе увели, возле ворот никого не осталось. Похоже, про нас совершенно забыли; возможно, из-за этого Хозяйке было немного одиноко.

Ее лицо было совсем рядом, и я его лизнул. Она хихикнула и сказала:

– Я тоже ждала, совсем чуть-чуть.

Хозяйка иногда бывает невероятно снисходительна в том, что касается еды – но, как гласит пословица, в слишком чистой воде рыба не водится.

Я еще раз лизнул Хозяйку в щеку и коротко гавкнул.

Глава 2

Свежий пшеничный хлеб, щедро пропитанный маслом, таял в пасти; кусок говядины, сперва отваренный, а потом обжаренный, тоже был великолепен. Я живу простой жизнью, однако вкусная еда – моя слабость. Сейчас я был совершенно доволен.

Единственное, что мне не нравилось, – это количество еды; свою порцию я прикончил быстро. Хозяйка заметила, как я облизываю миску, и, рассмеявшись, дала мне еще ломтик говядины.

– Маловато, да?

Она меня отлично знает.

Я с благодарностью принял добавку и потерся головой о ногу Хозяйки.

– Мне сказали, что о счете за комнату и пищу можно не беспокоиться.

Хозяйка вылизывать миску не стала, однако она была не настолько расточительна, чтобы позволить пропасть зря мясному соку. Она вытерла его кусочком хлеба и довольно улыбнулась.

– Правда, я подслушала, как они в кухне сказали, что на ужин дадут нам ржаной хлеб, – озорным тоном произнесла Хозяйка; я издал страдальческий вздох и лег на брюхо. – В конце концов, город сейчас в неважном положении. Может быть, это вообще последний хороший хлеб, что у них остался.

Я лишь ухо повернул на ее голос. Поднимать голову и смотреть на Хозяйку я не стал, потому что и так знал: ее лицо сейчас не очень-то веселое. Вместо того чтобы смотреть на нее, я лизнул ей лодыжку.

– Ай! – взвизгнула она и ткнула меня пальцами ноги. Хозяйка боится щекотки.

В поле она нередко ранила ноги о траву, и не всегда поблизости оказывалась чистая вода, чтобы промыть рану. Тогда у меня не оставалось выхода, кроме как вылизать ее, и всякий раз лицо Хозяйки становилось красным – не потому что она терпела боль, а просто она старалась удержаться от смеха. Когда она ранила ноги на камнях и я лизал раны, ей было так щекотно, что она уже не могла сдерживаться; кончалось тем, что она невольно отбрыкивала мою морду прочь.

Однако ей, похоже, нравилось гладить мою спину босыми ногами. Вот и сейчас она потирала подошвами мою шерстку, умиротворенно жуя последний кусочек хлеба.

– Так, – сказала она, кончив наслаждаться едой, и встала. – Сперва надо зайти в церковь, потом, скорей всего, в лавку.

Сложив посуду, она надела плащ; секунду поколебавшись, оставила посох без колокольчика прислоненным к стене. В полях – одно дело, но ходить с посохом по городским улицам – отличный способ привлекать к себе странные взгляды. Люди могли бы принять ее за гадалку, колдунью – или за пастушку.

Я сам пастушьей работой гордился, но испытывал чувство безысходности от того, как предубежден мир людей к этой профессии. Несомненно, Хозяйка, будучи человеком, ощущала это еще острее; когда она оставила посох у стены, на ее лице были написаны тоска и неуверенность.

– Мм… все будет хорошо, – наконец произнесла она, и я ткнулся носом ей в ногу.

Хозяйка никогда не произносила этого вслух, но одной из причин, почему она хотела стать портнихой, было желание обрести работу, где никто не будет показывать на нее пальцем. Не могу ее в этом винить; напротив, это выглядит совершенно разумно.

Говорила она только со мной да с овцами, и потому лишь к зверям были обращены ее улыбки. Так бывает у всех пастухов, и, пожалуй, появление слухов, что дети пастухов – полулюди-полузвери, неизбежно.

От этих слухов пастухам лишь еще более одиноко, и потому недоброжелательность между ними и горожанами все время растет.

Возможно, Хозяйка уже давно привыкла к ненависти других людей?

Так я иногда думаю.

– Все будет в порядке. Ну, давай, – она улыбнулась и обняла меня за морду.

Я прекрасно понимаю, что означают ее напряженные щеки. Это человеческий способ изобразить улыбку. Но я не человек и так улыбаться не умею.

– …Прости, я солгала. На самом деле я очень волнуюсь.

Можно даже не спрашивать, из-за чего именно она волнуется.

Она настолько не любит, когда ее благодарят, что высказала Джузеппе ту просьбу перед городскими воротами. Больно смотреть, как она благодарит обслугу постоялого двора за то, что тут с ней обращаются как с почетной гостьей.

То, что она оставила посох, означает, что она выходит в город не как пастушка, а как простая путница.

Но сможет ли она вести себя как обычный человек?

Никого это не тревожило сильнее, чем Хозяйку.

– И все же, – добавила она уже более сильным голосом, подняв глаза, – мы должны двигаться вперед.

Сильный – не тот, у кого нет слабостей. Сильный – тот, кто превозмогает свои слабости.

Я гавкнул, и Хозяйка встала.

***

В темноте, когда мы вошли в Кусков, он выглядел мрачным, заброшенным местом; однако и после восхода это впечатление не очень изменилось. Постоялый двор, где нас так любезно приняли, выходил на главную улицу, но и справа, и слева царило опустошение; ставни на всех окнах были наглухо закрыты.

На улице было малолюдно, и все до единого шли так, будто пытались скрыть звук своих шагов.

Не знаю, чувствовала ли Хозяйка, но я ощущал в воздухе запах смерти. Приглядевшись к кучам мусора на углах, я обнаружил там кости.

Полной противоположностью горожанам был толстый пес, лениво шляющийся по улице. Когда мы прошли мимо, он на нас подозрительно посмотрел. Рядом с ним вразвалку шла жирная крыса. Несомненно, горожане догадывались, на какой пище они так разжирели, но не хотели говорить.

Я понимал, что Хозяйка все это заметила, – она шла ближе ко мне, чем даже в лесу, полном волков.

Из всех людей, мимо которых мы проходили, хоть какой-то жизнерадостностью отличались лишь торговцы, пришедшие из других городов. Эти люди готовы рисковать даже своей жизнью, если только это приносит им прибыль; что уж говорить о жизнях других. Неудивительно, что в этом городе, пораженном трагедией, они могут работать точно так же, как в любом другом.

Я все это обдумывал, когда моих ушей достигли звуки какой-то суматохи.

Посмотрев вперед, я увидел толпу, собравшуюся перед зданием, наверху которого был знакомый символ. Это была городская церковь.

Разумеется, все собравшиеся там жаждали того или иного утешения. Ирония была в том, что, судя по тому, как они толкались и пихались в попытках зайти в церковь раньше других, едва ли кто-то из них найдет мир скоро.

– Ты посмотри, сколько их, – с искренним удивлением произнесла Хозяйка. Да… в такой ситуации встретиться с Джузеппе будет очень трудно. – Не хочется навязываться. Зайдем попозже.

Я надеялся, что она решит именно так. Чтобы показать свое согласие, я вильнул хвостом.

До следующей нашей цели, лавки, добраться было просто. Хотя город был велик, но улицы пустовали, и нас ничто не сдерживало. Нам всего дважды пришлось остановиться, чтобы спросить, куда идти, и своем скоро мы очутились в нужном месте.