Повелители волков - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 37

Посредине помещения стоял низенький круглый столик для трапез. Его отличительной особенностью была вмонтированная по центру жаровня, обложенная диким камнем, в которой постоянно тлели угли. Это было очень удобно: и отвар целебных трав можно приготовить, и мясо испечь, и согреться, когда наступали холода. Возле столика лежали три подушки – чтобы удобней было сидеть.

Начиная с весны и до первых сильных морозов, Сувор дневал и ночевал в своем «летнем» домике. В нем всегда был свежий воздух, приятно пахло сеном и цветами, а поутру его будили птички, которым он сделал кормушку, прикрепив ее прямо к стене своего жилища.

Первым делом Сувор полез в сундук, где он хранил всякую всячину, и достал оттуда туесок с целебной мазью, приготовленной на основе барсучьего жира. Она была очень сложна по составу, но смазанные ею раны заживали очень быстро. Состав мази каждый «скиталец» знал наизусть и мог приготовить ее самостоятельно. Кроме того, лазутчиков учили пользоваться и разнообразными ядами, которые добавлялись в еду и питье или смазывали ими стрелы, клинки ножей и мечей.

Немного поколдовав над ранкой юноши и позволив ему проделать такие же манипуляции со своей царапиной, Сувор сказал:

– Присаживайся. Угостимся добрым вином. Возможно, в последний раз… – И, заметив протестующий жест юноши, продолжил: – Дитя мое, к нам скоро придет большая война. Ты попадешь в самое горнило – кто бы в этом сомневался. Но ты преодолеешь все опасности и вернешься домой, в этом у меня нет ни сомнений, ни плохих предчувствий, а вот я… Сон мне приснился, Ивор. Я знаю, что он вещий. Зовет меня в свои чертоги сам Кем Ур. Значит, пора…

Ивор потупился и промолчал, лишь почувствовал, как к горлу подступил тугой комок. Он любил старика, и ему казалось, что Сувор будет жить вечно. Увы, это далеко не так…

Они выпили без лишних слов. Вино было превосходным, машинально отметил Ивор, – греческий купец, доверенное лицо Жавра и ценный осведомитель, которому вождь племени разрешил вести торговлю с джанийцами беспошлинно, всегда привозил то, что ему заказывали, и без обмана. Уж ему-то было хорошо известно, что могут сделать с ним джанийцы, если он начнет лгать или попытается всучить никчемный товар…

Ивор ушел из «школы» с тяжелым сердцем. Не будь Гаара, терпеливо ожидавшего юношу возле калитки, он, наверное, пустил бы слезу, хотя это и не по-мужски. Ему было известно, что старики джанийцев всегда знали свой последний час и уходили в иной мир тихо, умиротворенно и в окружении многочисленной родни. Были среди них и тяжело больные, но они старались долго не обременять своим недугом близких и просто останавливали сердце. Умение владеть своим организмом пришло из седой древности, и жрецы обучали этому всех желающих.

Проходя мимо дома, где «скитальцы» учились грамоте и языкам, он приостановился, словно намеревался войти внутрь, но потом махнул рукой и пошел дальше. Там не было никого из знакомых или почитаемых Ивором людей. Малышня не в счет, а учителей-чужеземцев он не знал, так как они менялись каждые четыре года – джанийцы отпускали их в родные края, зная из опыта «скитальцев», что тоска по дому после этого срока становится просто невыносимой.

Правда, был один учитель-перс, с которым Ивор повстречался бы с большим удовольствием, но после слов Сувора, что того ждет Кем Ур, юноше не хотелось видеть кого-либо. С этим персом вышла удивительная история. Его, как и всех остальных учителей, умыкнули, но когда он понял, что ему предстоит, то упал на колени перед старейшинами джанийцев и начал благодарить их за чудесное спасение.

Оказалось, что он известный персидский логограф, который попал в опалу, обычно заканчивавшуюся на плахе. Этот бедолага усомнился в божественном происхождении царя Дария (имея на это все основания), но повелителю персов столь вызывающее поведение пусть и выдающегося логографа, о котором знали даже в самой Элладе, показалось оскорблением его царского достоинства, и он взъярился. От ареста логографа спасли друзья, посоветовав немедленно покинуть Экбатану, где он жил. Вечером логограф сел на своего любимого скакуна и мчался до границы Персии всю ночь. Там его и сцапал отряд джанийцев.

Логограф на удивление быстро прижился в поселении, выучил язык джанийцев и даже женился на местной девушке. Ему предлагали привезти из Персии его жену, но он в ужасе замахал руками: нет, нет, только не это! лучше уж сразу отрубите голову! Новая жена нарожала ему кучу детишек, и счастливый отец, позабыв свои страхи, жил в полном довольствии и возился со своими отпрысками, как нянька, денно и нощно.

«Интересно, как он воспринял известие, что на Скифию идет его враг, царь Дарий?» – подумал Ивор. И покачал головой – бедный логограф… Нет ему покоя даже в лесной глуши за пределами Ойкумены. Поди, сходит с ума от страха, ведь ему известно, какую силу приведет с собой повелитель персов.

Глава 10

Аккас

Владелец гончарного эргастерия[65] Гераклед пребывал в смущенном состоянии духа. К нему пришел его приятель Мегасфен, и они поправляли здоровье добрым вином. Три дня и три ночи празднования Дионисия совсем лишили их сил. Конечно, в Афинах праздник длился в два раза дольше, но где Афины, а где Гелон, в котором они жили? В городе даже нет приличного театра, да и актеры так себе. Провинция…

Хотя первый день Дионисий городской магистрат организовал на вполне достойном уровне. Гераклед считал себя главным действующим лицом в процессии, которая носила по улицам Гелона статую Диониса. Все дело в том, что статую делали и расписывали в эргастерии Геракледа, и это было великой честью для ее владельца и признанием его больших заслуг в гончарном деле.

На агору, где горел яркий огонь у алтаря Двенадцати богов, процессия прибыла ближе к вечеру. Сначала юноши, переодетые менадами, устроили танцы вокруг жертвенников, затем все начали петь священные песни, а после этого представления началась самая долгожданная и приятная часть праздника – жертвоприношение и пир, продолжавшийся трое суток, на котором съели всех жертвенных животных и выпили неисчислимое количество амфор вина.

Это Гераклед мог утверждать с полным на то основанием: он лично пытался сосчитать пустую посуду, но все время сбивался со счета и начинал сначала. И считал он не потому, что получил такое задание от магистрата, а по той причине, что искал на амфорах клейма своего эргастерия. С какой стати ему стукнула в голову эта блажь, он так до сих пор и не понял.

– Однако неплохо мы погуляли, – сказал Мегасфен, осторожно прикасаясь к ободранной скуле. – Вот убей меня, не помню, где я мог так неудачно приземлиться? А все будины. Что с них возьмешь: варвары, они и есть варвары. Какой идиот пьет вино неразбавленным?! А они пьют. И я с ними пил. Потому как не мог отказаться. Гераклед, ну почему у меня такой слабый характер? Я как воск – лепи с меня, что хочешь.

– Я тоже хорош гусь, – сумрачно ответил Гераклед. – Очнулся только утром в объятиях какой-то незнакомой женщины. Оно вроде на празднике Дионисий и невозбранны такие приключения, но что скажет моя Меланта, если узнает?

– Если узнает… А почему она должна узнать? Если ты, конечно, сам не проболтаешься.

– Да я лучше язык себе отрежу! Она у меня и так не мед, а если еще и это… О-о, боги! – простонал Гераклед, хватаясь за голову. – Такое впечатление, что мою башку использовали в качестве тимпана и били по ней колотушкой целую ночь.

– Мой тебе совет – выпей неразбавленного вина, – рассудительно сказал Мегасфен. – Уж оно-то точно тебя вылечит. Все-таки варвары кое-что смыслят в выпивке, что ни говори.

– Ты хоть замечаешь, что мы пьем?

– Какая разница? Лишь бы наступило облегчение. Но винцо приятное на вкус, только немного сладковатое.

– Это выдержанное кипрское, настоянное на вяленом винограде! Ему цены нет! Я держу его только для друзей. Оно крепче хиосского вина в два раза. Мне сейчас достаточно одной чаши неразбавленного кипрского, и я опять что-нибудь натворю.