Остров судьбы - Бекитт Лора - Страница 99

— Прости, что я так обошелся с тобой, — тяжело произнес он. — На самом деле ты влюбилась не в меня, а в мою гитару, в мою музыку. Я зря поддался слабости. Мне не надо было приезжать.

— Значит, ты меня все-таки любишь?

— Когда я впервые услышал твой голос, а потом ощутил прикосновение твоих пальцев, в меня вошло то, что вы называете светом, а я — любовью. Когда неожиданно появился Дино, пригласил меня на Корсику и передал веточку вереска, сказав, что ее прислала Женевьева Леруа, я решил, что если девушка, которая видела меня всего лишь несколько минут, не забыла обо мне за целый год, значит, я ей и вправду небезразличен. Я не ошибся, но теперь совесть не позволяет мне воспользоваться твоей наивностью.

— Я вовсе не так наивна, как тебе кажется, хотя, в отличие от тебя, не понимаю, зачем человеку надо отказываться от счастья.

Алонсо печально улыбнулся.

— Мне уехать сегодня, или мы больше не будем об этом говорить?

— Не будем. Пойдем гулять? — спросила Женевьева.

— Да, если ты свободна.

Она молча взяла его за руку и повела за собой.

Начался сбор винограда, и Леон с сыновьями и работниками с рассвета пропадали на виноградниках. Минувшую неделю мужчины без устали чинили старые и плели новые корзины, а женщины обшивали их холстом. Женевьеве нравилось семейство Гальяни, и она уважала Леона. Пусть он мало что видел и знал, кроме своих полей, пастбищ и виноградников, он был истинным королем своей земли, причем королем справедливым и щедрым.

Она не собиралась отлынивать от работы в пору, когда была дорога каждая пара рук, но сегодня был особый случай.

— Куда ты меня ведешь?

— Туда, откуда нам обоим не будет возврата.

Женевьева быстро переняла у него своеобразную манеру общения, полную легкой иносказательности и мягкой иронии.

Она внимательно посмотрела на Алонсо. Его лицо казалось суровым и неподвижным, и было трудно представить, как печально, тонко и нежно он умеет улыбаться.

— Главное, чтобы тебе не пришло в голову нас утопить, а на остальное я согласен.

Они пришли в укромную пустынную бухту, окруженную отвесными скалами.

Толщу воды пронизывали столбики света, на дне колыхались темно-зеленые водоросли, а камни были облеплены полчищами черных мидий. Море бурлило и пенилось, обтекая ноги Женевьевы и Алонсо.

— Я хочу искупаться, — сказала она.

— Хорошо, — ответил он и сел на песок.

Женевьева знала, что он не может ее видеть, и все же, когда она расстегивала платье, ее пальцы дрожали.

— А ты?

— Я не умею плавать.

— Я тоже не умею, но здесь мелко и нет течений. Нам не грозит опасность.

— Ты уверена? — улыбнулся Алонсо и добавил: — Ты будешь видеть меня, а я тебя — нет. Это несправедливо.

— Я отвернусь и не стану смотреть, пока ты не окажешься в воде.

Женевьева вошла в море первой, наслаждаясь тем, как вода мягко обволакивает тело. Интересно, какие ощущения испытает Алонсо, чувства которого обострены до предела? Она посмотрела вниз. Там бурлила жизнь: переливаясь яркими боками, шныряли юркие рыбки, извивались какие-то мерцающие нити, колыхались прозрачно-белые купола медуз.

Женевьева подняла голову и едва не ахнула. Алонсо осторожно ступал по песку, и его стройное, гладкое тело было залито солнцем. Прежде ей казалось, что обнаженный мужчина не может выглядеть привлекательно; отчасти такому мнению способствовали разговоры, которые она слышала в приюте, когда воспитательницы сравнивали мужчин с демонами-искусителями. Однако сейчас в роли соблазнительницы предстояло выступить ей самой.

— Где ты? — спросил Алонсо, войдя в воду по пояс. — Можешь повернуться.

У Женевьевы перехватило дыхание, и она с трудом прошептала:

— Я здесь.

Она поддела воду ладонью, и жемчужная завеса брызг окрасилась золотом солнца. Алонсо ответил тем же, и оба рассмеялись.

Женевьева сделала несколько шагов по дну и сказала:

— Ты меня не видишь, но ты можешь ко мне прикоснуться.

Она взяла его за руку, и Алонсо ощутил упругость и мягкость ее груди. Страсть вскипела в нем бурной волной, и все доводы разума разлетелись в прах. Щупальца сомнений разжались, и сердце забилось свободно и буйно.

Его губы осторожно скользили по ее шее, а руки — по талии и бедрам, лаская, исследуя и изучая. Почувствовав его возбуждение, она напряглась, и он отстранился.

— Прости. Ты само совершенство. И ты свела меня с ума.

Наступила тишина, а после из мрака внезапно выплыл нежный голос Женевьевы:

— Ты любишь меня, а я — тебя. Мы молоды и свободны. Почему бы нам не принадлежать друг другу?

Алонсо ничего не ответил. Он приподнял Женевьеву, оторвав ее ноги от дна, крепко прижал к себе и нашел губами ее губы.

Когда их тела соединились, что-то в ней оборвалось, рухнув вниз, а потом так же стремительно взмыло вверх. Они превратились в единое целое. Волны качались в ритме движений их тел. Солнечные блики на воде трепетали, будто живые. В эти минуты для Алонсо существовала только Женевьева, ее дыхание, похожее на шум прибоя, ее волосы, своим прикосновением напоминающие шелковую ткань, объятия ее рук, берущие в вечный плен. И он нисколько не удивился, когда темнота его внутреннего мира вдруг взорвалась ослепительным светом.

— Так ты женишься на мне, чтобы спасти мою честь?

— Конечно, женюсь. А пока… можно я продолжу ее губить?

Они лежали между камней на песке, и волны лизали их ноги. Женевьева уютно устроилась в изгибе руки Алонсо и положила голову ему на плечо. Над влюбленными носились чайки, едва не задевая их своими крыльями. Солнце ласкало кожу, а море источало сильный терпкий запах.

— Все так близко, — прошептал Алонсо.

— Все?

— Да, все, что способно подарить счастье.

— У тебя были женщины? — спросила Женевьева.

— Я играл в борделях, и иные девушки желали отблагодарить меня таким образом. Несколько раз я соглашался, а потом заметил, что после этого мне становится противной даже моя музыка. У меня оставалось ощущение какой-то липкой грязи, чувство того, что кто-то чужой запустил в меня руку и шарит там в поисках сокровенного. С тобой все не так. Я ощущаю ласку твоего сердца и чистоту твоей души.

Они вернулись домой к вечеру, держась за руки, пьяные от счастья и утомленные любовью.

— Я бы хотела, чтобы мы поженились в Италии, — шепнула Женевьева Орнелле за ужином, и та печально улыбнулась.

Двор был заставлен корзинами с виноградом, зеленым и синим, прозрачным и покрытым тончайшим восковым налетом. В воздухе стоял дурманящий запах липкого сока, на который слетались осы и которым были испачканы лица и руки детей.

Взрослые были заняты до самого вечера; только Орнелла по обыкновению сидела на крыльце.

На закате рядом опустился Дино. Он выглядел усталым, но довольным.

— Слышала новость? Отец как староста Лонтано выступил за запрет кровной мести. И мы больше не будем воевать с нашими соседями. Леон считает, что в то время, как император томится на острове, корсиканцы должны сплотиться, а не убивать друг друга.

— Хорошо бы это стало законом!

— Да. Тогда я был бы спокоен за наших детей.

— Детей?

— Я уже говорил тебе, что хочу мальчишку.

Орнелла неподвижно смотрела туда, где переливались небесные витражи, а облака уплывали вдаль, будто корабли, чьи паруса были окрашены закатом в цвета меда и крови.

— Полагаешь, наши дети останутся на острове? — задумчиво спросила она.

— Кто знает! Если они захотят выбрать иную судьбу, я не стану их удерживать, — сказал Дино и заметил: — Мне кажется, ты давно порываешься в чем-то признаться, но никак не можешь решиться.

Орнелла повернулась и посмотрела в лицо мужа. Прошло много лет, но глаза у Дино остались прежние — серые с золотистыми точками, любящие, понимающие и добрые.

— Просто я уже приняла решение.

— Не посоветовавшись со мной? — улыбнулся он и легонько коснулся ее руки.

— Да, потому что оно было единственно возможным и верным.