Zeitgeist - Стерлинг Брюс - Страница 44

– Проиграл. И стану волшебником. Для тебя. Совсем скоро.

– В чем главная ошибка?

– Я размышлял об этом. Серьезно. Легче всего заключить, что я все завалил по личным обстоятельствам. Из-за дочери, обязательств giri и ninjo и так далее. Да, я бросил «Большую Семерку», я сдался. Но если бы не появилась дочь, то возникла бы какая-нибудь другая причина. Напрасно я вообразил, что мы можем создать многонациональный поп-проект и заработать кучу денег, не располагая талантами, не вкладывая душу, без вдохновения, без малейшей музыкальной искренности.

– Тем не менее это звучит разумно. Главная современная тенденция в индустрии.

Старлиц развел руками.

– Конечно, мы с тобой могли бы создать успешный мировой поп-проект. У нас был капитал, технологии, связи. Но это не сошло бы мне с рук. Мир только выглядит донельзя циничным. Я нарушил главный закон повествования. Надо было знать, что какая-нибудь из девчонок в «Семерке» трагически погибнет, несмотря на то что весь проект – подделка и полная бессмыслица. – Старлиц вздохнул. – Причем не кто-нибудь, а именно Француженка! Это меня окончательно добило. Ведь она была самой лучшей, она знала, что участвует в голой видимости, лишенной содержания. И она была единственной среди них настоящей певицей.

– Теперь «Большая семерка» зарабатывает отличные деньги, – возразил Макото. – Гораздо больше прежнего.

– Это неудивительно!

– Хай, – аккуратно произнес Макото. – Твой турецкий друг, этот Мехмет Озбей-сан – весьма деловой господин, прирожденный импресарио. Деньги капают по часам, неделя за неделей. В ценных бумагах турецкого правительства! В дипломатических посылках! – Макото изучил тлеющий кончик самокрутки и увлажнил его, лизнув кончик пальца. – Наш прежний бухгалтер «Большой Семерки» – как его звали?..

– Ник.

– Ник. – Макото выдохнул дым и опять перешел на английский. – Британская полиция, они арестовали твоего Ника. В Стамбуле. Его сцапал Интерпол. Боюсь, твой друг Ник – не очень честный бухгалтер.

– Черт! Очень жаль. То есть Ника жаль. – Старлиц покачал головой. – Я должен был предвидеть, что он сорвется. Вернее, что его подставят. Я дорожил Ником, но для Озбея он был помехой. – Старлиц раздраженно почесал скулу. – У нас была деликатная договоренность. Ник обладал уникальными способностями, в самый раз для этого дерьмового проекта. Такие под ногами не валяются.

Макото погасил окурок.

– В Индонезии валютный кризис, – сурово молвил он. – Финансы Малайзии больны. В Японии уже восемь-девять лет продолжается спад. Гонконг держат за глотку новые китайские хозяева. То ли дело Центральная Азия: куча нефтяных денег и зачаточное проникновение поп-музыки! Я сочиняю песню специально для «Большой Семерки»! Так, ради удовольствия.

– Нет!.. – пробормотал пораженный Старлиц. – Скажи хотя бы, что ты не написал им хорошую песню!

– Слушай меня, Регги! – сказал Макото по-японски. – Знаю, я тебе обещал не давать группе приличных мелодий. Это было частью пари. Но теперь, после гибели девушки, наши прежние договоренности лишаются силы. Сознаюсь, я уже написал для «Большой Семерки» одну песню. В центральноазиатском ключе, с тувинским горловым пением. И это хит, братец. Величайший поп-хит, когда-либо впервые исполненный в Ташкенте.

В пику Макото Старлиц опять перешел на английский.

– Зачем ты так торопишься? Ты играешь с огнем! Разве ты этого не знаешь?

– Теперь «Большая Семерка» – лучший мой коммерческий проект. – Макото нахмурился. – Один модный желторотый ди-джей в Лондоне тоже пишет им неплохие песенки.

– Ты шутишь? Кто он?

– Эти новые ди-джеи все одинаковые! Всё пропускают через компьютер, не знают нот и не владеют гитарой.

– И все-таки кто он? Мне нужно имя.

– Дэд Уайт Евросентрик.

– Кошмар! – взвыл Старлиц. – Ты меня пугаешь. Зачем ему писать для «Большой Семерки»? Ему в дверь стучится сама Мадонна, забросив на спину своего младенца!

Макото почесал широкую переносицу.

– «Большая Семерка» вошла в моду. Он чувствует запах жареного. Как и я. – Он мрачно уставился на собственное похоронное отражение в черной крышке столика. – Мода, понял? Потому что посыпались бомбы. Идет культурная война.

Макото и Старлиц провели несколько дневных часов, лениво прохаживаясь по дворцовому парку. Макото демонстрировал Старлицу псарню, планеры, доски для серфинга, акваланги, тримаран. Это был ритуальный показ, вошедший у Макото в привычку. Одновременно он доказывал Старлицу, что не держит на него зла. Да, им не удалось проводить уходящий век, сохранив полный коммерческий контроль над самой паршивой на свете поп-группой, но музыкальный бизнес есть музыкальный бизнес, ссориться из-за него глупо. В нем бывают свои взлеты, свои падения. Двум разумным людям негоже принимать это близко к сердцу.

– Взгляни на мои розы, – сказал Макото по-японски. – Это ЭГМ.

– Хай? – Растения выглядели невзрачно: мелкие листики, кривые стебли, никаких цветов.

– Эталонная генетическая модификация. Размножаются только в лаборатории. Каждый экземпляр защищен авторским правом. – Макото ковырнул носком сандалии жирную почву. – В них вживлены гены светлячков, они светятся в темноте. Только что из лаборатории, привет из нового столетия. Барбара их ненавидит, слуги тоже. Они ненастоящие, какие-то вавилонские монстры-мутанты. Сколько я ни стараюсь, они отказываются цвести.

– Зачем было покупать опытное сырье?

– Это был один из тех веб-сайтов, где всё покупают, лишь раз «кликнув» мышкой. – Макото повесил голову. – Я лазил по Интернету, когда был под кайфом. Я не должен больше так делать. Я просто должен прекратить и платить другим, чтобы они разбирались с моими сумасшедшими решениями. Ты бы не хотел этим заняться?

Старлиц удивленно пожал плечами.

– Не исключено. На Кауаи не так много работы.

– Кауаи – «Остров-сад». Середина Тихого океана, туристический бум. Бар на баре, как в твои старые деньки, в Роппонги. – Макото положил руку Старлицу на плечо. – Честное слово, Регги, в труде садовника нет ничего зазорного. Славное, почетное занятие. Сэнсей Борутаро учил, что надо возделывать собственный сад.

– Борутаро? Из философов «дзен»?

– Вольтер.

– А, этот... – Старлиц пригляделся к розовым кустам. – Я подумаю над твоим предложением. Серьезно.

– Я вижу будущее, братец, – сообщил Макото. – Наступление Y2K меня не страшит. Просто идут годы, я толстею, старею и богатею. Возможно, совершенствуюсь в игре на гитаре. Но у меня находится все меньше, что сказать. Скоро я достигну вершины мастерства, но уже не будет причин играть. И тогда меня можно будет кремировать.

– Лучше завянуть, чем сгореть.

– Конечно, лучше, но ненамного. Поэтому у меня получится.

Ясным тропическим вечером Барбара возвратилась с урока гавайского танца. Когда-то она сама брала уроки в местной танцевальной школе, скромно участвовала в общинных концертах, станцевала однажды на фестивале «Коке'е Банана Пока». Но подлинной исполнительницей гавайских танцев она не была. Настоящую хулу плясали доисторические племена, не знавшие железа и грешившие человеческими жертвоприношениями. Однако появление Барбары на сцене сдуло оттуда всех остальных. Хула, которую танцевала Барбара, была танцем, который родился бы на Гавайях, стань они полинезийской сверхдержавой с ядерными каноэ-авианосцами. Ее хула была посвящена 1999 году. Это был яркий, самоотверженный танец, торжество безопасного секса, стероидов и стиля гимнастического зала.

Теперь Барбара была на Кауаи гуру постмодерновой хулы. У нее была собственная танцевальная школа и две дюжины влюбленных в нее либеральных американок средних лет, свято в нее веривших и готовых повиноваться любому ее жесту.

Старлиц наблюдал с безопасного расстояния, как босая Барбара выходит из своего «мерседеса». Ее бедра были обернуты цветастой юбкой, грудь венчал тесный лифчик без бретелек, голову – плетеная шляпка с цветком. Легко миновав сорок футов красной мшистой грязи, она взошла на крыльцо с такими чистыми ногами, словно по пути побывала на педикюре.