Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Стерн Лоренс - Страница 9

Но для предотвращения каких-либо неблаговидных действий со стороны моей матери, для которых эта статья брачного договора явно открывала возможность и о которых никто бы и не подумал, не будь моего дяди, Тоби Шенди, – добавлена была клаузула в ограждение прав моего отца, которая гласила: – «что если моя мать когда-нибудь потревожит моего отца и введет его в расходы на поездку в Лондон по ложным мотивам и жалобам, – – то в каждом таком случае она лишается всех прав и преимуществ, предоставляемых ей этим соглашением, – для ближайших родов, – – но не больше; – и так далее, toties quoties[35], – совершенно и безусловно, – как если бы подобного рода соглашение между ними и вовсе не было заключено». – Оговорка эта, кстати сказать, была вполне разумна, – и все-таки, несмотря на ее разумность, я всегда считал жестоким, что волею обстоятельств всей тяжестью она обрушилась на меня.

Но я был зачат и родился на горе себе; – был ли то ветер или дождь, – или сочетание того и другого, – или ни то, ни другое, были ли то попросту не в меру разыгравшиеся фантазия и воображение моей матери, – а может быть, она была сбита с толку сильным желанием, чтобы это случилось, – словом, была ли тут бедная моя мать обманутой или обманщицей, никоим образом не мне об этом судить. Факт был тот, что в конце сентября 1717 года, то есть за год до моего рождения, моя мать увлекла моего отца, наперекор его желанию, в столицу, – и он теперь категорически потребовал соблюдения клаузулы. – Таким образом, я обречен был брачным договором моих родителей носить настолько приплюснутый к лицу моему нос, как если бы Парки свили меня вовсе без носа.

Как это произошло – и какое множество досадных огорчений меня преследовало на всех поприщах моей жизни лишь по причине утраты или, вернее, изувеченья названного органа – обо всем этом в свое время будет доложено читателю.

Глава XVI

Легко себе представить, в каком раздраженном состоянии отец мой возвращался с матерью домой в деревню. Первые двадцать или двадцать пять миль он ничего другого не делал, как только изводил и донимал себя, – и мою мать, разумеется, – жалобами на эту проклятую трату денег, которые, говорил он, можно было бы сберечь до последнего шиллинга; – но что больше всего его огорчало, так это избранное ею возмутительно неудобное время года, – – стоял, как уже было сказано, конец сентября, самая пора снимать шпалерные фрукты, в особенности же зеленые сливы, которыми он так интересовался: – «Замани его кто-нибудь в Лондон по самому пустому делу, но только в другом месяце, а не в сентябре, он бы слова не сказал».

На протяжении двух следующих станций единственной темой разговора был тяжелый удар, нанесенный ему потерей сына, на которого он, по-видимому, твердо рассчитывал и которого занес даже в свою памятную книгу в качестве второй опоры себе под старость на случай, если бы Бобби не оправдал его надежд. «Это разочарование, – говорил он, – для умного человека в десять раз ощутительнее, чем все деньги, которых стоила ему поездка, и т. д.; – сто двадцать фунтов – пустяки, дело не в них».

Всю дорогу от Стилтона до Грентама ничто его в этой истории так не раздражало, как соболезнования приятелей и дурацкий вид, который будет у него с женой в церкви в ближайшее воскресенье; – – в своем сатирическом неистовстве, вдобавок еще подогретом досадой, он так забавно и зло это изображал, – он рисовал свою дражайшую половину и себя в таком неприглядном свете, ставил в такие мучительные положения перед всеми прихожанами, – что моя мать называла потом две эти станции поистине трагикомическими, и всю эту часть дороги, от начала до конца, ее душили смех и слезы.

От Грентама и до самой переправы через Трент отец мой рвал и метал по поводу обмана моей матери и скверной шутки, которую, как он считал, она сыграла с ним в этом деле. – «Разумеется, – твердил он снова и снова, – эта женщина не могла ошибиться; – – а если могла, – – какая слабость!» – – Убийственное слово! оно увлекло его воображение на тернистый путь и, прежде чем он выпутался, доставило ему большие неприятности; – – ибо едва только слово слабость было произнесено и вполне им осмыслено – во всем его значении, как тотчас начались бесконечные рассуждения о том, какие существуют виды слабости – – что наряду со слабостью ума существует такая вещь, как слабость тела, – после чего он на протяжении одного или двух перегонов был весь погружен в размышления о том, в какой мере причина всех этих треволнений могла, или не могла, заключаться в нем самом.

Короче говоря, эта несчастная поездка явилась для него источником такого множества беспокойных мыслей, что если дорога в Лондон и доставила удовольствие моей матери, то возвращение домой оказалось для нее не из приятных. – – Словом, как она жаловалась моему дяде Тоби, муж ее истощил бы и ангельское терпение.

Глава XVII

Хотя отец мой ехал домой, как вы видели, далеко не в лучшем расположении духа, – негодовал и возмущался всю дорогу, – все-таки у него достало такта затаить про себя самую неприятную часть всей этой истории, – а именно: принятое им решение отыграться, воспользовавшись правом, которое ему давала оговорка дяди Тоби в брачном договоре; и до самой ночи, в которую я был зачат, что случилось тринадцать месяцев спустя, мать моя ровно ничего не знала о его замысле; – ибо только в ту ночь мой отец, который, как вы помните, немного рассердился и был не в духе, – – воспользовался случаем, когда они потом чинно лежали рядом на кровати, разговаривая о предстоящем, – – и предупредил мою мать, что пусть устраивается как знает, а только придется ей соблюсти соглашение, заключенное между ними в брачном договоре, а именно – рожать следующего ребенка дома, чтобы расквитаться за прошлогоднюю поездку.

Отец мой обладал многими добродетелями, – но его характеру была в значительной мере присуща черта, которую иногда можно, а иногда нельзя причислить к добродетелям. – Она называется твердостью, когда проявляется в хорошем деле, – и упрямством – в худом. Моя мать была превосходно о ней осведомлена и знала, что никакие протесты не приведут ни к чему, – поэтому она решила покорно сидеть дома и смириться.

Глава XVIII

Так как в ту ночь было условлено или, вернее, определено, что моя мать должна была разрешиться мною в деревне, то она приняла соответствующие меры. Дня через три после того, как она забеременела, начала она обращать взоры на повивальную бабку, о которой вы столько уже от меня слышали; и не прошло и недели, как она, – ведь достать знаменитого доктора Маннингема[36] было невозможно, – окончательно решила про себя, – – несмотря на то что на расстоянии всего лишь восьми миль от нас жил один ученый хирург[37], бывший автором специальной книги в пять шиллингов об акушерской помощи, где он не только излагал промахи повивальных бабок, – – но и прибавил еще описание многих любопытных усовершенствований для быстрейшего извлечения плода при неправильном положении ребенка и в случае некоторых других опасностей, подстерегающих нас при нашем появлении на свет; – несмотря на все это, моя мать, повторяю, непреклонно решила доверить свою жизнь, а с нею вместе и мою, единственно только упомянутой старухе и больше никому на свете. – Вот это я люблю: – если уж нам отказано в том, чего мы себе желаем, – – никогда не надо удовлетворяться тем, что сортом похуже; – ни в коем случае; это мизерно до последней степени. – Не далее как неделю тому назад, считая от нынешнего дня, когда я пишу эту книгу в назидание свету, – то есть 9 марта 1759 года, – – моя милая, милая Дженни, заметив, что я немножко нахмурился, когда она торговала шелк по двадцати пяти шиллингов ярд, – извинилась перед лавочником, что доставила ему столько беспокойства; и сейчас же пошла и купила себе грубой материи в ярд шириной по десяти пенсов ярд. – Это образец такого же точно величия души; только заслуга моей матери немного умалялась тем, что она не шла в споем геройстве до той резкой и рискованной крайности, которой требовала ситуация, так как старая повитуха имела все-таки некоторое право на доверие, – поскольку, по крайней мере, ей давал его успех; ведь в течение своей почти двадцатилетней практики она способствовала появлению на свет всех новорожденных нашего прихода, не совершив ни одного промаха и не зная ни одной неудачи, которую ей можно было бы поставить в вину.