Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Стерн Лоренс - Страница 20

Жажда жизни и здоровья заложена в самой природе человека; – любовь к свободе и простору ее родная сестра. Оба эти чувства свойственны были дяде Тоби наравне со всеми людьми – и каждого из них было бы достаточно, чтобы объяснить его жгучее желание поправиться и выходить из дому; – – но я уже говорил, что в нашей семье все делается не так, как у людей; – и, подумав о времени и способе, каким это страстное желание проявилось в настоящем случае, проницательный читатель догадается, что оно вызвано было еще какой-то причиной или причудой, сидевшей в голове у дяди Тоби. – Это верно, и предметом следующей главы как раз и будет описание этой причины или причуды. Надо с этим поспешить, потому что, признаюсь, пора уже вернуться к местечку у камина, где мы покинули дядю Тоби посередине начатой им фразы.

Глава V

Когда человек отдает себя во власть господствующей над ним страсти, – – или, другими словами, когда его конек закусывает удила, – прощай тогда трезвый рассудок и осмотрительность!

Рана дяди Тоби почти совсем не давала о себе знать, и как только хирург оправился от изумления и получил возможность говорить, – он сказал, что ее как раз начало затягивать и что если не произойдет новых отслоений, никаких признаков которых не замечается, – то через пять-шесть недель она совсем зарубцуется. Такое же число олимпиад показалось бы дяде Тоби двенадцать часов тому назад более коротким сроком. – Теперь мысли у него сменялись быстро; – он сгорал от нетерпения осуществить свой замысел; – вот почему, ни с кем больше не посоветовавшись, – – что, к слову сказать, я считаю правильным, когда вы заранее решили не слушаться ничьих советов, – он секретно приказал Триму, своему слуге, упаковать корпию и пластыри и нанять карету четверкой, распорядившись, чтобы она была подана ровно в двенадцать часов, когда мой отец, по дядиным сведениям, должен был находиться на бирже. – Затем, оставив на столе банковый билет хирургу за его труды и письмо брату с выражением сердечной благодарности, – дядя Тоби уложил свои карты, книги по фортификации, инструменты и т. д. – и, при поддержке костыля с одной стороны и Трима с другой, – – сел в карету и отбыл в Шенди-Холл.

Причины этого внезапного отъезда, или, вернее, поводы к нему, были следующие:

– Стол в комнате дяди Тоби, за которым он сидел накануне переворота, окруженный своими картами и т. д., – был несколько маловат для бесконечного множества обыкновенно загромождавших его больших и малых научных инструментов; – протянув руку за табакеркой, дядя нечаянно свалил на пол циркуль, а нагнувшись, чтобы его поднять, задел рукавом готовальню и щипцы для снимания нагара, – и так как ему положительно не везло, то при попытке поймать щипцы на лету – он уронил со стола мосье Блонделя, а на него графа де Пагана.

Такому калеке, как дядя Тоби, нечего было и думать о восстановлении порядка самостоятельно, – он позвонил своему слуге Триму. – Трим! – сказал дядя Тоби, – посмотри-ка, что я тут натворил. – Мне надо бы завести что-нибудь поудобнее, Трим. – Не можешь ли ты взять линейку и смерить длину и ширину этого стола, а потом заказать мне вдвое больший? – Так точно, с позволения вашей милости, – отвечал с поклоном Трим, – а только я надеюсь, что ваша милость вскоре настолько поправится, что сможет переехать к себе в деревню, а там, – коли вашей милости так по сердцу фортификация, мы эту штуку разделаем под орех.

Должен вам здесь сообщить, что этот слуга дяди Тоби, известный под именем Трима, служил капралом в дядиной роте; – – его настоящее имя было Джемс Батлер, – но в полку его прозвали Тримом, и дядя Тоби, если только не бывал очень сердит на капрала, никогда иначе его не называл.

Рана от мушкетной пули, попавшей ему в левое колено в сражении при Ландене[90], за два года до дела под Намюром; сделала беднягу негодным к службе; – но так как он пользовался в полку общей любовью и был вдобавок мастер на все руки, то дядя Тоби взял его к себе в услужение, и Трим оказался чрезвычайно полезен, исполняя при дяде Тоби в лагере и на квартире обязанности камердинера, стремянного, цирюльника, повара, портного и сидельца; он ходил за дядей и ему прислуживал с великой верностью и преданностью во всем.

Зато и любил его дядя Тоби, в особенности же его привязывала к своему слуге одинаковость их познаний. – Ибо капрал Трим (как я его отныне буду называть), прислушиваясь в течение четырех лет к рассуждениям своего господина об укрепленных городах и пользуясь постоянной возможностью заглядывать и совать нос в его планы, карты и т. д., не только перенял причуды своего господина в качестве его слуги, хотя сам и не садился на дядиного конька, – – – сделал немалые успехи в фортификации и был в глазах кухарки и горничной не менее сведущим в науке о крепостях, чем сам дядя Тоби. Мне остается положить еще один мазок для завершения портрета капрала Трима, – единственное темное пятно на всей картине. – Человек любил давать советы, – или, вернее, слушать собственные речи; но его манера держаться была необыкновенно почтительна, и вы без труда могли заставить его хранить молчание, когда вы этого хотели; но стоило языку его завертеться, – и вы уже не в силах были его остановить: – – язык у капрала был чрезвычайно красноречив. – – Обильное уснащение речи вашей милостью и крайняя почтительность капрала Трима говорили с такой силой в пользу его красноречия, – что как бы оно вам ни докучало, – – вы не могли всерьез рассердиться. Что же касается дяди Тоби, то он относился к этому благодушно, – или, по крайней мере, этот недостаток Трима никогда не портил отношений между ними. Дядя Тоби, как я уже сказал, любил Трима; – кроме того, он всегда смотрел на верного слугу – как на скромного друга, – он не мог бы решиться заставить его замолчать. – Таков был капрал Трим.

– Смею просить дозволения подать вашей милости совет, – продолжал Трим, – и сказать, как я думаю об этом деле. – Сделай одолжение, Трим, – отвечал дядя Тоби, – говори, – говори, не робея, что ты об этом думаешь, дорогой мой. – Извольте, – отвечал Трим (не с понуренной головой и почесывая в затылке, как неотесанный мужик, а) откинув назад волосы и становясь навытяжку, точно перед своим взводом.

– – – Я думаю, – сказал Трим, выставляя немного вперед свою левую, хромую ногу – и указывая разжатой правой рукой на карту Дюнкерка, пришпиленную к драпировке, – я думаю, – сказал капрал Трим, – покорно склоняясь перед разумнейшим мнением вашей милости, что эти равелины, бастионы, куртины и горнверки – жалость и убожество здесь на бумаге, – безделица по сравнению с тем, что ваша милость и я могли бы соорудить, будь мы с вами в деревне и имей мы в своем распоряжении четверть или треть акра земли, на которой мы могли бы хозяйничать как нам вздумается. Наступает лето, – продолжал Трим, – и вашей милости можно будет выходить на воздух и давать мне нографию – – (– Говори ихнографию[91], – заметил дядя) – города или крепости, которые вашей милости угодно будет обложить, – и пусть ваша милость меня расстреляет на гласисе этого города, если я не укреплю его, как будет угодно вашей милости. – Я не сомневаюсь, что ты с этим справишься, Трим, – проговорил дядя. – Ведь вашей милости, – продолжал капрал, – надо было бы только наметить мне полигон и точно указать линии и углы. – Мне бы это ничего не стоило, – перебил его дядя. – Я бы начал с крепостного рва, если бы вашей милости угодно было указать мне глубину и ширину. – Я их тебе укажу со всей точностью, – заметил дядя. – По одну руку я бы выкидывал землю к городу для эскарпа, а по другую – к полю для контрэскарпа. – Совершенно правильно, Трим, – проговорил дядя Тоби. – И, устроив откосы по вашему плану, – я, с дозволения вашей милости, выложил бы гласис дерном, – как это принято в лучших укреплениях Фландрии, – – – стены и брустверы я, как полагается и как вашей милости известно, тоже отделал бы дерном. – Лучшие инженеры называют его газоном, Трим, – сказал дядя Тоби. – Газон или дерн, не важно, – возразил Трим, – вашей милости известно, что это в десять раз лучше облицовки кирпичом или камнем. – – Я знаю, Трим, что лучше во многих отношениях, – подтвердил дядя Тоби, кивнув головой, – так как пушечное ядро зарывается прямо в газон, не разрушая стенок, которые могут засыпать мусором ров (как это случилось у ворот Святого Николая) и облегчить неприятелю переход через него.