Zeitgeist - Стерлинг Брюс - Страница 48

И первейшей причиной этого было и осталось турецкое олицетворение двадцатого века – Кемаль Ататюрк. Он был воинствен и не выпускал из рук оружие. Он основал турецкую республику, выгнал пашей, положил на полях битв несметное количество греков, присвоил Турции новое имя, одарил ее новым алфавитом, конституцией, флагом. Этот мусульманский Муссолини заставил ходить турецкие поезда, но каким-то чудесным образом избежал фашистской западни.

Поэтому из кучи диктаторов двадцатого века – Насер, Чаушеску, Диас, Пол Пот и еще сотня других – один Ататюрк остался жить в умах и владеть ими. Только он один из всех самозванных «спасителей наций» мог не опасаться наступления Y2K. Благодарные турки не стали бы переименовывать названные его именем улицы, сносить аэропорт его имени, валить десять тысяч его бронзовых бюстов и мачистских конных статуй. Стальной взор Ататюрка еще много десятилетий будет пронзать мысленный пейзаж нации. Ататюрк попросту не иссяк и не собирался иссякать еще долго.

Наконец лимузин подкатил к величественному розовому отелю, лежащему, как бриллиант, на азиатском берегу Босфора. Это традиционное летнее убежище богачей, известное в городе под местным именем Yali, возвел в девятнадцатом веке оттоманский визирь. Ататюрк недолюбливал упадочническую султанскую мишуру, поэтому двадцатый век был с этим приморским дворцом строг. После Первой мировой войны его разграбили греческие солдаты. В тридцатые годы на верхнем этаже жил Ким Филби [75], в сороковые здесь находился оплот зловещего турецко-германского союза, в пятидесятые и шестидесятые он превратился в мрачную ночлежку для советских коммивояжеров-параноиков. В семидесятых и восьмидесятых этот обломок империи чуть было не рухнул от ветхости: его изящные некогда портики обвисли, как вдовий подбородок, причал сгнил, крыша, облюбованная летучими мышами, растеряла большую часть изогнутой черепицы.

Но однажды министр, дядя Озбея, решил, что расширяющиеся деловые интересы турецкой разведки нуждаются в надежном причале для скоростных судов. В девяностые годы Черное море стало морем «черного рынка», ибо омывало зараженные мафией берега Болгарии, Румынии, Украины, Грузии и России. Во всех этих странах понятия не имели, что такое честное правительство, их население ни в грош не ставило таможенников, сборщиков налогов, агентов служб борьбы с распространением наркотиков и огнестрельного оружия.

Эти сказочные возможности стали для умирающего оттоманского Yali облаками, пролившими золотой дождь. Через него хлынул поток денег, выручаемых контрабандой наркотиков и оружия. Вместе с ее тайными распорядителями расцвел и этот небольшой дворец. В нем опять забила ключом жизнь, его стены, озаренные восходящим солнцем – богатством нуворишей конца века, были вновь покрашены традиционной темно-розовой краской оттоманской эпохи. Территория дворца, огороженная витым чугуном, насквозь просматривалась камерами слежения, у электрифицированных ворот встали турецкие парашютисты в белых касках с белыми ремешками на подбородках, в белых перчатках.

Ворота распахнулись, пропустили лимузин и снова затворились. Старлиц и Зета вылезли, забрали сумки и зашагали мимо сиятельного коллекционного «астон-мартина», чудовищного бронированного «мерседеса» и автомобильчика спортивного класса. Дворцовый вестибюль встретил их головокружительной элегантностью: фантастической золотой росписью на стенах, диванами под красным бархатом и синим шелком, восьмиугольными черепаховыми и фаянсовыми столиками. Дежурный трудился за внушительной стойкой красного дерева при свете лампы в виде огромной жемчужины. Он почтительно пригласил вновь прибывших в изящный зеркальный альков с ослепительным марципановым потолком, подал им кофе в крохотных серебряных чашечках и леденцы.

Старлиц с удивлением узнал в этом услужливом человеке Дрея, бывшего громилу, состоявшего при Озбее.

Дрей происходил из затерянной деревушки Верхней Анатолии, в его тяжелые ручищи так и просились кусачки или нож для сдирания бараньих шкур. Теперь на нем был безупречный итальянский костюм, физиономия гладко выбрита, зубы сияли белизной, волосы напомажены, как у парламентского атташе. Самое странное, Дрей чувствовал себя здесь как рыба в воде, словно считал владельца казино, залитого цементом, естественной ступенькой к своей уютной ливрейной синекуре. Он принял у Старлица визитную карточку и неслышно удалился. Старлиц смутился: карточка долго пролежала в портмоне, а портмоне – в заднем кармане, что не могло не сказаться на качестве полиграфии.

Поерзав на диване, он взял чашечку с кофе. Напиток его не оживил, но по крайней мере отвлек. Густой аромат кардамона. По-каирски. Кофе был превосходный, он такого не заслужил.

Время текло медленно. Зета совершенно расклеилась: у нее текло из носа, немытые волосы спутались. Она нервно постукивала каблуками по полированной диванной ножке. У Старлица были напряжены нервы, настроение было ни к черту. Но он знал, что все испортит, если засуетится. Даже подняться с дивана было бы для него героическим усилием, поэтому он попросил Дрея принести Зете апельсиновой «фанты». Зета с бульканьем выпила всю бутылку до дна и, отдуваясь, уронила липкую посуду на трапезундский ковер ручной работы, чтобы, сраженная детской скукой, повалиться на диван. Ей очень хотелось выглядеть непокорным подростком, отловленным в диких просторах Кавказа и доставленным пред очи безразличного султана.

На одной из ближайших дверей повернулась серебряная ручка. Появилась суперзвезда, за ней семенил мультимиллионер. Зета выпрямилась, как пружина.

– Это она!

На Гонке Уц были серьги-слезки, волосы зачесаны наверх в стиле «замороженная бомба», умопомрачительный торс был заключен в кольчугу из персиковой тафты от Александра Маккуина [76]. Ее преследователем был коренастый загорелый субъект в розовых авиаторских очках, костюме банкира и галстуке капитана индустрии с виндзорским узлом.

– Вы! – изрек мультимиллионер, указывая на Старлица. – Молодой человек!

– Да? – пролепетал тот, обомлев от такого обращения.

– Вы говорите по-турецки или по-французски?

– Я говорю по-французски! – поспешно вмешалась Зета. – Я брала домашние уроки!

– Здравствуйте, Гонка, – сказал Старлиц, привстав. Гонка Уц разглядывала его с олимпийским спокойствием.

– Вы знаете мисс Уц? – недоверчиво спросил субъект.

– Мы встречались некоторое время назад.

– Вы с телевидения?

– Поп-музыка. У меня была группа...

– Ага! – Мультимиллионер облегченно кивнул. – Отлично. Скажите мисс Уц, что меня ждет самолет. Она должна улететь со мной в Сан-Пауло. Сегодня вечером.

С запинками, немыслимой грамматикой и яростной жестикуляцией Зете удалось донести эту мысль до Гонки. Та приложила изящную ладошку клинышком к алым губам и мелодично прыснула.

– В этом турецком игровом шоу она зря теряет время, – настаивал бразилец. – Зато у нас в Бразилии настоящее всемирное телевидение. Международный масштаб! Наши «мыльные оперы» стоят на первом месте в Москве и на втором в Тайбее. Они бьют все рекорды в Бейруте и Каире. Скажите это мисс Уц. Добейтесь, чтобы она поняла.

Зета предприняла новое переводческое усилие, но Гонка показала им свою гибкую спину и убежала в дворцовый сад. Бразилец устремился за ней следом, вытянув руки, как любовник с древнегреческой амфоры. Вскоре до слуха Старлица и Зеты донесся богатырский рев двигателя «ягуара», от шума выброшенного колесами гравия чуть не обрушилась лепнина на стенах.

Старлиц поспешил сесть: он заметил, что испачкал шелковый диван.

– Она даже со мной не поздоровалась! – пожаловалась Зета с искаженной загорелой мордашкой. – А ведь она однажды расписалась на моей руке и все такое... Я ее так любила!

На лестнице раздался молодецкий солдатский топот.

– Ну и растяпы!

Старлиц испуганно задрал голову. Американка завершала приземление. На ней был синий десантный берет, короткая пятнистая майка и необъятные штаны военнослужащей взвода химзащиты.