Zeitgeist - Стерлинг Брюс - Страница 46

Продиктовав задание, Старлиц удалился в зыбкую тень на краю лужайки, где сел, предоставив отдых ногам, и закурил.

Зета наблюдала за японцами, ревностно прочесывающими мокрый подлесок и не дающими спуску ничему даже отдаленно похожему на мусор.

– Папа, какой же у них дурацкий вид!

– Посмотрим, что ты скажешь, когда они как следуют вываляются в грязи! – Зета хихикнула. – Милая, ты обещала не смеяться. Хочешь похихикать – ступай в машину.

– Я постараюсь, папа. Можно мне немножко гранолы? [72]

Выждав, Старлиц возвратился на вылизанный молитвенный пятачок.

– Теперь у каждого из вас наверняка созрел вопрос: а я сам? Достаточно ли я чист для этого ритуала? Чисто ли мое сердце? Чиста ли душа? Разумеется, нет! Вся ваша одежда – изделия двадцатого века. Необходимо ее уничтожить. В огонь ее!

– В чем же мы вернемся домой?

– Больше доверия! – рявкнул Старлиц экспромтом и снова уткнулся в сценарий. – Вы должны вымазаться с головы до ног этим священным красноземом. Я не несу ответственности за последствия, если на вашей коже останется хотя бы маленький непокрытый клочок, на который подействуют неземные силы.

Когда он снова вернулся, его паства уже оголилась и вывалялась в грязи. Ничего вредного в ней не было, напротив, она оказывала успокаивающее действие. Сам Старлиц напялил утыканный перьями плащ, прикрыл ноги щитками из коры и травы, на голову водрузил высокий гавайский шлем – все это он приобрел в магазине местных поделок.

– Момент близится! – завопил он. – Теперь вы наги и чисты. Но кое о чем вы запамятовали. Знаете, что это?

Японцы недоумевали, теряясь в догадках.

– Ваши контактные линзы! Чуждые штуки, через которые вы в своем невежестве глядите на мир, не замечая их! Сейчас я обойду вас и соберу этот мусор, чтобы сохранить и потом вернуть.

Ослепив большую часть своей аудитории, Старлиц сосредоточился на Макото, извлеченном из зарослей под тамтамы.

– Теперь твоя очередь. Ты будешь главным шаманом. Начни с ритуальной дроби.

Макото, близоруко моргая, постукал для пробы по натянутой коже.

– Эй, это же дешевка!

– Ручная работа! Натуральная кожа, древесина, кровяной клей! Ты думал, племена Новой Гвинеи настраивают свои барабаны на до-минор? Это естественный музыкальный инструмент, конечно же, это дешевка! Сыграй на нем, сыграй, как ты чувствуешь!

Солнце село с тропической поспешностью, и площадку заволокло низко стелющимся дымом – Старлиц позаботился о сухом льде. Спрятавшаяся Зета дергала за длинные нити, привязанные к кустам, пугая собрание ожившими тенями. Японцы, доведенные до состояния племени каменного века – грязные, голодные, – совершенно окаменели. Старлиц поправил свой головной убор и перьевой плащ и выпустил Барбару, голую, как все остальные, на деревянный пьедестал посередине поляны.

– Я боюсь! – прошипела она.

– Спокойно. Поднимись туда и сядь в позе лотоса.

– Но я голая! Я поправилась на пять килограммов!

– Это игра Макото. Ты исполняешь его заветное желание. Будь волшебной.

Старлиц закончил последние приготовления и хлопнул в ладоши. Барабанный бой достиг крещендо.

– Прощай, жестокий мир! – провозгласил он. Пьедестал исчез. Поляна огласилась испуганными криками. Барбара подняла стройные руки, изобразив ладонями две лилии. Она была сейчас трансокеанской бодхисатвой, плывущей на огненном облаке.

Факелы окутались искрами и погасли. Барбара мягко опустилась на землю. Старлиц метнулся к ней и накрыл припасенным для этого плащом, чтобы такой, закутанной, передать толпе.

– Я была волшебной? – спросила она шепотом.

– Меня не спрашивай. Спроси у зрителей.

Зрители рыдали. Они безоговорочно поверили во все увиденное.

Смывшим с себя грязь и выходящим чистенькими из реки Ваиалуа предусмотрительный Старлиц вручал шорты, майки и шлепанцы. Дрожащая от голода и восхищения публика заспешила вдоль реки к месту, где их ждали такси с работающими счетчиками. Перед особняком Макото для свидетелей волшебства стараниями неутомимого Старлица был приготовлен пир. Он знал, что им требуется. Нагло обманутым необходимо первым делом подкрепиться.

Оставшись на поляне вдвоем, Старлиц и Зета зажгли два прожектора и в их мощных лучах затушили костры, собрали все факелы, закопали яму под лжепьедесталом, собрали все веревки, пружины и шарниры, разбили на мелкие кусочки большие сценические зеркала и сложили все в огромный брезентовый мешок, который сбросили в пропасть. Потом, забрав из потайного местечка арендованную машину, они покатили в дешевый отель в Принсвилле, где купили китайской еды и немного кентуккского бурбона.

После белого риса с креветками Зета стала расшнуровывать свои «мыльные» башмаки, глядя на немой телеэкран.

– Зачем тебе виски, папа?

– На Гавайях он дешевле бензина, – объяснил усталый Старлиц.

– Она действительно волшебница, папа? Она похожа на богиню.

Старлиц утомленно посмотрел на свою дочь, потом его пронзила дрожь. Никто, кроме него, никогда не скажет ей правды. У него был перед ней, еще ребенком, родительский долг.

– Милая, мы их провели. Мы смошенничали. Но в поп-культуре это допустимо. Недаром великий Ино пишет в одном из своих священных трудов, что поп-музыка не следует модели изящного искусства, когда вдохновенная личность, гений одаривает праздную публику шедевром. Поп-культура держится на массовости. Все большие перемены в поп-мире создаются жуликами, которые, слепо используя обстоятельства, творят новую моду, сами ее не понимая. – Он отхлебнул бурбона. – Так сказал Ино. Я ему верю, нам это годится.

– Значит, Барбара не умеет летать?

– Пойми, это неважно. Дело не в этом.

– Все равно я не понимаю, – сказала Зета, хмурясь.

– Попытаюсь объяснить немного иначе. Эти люди – хиппи. Они поверят всему, что, как они считают, не одобряют полиция и церковь. Они проглотят любую дурацкую чушь, которую ты пожелаешь им скормить.

Зета завязала ботиночный шнурок и вскарабкалась на кровать.

– Дай-ка я попробую, папа. По-моему, я могу парить в воздухе. – И она увлеченно запрыгала на матрасе вверх-вниз.

– Это дешевая жесткая кровать, милая. Перестань.

– Лучше посмотри, как я парю! – И она проехалась на одной ножке по стальному ребру кровати. – Как тебе моя лунная походка?

– Успокойся.

– Я спокойна. Ха-ха-ха! – Зета с шумом и треском перепрыгнула на переднюю спинку. – Тебе меня не поймать, папа!

– Ты меня слышала? – прикрикнул на нее Старлиц. – Не зли меня!

Но Зета перенеслась, как пушинка одуванчика, на верхнюю перекладину оконной рамы, прокатилась по ней, медленно проехалась по потолку и задержалась, как клубок паутины, в верхнем углу комнаты.

– Не поймаешь, не поймаешь! Я не слезу! Видишь, папа, как плохо я себя веду! Ха-ха-ха!

– Ты сейчас дождешься!

– Вот я и полетела! Ха-ха-ха!

Не столько сердито, сколько грозно Старлиц извлек из сумки одноразовый фотоаппарат.

– Лучше слезь, Зета! Не заставляй меня прибегать к этому!

Но Зета, исступленно мотая косичками, запрыгала по потолку. Вниз посыпалась штукатурка. Старлиц взял фотоаппарат наизготовку и навел объектив на дочь. Вспышка – и Зета с грохотом рухнула вниз. Воя от боли и злости, она, сжимая ушибленную коленку, стала театрально кататься по полу.

День выдался долгим и утомительным для них обоих.

Зета забылась тревожным сном, а Старлицу было по-прежнему не по себе. Он чувствовал в номере отеля непонятный запах. Угораздило же его напиться в паршивой ночлежке, накуриться и смертельно устать посередине Тихого океана! Его мучила отрыжка, он не исключал закупорку артерии или какие-нибудь еще внутренние неполадки, вплоть до готовящейся смертельной коронарной катастрофы.

Винить Гавайи было вовсе не обязательно. Что-то разладилось в нем самом, в городке, на острове, на планете, во всей Вселенной. От проблемы было некуда деваться: он чувствовал ее запах, в каком бы далеком космосе она ни зародилась. Неоновое солнце, прячущееся за воняющую хлоркой кучу мусора... Пустота, холодный синий бассейн, последние безжизненные пузыри, губная помада, как застывший жир, шприцы с обломанными иглами...