Zeitgeist - Стерлинг Брюс - Страница 20

В вестибюле решалась судьба остальных постояльцев «Меридиена». Решалась она вполне благополучно: новые владельцы не требовали от них уплаты по прежним счетам, проявляя щедрость, показавшуюся Старлицу зловещей.

Скрежеща зубами, он возвратился в свой пустой кабинет. Ни Хохлова, ни Виктора. Ответов тоже не было. Времени оставалось в обрез, он чувствовал возрастающую тяжесть, мешавшую двигаться.

Поборов себя, Старлиц выудил из своего бездонного бумажника щегольскую визитную карточку и набрал указанный на ней номер. Ему ответила по-японски одна из очаровательных служащих эксцентричного миллионера. Он попросил соединить его с Макото.

– Как делишки, Регги? – спросил Макото. – Есть хороший новость?

Английскому языку Макото нельзя было не удивляться. Грамматикой он владел нетвердо, зато выговор у него был в самый раз для американской поп-сцены. При помощи дешевой гитары он без труда перехрипел бы Роберта Джонсона [17]. Его ноткам одиночества и хронического насморка позавидовал бы Джимми Роджерс. Своим гавайским фальцетом он запросто заткнул бы за пояс Брадду Иза [18]. Макото ничего не стоило назвать Легги «Легги», но он звал его по старинке «Регги».

– Хороших новостей нет, Макото, есть проблема. Крупная проблема. Я это нюхом чую. У вас не происходит каких-нибудь гадостей? Крупное землетрясение, нервно-паралитический газ в подземке, что-нибудь в этом роде?

– Нет, нет! Здесь прекрасно все.

– Так и я думал. – Старлиц изучал новый вид за окном, качающиеся верхушки пальм. – Мне пора платить по счетам.

– Деньги – проблема. Не волнуйся из-за деньги! Потому что мы друзья.

– Дело не в деньгах. Все не так просто.

– Талант – проблема. Я пошлю тебе новую Японку. Кто-то симпатичный. Я все время твержу тебе, Регги: нанимай настоящих музыкантов! Плати меру. Это проще.

– С девчонками все в порядке. С выступлениями тоже. Тут все дело в... – Старлиц вздохнул. – В личной проблеме.

Последовало продолжительное молчание. Макото был поражен.

– Но ты же Регги! – запротестовал он наконец. – У тебя нет личного. Совсем ничего личного!

– Обычно нет. Но сейчас необычные времена. Конец эпохи. Что-то вроде моей персональной «проблемы Y2K». Она принимает угрожающие размеры.

Макото присвистнул.

– Даже не знаю, что на это сказать...

– Все слишком серьезно. Я даже не уверен, что вытяну. Возможно, мне придется взять что-то вроде отпуска.

– Отпуск? Что это такое? Такого нет в нашем договоре, Регги.

– Знаю, потому и звоню. Ты хозяин, я работник. Работнику потребовался отпуск, понимаешь? Личное время. Ты не возражаешь?

– О'кей! Нет проблем! Приезжай на Кауаи. Здесь хороший отдых. Песок танцевать на пляже. Барбара берет уроки танец хулу. Барбара любить Гавайи, я люблю Барбару, так что это прекрасный тихоокеанский рай.

– Позже. Я помню нашу с тобой партию в китайское домино на Гуаме. «Большая Семерка» – это одно, наше пари – другое. Я ему верен.

– Конечно, ты верен наш пари, – проворковал Макото. – Ты мой друг, ты честный.

– Это точно.

– Зачем беспокойство? Ты слишком беспокоиться.

– Есть из-за чего, – пробормотал Старлиц. – Мне надо было раньше опомниться. Я забыл про время.

– Человек не может против нашей музыки, – пропел Макото жутковатым голосом. – Если ты верить в магию, в молодое сердце девочки...

– Правильно, Макото. Каждому свое.

– Ты позвонить мне снова, когда ты больше в себе, позитивно правильный. – И Макото повесил трубку.

Старлиц позвонил в pansiyon в Лефкосе, чтобы выяснить, пережил ли Виктор ночь. Ему пришлось долго и без всякого толка препираться с молоденькой проституткой из Белоруссии, родителей которой упек в тюрьму режим Лукашенко. Такого забавного русского акцента, как у нее, Старлиц никогда еще не слышал, но никакого Виктора Билибина она не знала и не нашла никого, кто бы о нем слыхал. С Хохловым тоже произошло что-то непонятное: за ним больше не числилось номера в «Меридиене», даже в книге постояльцев не осталось его имени. Хохлов растворился в турецком Кипре.

Чувство надвигающейся беды стало еще острее. Старлиц нашел убежище в гостиничном баре, где заказал двойной «Гленморэнджи» с добавлением портвейна и купил две пачки красного «Данхилла». Похлопав себя по карманам, он не обнаружил спичек.

– Прошу. – Туристка в африканском балахоне щелкнула перед его носом зажигалкой.

– Спасибо. – Он блаженно затянулся и взглянул на благодетельницу. – Господи!..

Женщина поспешно убрала за железную дужку очков светлую с проседью прядь волос.

– Я так сильно изменилась, Легги? Ты меня даже не узнал.

– Что ты, Вана! – заученно солгал Старлиц. – Ты превосходно выглядишь.

Вана невесело хмыкнула во влажную салфетку.

– Какой же ты мастер вранья!

– Когда ты приехала?

– Сегодня утром. Я была в Будапеште. Пыталась прийти в себя с помощью подружек из листа «Faces». Но тебе лучше этого не знать.

– Предположим.

Старлиц был рад увильнуть от уточнений и знай себе цедил виски. Ситуация понемногу прояснялась. Она обрушивалась на него с сокрушительной силой, придавливала к земле лавиной старых номеров «Ms.» и «Плейбоя».

По подавленному, безрадостному виду Ваны он понял, что последние события оказались еще хуже, чем он мог вообразить. Он уже чувствовал, как рушится все, ради чего он столько трудился, как сама его жизнь сходит с рельсов. Но по крайней мере Вана была узнаваема, она была действующим параметром среди хаоса, и это успокаивало. Он больше не паниковал, он был готов разбираться с последствиями краха.

– Они киберфеминистки, – продолжила Вана.

– Я в последнее время отстал от событий, – пожаловался Старлиц. – Дела и все такое прочее...

– Могу себе представить. – Вана выцедила из стакана остававшийся среди льда бренди и постучала по стойке зажигалкой. – Эй, мистер Турок! Налейте-ка мне еще вашего туристического пойла! Только сделайте послаще.

Бармен нахмурился. В его местной версии реальности женщины не заказывали себе выпивку, уж по крайней мере этого не делали раньше испуганные хиппи с Западного побережья с мешками под глазами, с лишними шестьюдесятью фунтами веса, в брюках в обтяжку. Старлиц поспешил сделать понятное во всем мире движение большим и указательным пальцами, обозначающее плату, и постучал себя по груди. Бармен нехотя кивнул.

– Ну, как живется в раскольнической коммуне? – спросил Старлиц, забирая сдачу и стряхивая пепел.

– Уже никак. С нами разделались.

– Серьезно? С вашими-то связями в Белом доме? Как это могло произойти?

– Очень просто. Нас разметали, как кегли в боулинге. Мы торговали «виагрой» в Интернете. Не пойму, зачем мы бросили RU-486 [19] и стали заниматься виагрой. Этим глупым сучкам в центральном комитете вдруг захотелось прибылей. Когда Движение становится жадным до денег, пиши пропало. – Унылое лицо Ваны еще больше погрустнело, сквозь ее очки стало видно, что она готова пустить слезу.

– Брось, Вана, – утешительно произнес Старлиц. – Даже Клинтон пострадал от сексуального скандала. Это делает вам честь.

– Не хочу больше об этом говорить. Кончено, ушло. – Вана передернула плечами и закурила сигарету с мерзким гвоздичным запахом. – Слушай, ты действительно знаком с русским по фамилии Хохлов? У него еще свой самолет.

– Не знал, что Хохлов – владелец собственного самолета. А самого Хохлова я действительно знаю.

– Это он меня сюда доставил. Ну и самолет у этого русского – свихнуться можно! Приземлился на пляже, представляешь? Он сказал, что войти в отель не может, потому что здесь его хотят убить.

– Сейчас наша группа выселяется из отеля, – молвил Старлиц, не комментируя только что услышанное. – Нам предстоит выступление в Стамбуле.

– Эта твоя группа... Никак не возьму в толк: ты – импресарио девичьей группы... Кто бы мог подумать! – Она выдохнула струю вонючего дыма в сторону бармена, и тот опасливо посторонился. – Тебя что, тоже хотят убить?