Сокровище рыцарей Храма - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 25

Художник выделил главное – глаза. На них-то как раз пристав, в отличие от своих подчиненных, и не обратил должного внимания, потому что успел заметить только макушку жигана, который боднул его, словно бык, головой в грудь. Глазищи у Матроса были как у сумасшедшего – большие, круглые и какие-то отмороженные. Поговаривали, что Серега Матрос балуется марафетом.

Семиножко уже доводилось встречаться с Матросом. Мало того, в юные годы жиган был его личным тайным агентом. Пока не сел. А когда он вернулся с каторги, Семиножко счел благоразумным прекратить с ним все контакты.

При первой же встрече Серега сказал приставу: «Все, мы друг друга не знаем. Начнете доставать или заложите братве – убью». Семиножко почему-то сразу поверил этим суровым словам и пообещал забыть прошлое.

Каторга здорово изменила Матроса. Он закалился, стал очень сильным и, главное, бесшабашным. Наверное, ему была только одна дорога – на тот свет. Он мог погибнуть в любой момент – и во время разборок с жиганами, когда подтверждал свой высокий статус в бандитской среде, и когда шел на дело. После 1905 года полиция особо не миндальничала и пускала в ход оружие, долго не думая.

Но тут Серегу Матроса заприметил Федька Графчик и приблизил к себе, сделав его и своим телохранителем, и своего рода «начальником контрразведки». Матрос вычислял полицейских агентов и добровольных стукачей в воровской среде и вершил над ними суд.

Поскольку у него теперь была солидная «должность», Серега Матрос поневоле остепенился и очень редко попадал в поле зрения сыскной полиции. И тем более странно, что он так среагировал на попытку полицейских произвести арест. Ведь за ним ничего серьезного уже давно не числилось. Что касается нагана, то Семиножко не сомневался, что благодаря опытным адвокатам, состоящим на содержании у Графчика, Серегу выпустили бы на другой день.

Тогда почему такая бурная реакция? Что за этим кроется? Семиножко всеми фибрами своей хохлацкой души чувствовал, что наклевывается какое-то большое дело. Ведь не зря же Шиловский просил его не распространяться перед полицейским начальством, когда приказал без шума взять Ваську Шныря и доставить не в участок, а лично к нему. Похоже, надзиратель хочет все победные лавры приписать себе.

«Ну, нет, – думал Семиножко. – Так дело не пойдет. Не век же мне в приставах ходить. Может, я тоже хочу в высоком кресле сидеть, попивать шампанское и кофий и отдавать приказы нижним чинам, а не бегать, как пес, по участку, высунув язык…»

Пристав хорошо понимал, что до Васьки Шныря ему в скором времени не добраться. Васька был ловким и хитрым, как змей. Он теперь ляжет на дно, и попробуй его оттуда выковырять.

Но что касается Матроса, то здесь у пристава был хороший шанс. Несмотря на то что Серега отказался сотрудничать с полицией, Семиножко при помощи своих тайных осведомителей вел за ним негласное наблюдение. Он все еще не терял надежд, что Матрос снова начнет доносить на своих дружков. Хотя бы из-за корысти или чувства мести. Мало ли какие расклады могут случиться среди мазуриков и жиганов. А Серега Матрос много чего знал.

Семиножко был мудр и терпелив. Несмотря на категорический отказ иметь дело с полицией, Матрос все же был на крючке. Пристав не стал его подсекать только потому, чтобы он и впрямь не сорвался окончательно, а попустил леску, дабы создать у Сереги ощущение полной свободы. Но Семиножко был уверен, что в нужный момент он всегда сможет совладать со своим бывшим агентом и заставит его делать то, что требуется.

Похоже, это время наступило. Семиножко нащупал в кармане револьвер и с удовлетворением ухмыльнулся. Он успел переодеться в штатское и теперь, как ему казалось, ничем не отличался от мещан, фланирующих вечерней порой по Крещатику и Прорезной.

Увы, пристав не заметил недобрый взгляд, которым одарил его извозчик. Видимо, он считал Семиножко даже не чиновником в штатском, а неудачно замаскировавшимся полицейским филером, коих после 1905 года расплодилось великое множество.

Пристав был уверен, что сегодня Серега Матрос ни в коем случае не будет гулять в одной компании с Графчиком – чтобы не подставить своего хозяина. Он должен какое-то время отлеживаться в своей «норе». А где находится эта нора, Семиножко знал.

Двухэтажный дом на Шулявке принадлежал одной купеческой вдовушке. Чуть поодаль виднелась церковь Марии Магдалины. Дом был ветхим и неказистым с виду. Ему здорово досталось в 1905 году, когда шли бои за Шулявскую республику[34]. Деревянная обшивка дома была сплошь иссечена пулями, а беседку во дворе разворотило гранатой. Ремонтировать ее никто не стал, благо беседку густо обвил дикий хмель и скрыл следы разора.

После смерти мужа все его дела пришли в расстройство, поэтому вдова некоторое время терпела большую нужду, и только связь с Серегой Матросом не позволила ей выйти на панель и попасть в руки какой-нибудь «мамаши», содержательницы дома терпимости, наподобие Камбалы. Она безропотно выполняла все прихоти своего сожителя и была предана ему до мозга костей.

Семиножко потоптался немного у входа, а затем решительно дернул за короткую цепочку с медной шишечкой на конце. Где-то в глубине дома раздался мелодичный звон. Спустя какое-то время женский голос по другую сторону входной двери спросил:

– Кто там?

– Мне нужен Серега Матрос, – ответил Семиножко.

– Здесь… нет такого, – не очень уверенно сказала вдова.

Матросу казалось, что никто не знает, где находится его «нора». По этой причине он, похоже, не удосужился как следует проинструктировать свою пассию на предмет конспирации. Это Семиножко сразу сообразил, уловив волнение в ее голосе. Значит, Матрос дома.

– Кончай травить, тетка, – сказал он намеренно грубо, подделываясь под наглое высокомерие жиганской речи. – Меня прислал к нему Федька Графчик. Срочное дело. Открывай!

Наверное, вдова, забитое, хотя и довольно симпатичное существо, отодвинула засов чисто инстинктивно. Она привыкла, что ею всегда кто-то командует или помыкает, и грозный голос незваного гостя включил рефлекс повиновения.

Увидев Семиножко, от которого за версту перло казенным полицейским духом, вдовушка мигом сообразила, что опростоволосилась. Она тихо охнула и хотела закричать, чтобы предупредить своего возлюбленного, но не успела. Пристав закрыл ей рот своей широкой потной ладонью и ловко нажал на сонную артерию. Спустя считаные секунды вдова потеряла сознание, и Семиножко осторожно усадил ее на пол.

Достав револьвер, пристав начал подниматься по лестнице на второй этаж, стараясь ступать как можно тише. От агентов ему было известно, что Матрос выбрал себе комнатку повыше: и обзор оттуда лучше – вся улица видна – и окна выходят на обе стороны дома. В случае необходимости он мог бежать через сад.

Этого-то Семиножко как раз и боялся больше всего. Он знал, что Серега Матрос очень осторожен и застать его врасплох трудно, если не сказать – невозможно.

Приставу потрясающе повезло. Сначала с вдовой, недалеким, доверчивым созданием, а затем и с ее квартирантом. Когда Семиножко потихоньку отворил дверь комнаты Матроса, то увидел, что тот дрыхнет, как сурок. Причина сонного состояния жигана была, что называется, налицо: возле канапе[35], на котором валялся Серега, стоял столик с бутылками и закуской.

Наверное, Матрос решил сегодня никуда не ходить и подлечить свои нервы народным способом. Для этой цели он вылакал полторы бутылки «Смирновской», закусил копченым салом и солеными грибочками и теперь почивал сном праведника.

Серега не проснулся, даже когда Семиножко изъял его оружие, спрятанное под подушкой, на которой покоилась кудрявая голова хмельного жигана. Понюхав ствол нагана, пристав с удовлетворением ухмыльнулся – пахло свежей пороховой гарью.

Удобно устроившись неподалеку от канапе на венском стуле (для мягкости подложив под свой широкий зад подушку-думку), Семиножко напевно – как старый сказочник – сказал: