Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Стерн Лоренс - Страница 24

Глава XII

– Ваше внезапное и неожиданное прибытие, – сказал дядя Тоби, обращаясь к доктору Слопу (они сидели втроем у камина, когда дядя Тоби начал говорить), – тотчас же привело мне на мысль великого Стевина, который, надо вам сказать, один из любимых моих писателей. – – В таком случае, – заявил мой отец, прибегая к доводу, ad crumenam, – – ставлю двадцать гиней против одной кроны (которую получит Обадия, когда вернется), что этот Стевин был каким-нибудь инженером, – или писал что-нибудь – прямо или косвенно – об искусстве фортификации.

– Это правда, – отвечал дядя Тоби. – Я так и знал, – сказал отец, – хоть я, клянусь, не вижу, какая может быть связь между внезапным приходом доктора Слопа и трактатом о фортификации: – тем не менее я этого опасался. – – О чем бы мы ни говорили, братец, – пусть предмет разговора будет самым чуждым и неподходящим для вашей излюбленной темы, – вы непременно на нее собьетесь. Я не желаю, братец Тоби, – продолжал отец, – решительно не желаю до такой степени засорять себе голову куртинами и горнверками[102]. – – – О, я в этом уверен! – воскликнул доктор Слоп, перебивая его, и громко расхохотался, довольный своим каламбуром.

Даже критик Деннис[103] не чувствовал столь глубокого отвращения, как мой отец, к каламбурам и ко всему, что их напоминало, – – они его всегда раздражали; – но прервать каламбуром серьезное рассуждение было, по его словам, все равно что дать щелчка по носу; – он не видел никакой разницы.

– Сэр, – сказал дядя Тоби, обращаясь к доктору Слопу, – – куртины, о которых говорит мой брат Шенди, не имеют никакого отношения к кроватям, – хоть, я знаю, дю Канж[104] говорит, что «от них, по всей вероятности, получили свое название гардины у кровати»; – равным образом горнверки, или рогатые укрепления, о которых он говорит, не имеют решительно ничего общего с рогатым украшением обманутого мужа. – – Куртина, сэр, есть термин, которым мы пользуемся в фортификации для обозначения части стены или вала, расположенной между двумя бастионами и их соединяющей. – Осаждающие редко решаются направлять свои атаки непосредственно на куртины по той причине, что последние всегда хорошо фланкированы. (Так же обстоит дело и с гардинами, – со смехом сказал доктор Слоп.) Тем не менее, – продолжал дядя Тоби, – для большей надежности мы обыкновенно строим перед ними равелины, стараясь их по возможности выносить за крепостной fosse, или ров. – Люди невоенные, которые мало понимают в фортификации, смешивают равелин с демилюном, – хотя это вещи совершенно различные; – не по виду своему или конструкции, – мы их строим совершенно одинаково: – они всегда состоят из двух фасов, образующих выдвинутый в поле угол, с горжами, проведенными не по прямой линии, а в форме полумесяца. – В чем же тогда разница? (спросил отец с некоторым раздражением). – В их положении, братец, – отвечал дядя Тоби: – когда равелин стоит перед куртиной, тогда он равелин; когда же равелин стоит перед бастионом, тогда равелин уже не равелин; – тогда он демилюн; – равным образом демилюн есть демилюн, и ничего больше, когда он стоит перед бастионом; – но если бы ему пришлось переменить место и расположиться перед куртиной, – он бы не был больше демилюном: демилюн в этом случае не демилюн; он всего только равелин. – Я думаю, – сказал отец, – что ваша благородная наука обороны имеет свои слабые стороны, – как и все прочие науки.

– Что же касается горнверков (ох-ох! – вздохнул отец), о которых заговорил мой брат, – продолжал дядя Тоби, – то они составляют весьма существенную часть внешних укреплений; – французские инженеры называют их ouvrages a cornes, и мы их обыкновенно сооружаем для прикрытия наиболее слабых, по нашему предположению, пунктов; – они образуются двумя земляными насыпями, или полубастионами, и с виду очень красивы; – если вы ничего не имеете против маленькой прогулки, я берусь вам показать один горнверк, стоящий того, чтобы на него поглядеть. – – Нельзя отрицать, – продолжал дядя Тоби, – что, будучи увенчаны, они гораздо сильнее; по тогда они обходятся очень дорого и занимают слишком много места; таким образом, по моему мнению, они особенно полезны для прикрытия или защиты передней части укрепленного лагеря; иначе двойной теналь… – Клянусь матерью, которая нас родила, – воскликнул отец, не в силах долее сдерживаться, – – вы и святого вывели бы из терпения, братец Тоби; – ведь вы не только, не понимаю каким образом, снова окунулись в излюбленный ваш предмет, но голова ваша так забита этими проклятыми укреплениями, что в настоящую минуту, когда жена моя мучится родами, – и до вас доносятся ее крики, – вы знать ничего не знаете и непременно хотите увести повивальщика. – Акушера, если вам угодно, – поправил отца доктор Слоп. – С удовольствием, – отвечал отец, – мне все равно, как вас называют, – – я только хочу послать к черту всю эту фортификацию со всеми ее изобретателями; – она свела в могилу тысячи людей – – и в конце концов сведет меня. – Я не желаю, братец Тоби, засорять себе мозги сапами, минами, блиндами, турами, палисадами, равелинами, демилюнами и прочей дребеденью, хотя бы мне подарили Намюр со всеми фламандскими городами в придачу.

Дядя Тоби терпеливо сносил обиды; – не по недостатку храбрости, – я уже говорил вам в пятой главе настоящей второй книги, что он был человек храбрый, – а здесь прибавлю, что в критических случаях, когда храбрость требовалась обстоятельствами, я не знаю человека, под чьей защитой я бы сознавал себя в большей безопасности. Это происходило и не от бесчувственности или от тупости его ума; – ибо он воспринимал нанесенное ему отцом оскорбление так же остро, как и самый чувствительный человек; – – но он был кроткого, миролюбивого нрава, – в нем не содержалось ни капли сварливости; – – все в нем дышало такой добротой! У дяди Тоби не нашлось бы жестокости отомстить даже мухе.

– Ступай, – сказал он однажды за столом большущей мухе, жужжавшей у него под носом и ужасно его изводившей в течение всего обеда, – пока наконец ему не удалось, после многих безуспешных попыток, поймать ее на лету; – я тебе не сделаю больно, – сказал дядя Тоби, вставая со стула и переходя через всю комнату с мухой в руке, – я не трону ни одного волоса на голове у тебя: – ступай, – сказал он, поднимая окошко и разжимая руку, чтобы ее выпустить; – ступай с богом, бедняжка, зачем мне тебя обижать? – Свет велик, в: нем найдется довольно места и для тебя и для меня.

Мне было всего десять лет, когда это случилось; – но сам ли поступок дядин больше гармонировал с душевным, моим состоянием в этом склонном к жалости возрасте, так что все существо мое мгновенно замерло в блаженнейшем трепете; – или же на меня подействовало то, как и с каким выражением был он совершен, – и в какой степени и в силу какого тайного волшебства – согретые добротой тон голоса и гармония движений нашли доступ к моему сердцу, – я не знаю; – знаю только, что урок благожелательства ко всем живым существам, преподанный тогда дядей Тоби, так прочно запал мне в душу, что и до сих пор не изгладился из памяти. Нисколько не желая умалять значение всего, что дали мне в этом смысле litterae humaniores[105], которыми я занимался в университете, или отрицать пользу, принесенную мне дорого стоившим воспитанием как дома, так и в чужих краях, – я все же часто думаю, что половиной моего человеколюбия обязан я этому случайному впечатлению.

Рассказанный случай может заменить родителям и воспитателям целые томы, написанные на эту тему.

Я не мог положить этот мазок на портрет дяди Тоби той же кистью, какой написал остальные его части, – – те части передавали в нем лишь то, что относилось к его коньку, – – между тем как в настоящем случае речь идет о черте его нравственного характера. В отношении терпеливого перенесения обид отец мой, как, должно быть, давно уже заметил читатель, был вовсе не похож на брата; он отличался гораздо более острой и живой чувствительностью, может быть даже несколько раздражительной: правда, она его никогда не доводила до состояния, сколько-нибудь похожего на злобу, – – однако, в случае маленьких трений и неприятностей, которыми так богата жизнь, склонна была проявляться в форме забавного и остроумного брюзжания. – – Тем не менее человек он был открытый и благородный, – – во всякое время готовый внять голосу убеждения; причем во время этих маленьких припадков раздражения против других, в особенности же против дяди Тоби, которого отец искренне любил, – сам он обыкновенно мучился в десять раз больше, нежели причинял мучений своим жертвам (исключение составляла только история с тетей Диной да случаи, когда бывала затронута какая-нибудь его гипотеза).