Остров судьбы - Бекитт Лора - Страница 14

Он провел в тюрьме несколько недель, пребывая в каком-то сонном отупении. Андреа съедал положенную ему порцию жидкой похлебки, после чего валился на солому и впадал в забытье. Он ни на что не реагировал, не понимал и не хотел понимать, что ему говорят.

Однажды его разбудили пинками и велели куда-то идти. Вывели из тюрьмы в компании других осужденных, провели по городу, и… Андреа увидел море, море, без которого он не мог жить.

Водяная громада колыхалась от берега до горизонта, заполняя собой мир. Поверхность моря походила на плотный синий шелк и плавно перетекала в небо, по которому плыли облака и пролетали быстрокрылые птицы. У кромки воды виднелись ряды лодок, казалось, вросших в песок, а на рейде стояло множество кораблей.

Плененный знакомыми запахами и звуками, Андреа едва не задохнулся от радости, но потом понял, что действительность изменилась, стала другой, враждебной, чужой.

Отряд каторжников заставили подняться на корабль, где их осмотрел врач: он бесцеремонно ощупывал и разглядывал узников, словно скотину на рынке. Офицер охраны записал возраст, приметы и имя каждого и сообщил номер, под которым каторжник был вынужден провести годы заключения, назначенные судом.

Андреа достался номер триста четырнадцать — он был вытиснен на латунной бляхе, прикрепленной к зеленому колпаку. Кроме колпака ему выдали две пары парусиновых рубах, штаны и блузу из красной саржи.

Потом позвали кузнеца, который заковал узников попарно. Компаньоном Андреа оказался мужчина лет сорока под номером двести три, со спокойным, умным лицом; он с любопытством оглядел юношу, но ничего не сказал.

Их отвели в тесный отсек, находившийся в трюме, в самом низу корабля, где было душно и сыро. Как ни был потрясен Андреа неожиданной суровостью приговора, он испытывал неловкость от того, что ему придется делить столь малое пространство с чужим человеком. Между тем мужчина что-то спросил. Андреа пожал плечами и помотал головой, пытаясь объяснить, что не понимает.

Мужчина прищурился и, мгновенье подумав, произнес слово, которое юноша запомнил еще в тюрьме:

— Итальянец?

Андреа кивнул.

— Тебе повезло — я знаю твой язык. Сколько тебе дали?

— Семь лет.

Мужчина покачал головой.

— Это очень много.

Судя по всему, напарник знал, о чем говорит. Когда Андреа осознал, что, возможно, это место — единственное и последнее, где он будет пребывать до самой смерти, ему стало жутко. Глаза обожгли слезы, а в горле застыл ком боли.

— Откуда ты? — спросил мужчина.

— С Корсики.

— Корсиканец! Что ж ты не попросил помощи у императора?

В его голосе и взгляде появилось что-то зловещее. Из-за перегородки послышался грубый смех других заключенных, и Андреа нахмурился.

— Ты еще мальчишка, тебе придется нелегко, но я постараюсь тебе помочь, — неожиданно произнес товарищ по несчастью. — Меня зовут Жорж Рандель. А тебя?

— Андреа Санто.

— Не вешай нос, Андреа! — Рандель подмигнул ему, но не улыбнулся. — Все будет хорошо.

Принесли обед: гороховую бурду без кусочка мяса, ломоть хлеба и кружку воды. Андреа ел, не морщась, под удивленным взглядом своего напарника: дома он редко видел обильную и сытную пищу. Молоко, печеные каштаны, хлеб, козий сыр — вот и все, чем они обычно питались.

— Здесь все ужасно, — сказал Рандель, — и еда, и сон, и день, и ночь, и весна, и лето, и осень, и зима. А особенно — люди.

Выходить на работу предстояло завтра, а сегодня они могли «отдохнуть». Привыкший к постоянному движению и безграничному простору, Андреа с трудом дотянул до вечера.

Охранник обошел камеры, проверил решетки и цепи, после чего узникам было велено ложиться.

Андреа опустился на жидкую подстилку и закрыл глаза. Он слышал, как за бортом сонно вздыхает море, слышал шаги охранника и звон кандалов. Его заковали на семь долгих лет, заковали не только его тело, но и душу! Андреа испытывал мучительную внутреннюю борьбу, как всякий человек, которому прямо и жестоко указали, кто он, еще до того момента, как он успел разобраться в себе, одним махом выделили определенное место, которое он отныне не мог покинуть. Андреа предчувствовал грядущие унижения, и его охватывала паника.

Он не мог спастись, не мог бежать! Возврата в нормальный мир не существовало! Андреа чудилось, будто с момента осуждения прошло не менее сотни лет, и те, кто остался на острове, давно о нем позабыли. Он ощущал себя призраком, живым мертвецом, бездушным номером триста четырнадцать, у которого отняли и гордость, и надежду, и веру.

С того момента, как Андреа исчез из ее жизни, Орнелла мучительно пыталась хоть чем-то себя занять. Она бродила по округе с ружьем, которое они с матерью успели спрятать от жандармов, лазила по скалам, плавала, ныряла. Ничего не помогало: перед глазами стояло растерянное, помертвелое лицо младшего брата.

Беатрис молчала о случившемся и никогда не вспоминала Андреа; по крайней мере, вслух. Она вела себя как обычно, но дочери казалось, будто из матери высосали жизнь: душа погибла, осталась одна оболочка.

Орнелла использовала любые причины, чтобы улизнуть из дому, и вскоре у нее появился повод уходить на целый день: возобновилась война с соседями. Эта борьба то разгоралась, то затухала в зависимости от времени года, настроения сторон и всяких мелочей. В любом случае пару раз в году мужчины Лонтано бросали жен, детей, хозяйство, работу и устремлялись в дебри маки, в горы, пещеры, ущелья, где прыгали по камням, как горные козлы, и с азартом стреляли друг в друга. Никого не волновало, что эти игры зачастую заканчивались серьезными ранениями или смертью.

Как правило, в борьбу вовлекались все жители деревни: женщины врачевали раненых, подростки и даже дети доставляли мужчинам продовольствие и боеприпасы.

В этом смысле Корсика, погруженная в тишину высоких скал и окруженная шумным прибоем, была особым замкнутым миром: ее жители стойко хранили вековые привычки и причуды, доставшиеся по наследству от предков. Среди населения жила традиция оказывать помощь каждому обитателю маки.

Потому Орнелла, хотя у нее не было ни отца, ни брата, ни мужа, ни даже жениха, который принимал бы участие в этой борьбе, воспользовалась случаем и целыми днями пропадала в горах. Она возвращалась домой лишь затем, чтобы отлить новые пули или пополнить запас лекарственных трав.

На сей раз война началась из-за пустяка, смешной нелепицы, послужившей в глазах жителей деревни тяжелым оскорблением их гордости и достоинства.

Однажды Леон Гальяни вернулся с традиционного деревенского схода бледный от гнева и рассказал, что на главной улице, ведущей к церкви, найден дохлый осел. Труп животного лежал посреди дороги, источая смрад. Этот осел не принадлежал никому из жителей, значит, его подкинули «враги». Подобное оскорбление считалось смертельным, и мужчины мгновенно приняли решение отомстить. Разошлись по домам и стали немедленно собираться на войну.

— Ты пойдешь со мной, Джеральдо, — сказал Леон, — и ты, Джулио. Данте останется дома — приглядывать за хозяйством и охранять дом.

Дино покорно кивнул, Данте недовольно нахмурился, а Джулио, минуту назад презрительно скаливший зубы, зашелся от злости. Его незаконный медовый месяц с Карминой был в самом разгаре, и он считал верхом глупости бегать по горам с оружием из-за какого-то осла!

— Сами они ослы, — сказал он старшему брату, когда они чистили ружья. — Кровная месть из-за падали! Оттащили бы этого осла обратно и подкинули соседям!

— Тогда те первыми объявили бы нам войну, — рассудительно произнес Дино. — Ситуация безвыходная, ты сам это понимаешь.

Джулио поднял голову и встретился взглядом с темно-серыми глазами брата.

— Неужели ты согласен с отцом?

— Согласен я или нет — не имеет значения. Так или иначе, нам приходится ему подчиняться.

— Пусть бы отправил в горы Данте, тому не терпится пострелять, — процедил Джулио. — А я бы остался дома. Не вижу ничего полезного в том, чтобы бегать по жаре и подставлять себя под пули!