Царица цикад - Стерлинг Брюс - Страница 7

– Большинству из них пришлось стать мехами, – кивнул я.

Кулагин слегка наклонил голову, вглядываясь в экран.

– Я родился здесь, в ЦК, – сказал он, – и о первых механистах мне известно немногое. Но я знаю наверняка, что большинство из них умерло. Они старели, не находили себе места в жизни, были совершенно не подготовлены к столкновению с будущим. Это быстро подводило их к краю. Самоубийства в основном. Большая часть первых попыток удлинить жизнь также заканчивалась самым плачевным образом... Но Уэллспринг благополучно прошел и через это; вероятно его хранил природный дар. А теперь задумайся, Ганс. Вот мы сидим с тобой здесь. Оба – порождение технологий столь высоких, что они раскололи надвое саму социальную структуру общества. Мы торгуем с пришельцами. Мы можем даже проголосовать у обочины и сесть на попутный корабль к звездам, было бы чем заплатить Инвесторам за дорогу. Ну а Уэллспрингу не только удалось сохранить себя в точности таким, каким он был пару столетий назад, так нет же, он еще и правит нами. А ведь мы даже не знаем, каково его настоящее имя.

Пока Кулагин переключал консоль и просматривал свежую информацию с биржи, я напряженно размышлял над его словами. Мне было нехорошо. Можно научиться скрывать свои чувства, но избавиться от них нельзя.

– Ты прав, – сказал я наконец, – но все равно я ему доверяю.

– Я тоже. Но при этом отдаю себе отчет, что все мы, словно дети, полностью находимся в его власти. Пока что он просто тихонько покачивает нашу люльку. Оказывает протекцию. Проект по созданию среды обитания на Марсе со страшной скоростью пожирает мегаватт за мегаваттом. Говорят, взносы на проект специально сделаны анонимными, чтобы ни одна из группировок не могла использовать их в целях саморекламы. Но лично я считаю эту анонимность прикрытием того простого факта, что подавляющее большинство дотаций исходит прямиком от Уэллспринга. Подумай сам: биржевой крах неминуем, он может разразиться в любую минуту. Затем Уэллспринг еще разок шевельнется в своей берлоге, и мы увидим новое возрождение биржи. И каждый киловатт полученных им прибылей поступит на марсианский проект.

Я молчал, слегка наклонившись вперед и переплетя пальцы рук на колене; Кулагин быстро диктовал в микрофон длинные ряды цифр: отдавал распоряжения по продаже акций. Молчание становилось тягостным. И тут я рассмеялся.

Кулагин оторвал взгляд от экрана.

– Ни разу еще не слышал, как ты смеешься, – сказал он. – Над чем?

– Просто вдруг подумал... Ты открыл мне немало полезного. Но я-то, я ведь просто заглянул к тебе поговорить о Валерии.

Лицо Кулагина сразу постарело, сделалось печальным.

– Послушай, Ганс, – сказал он. – Ту малость, которая мне известна о женщинах, и в микроскоп-то толком не разглядишь. Зато память у меня, как я уже говорил, превосходная. Шейперы крупно промахнулись, доведя дело до крайности. В прошлом веке Совет Колец попытался пробить «интеллектуальный барьер» – создать людей с КИ, превышающим двести. Большей частью так называемые сверхспособные посходили с ума, дезертировали либо вцепились друг другу в глотки. Некоторые из них умудрились проделать и то, и другое, и третье одновременно. Десятки лет с той поры прошло, но на этих людей и по сей день охотятся наемники и пираты.

Одна небольшая группа этих сверхспособных каким-то образом узнала, что здесь живет в изгнании Матка Инвесторов, и они решили укрыться под ее защитой. Некто – попробуй угадать, кто именно, – посоветовал Матке оказать им покровительство, если они согласятся ежегодно выплачивать определенный налог. Теперь этот налог называется долей Царицы, а поселение беглецов с тех пор сильно разрослось и носит имя Царицын Кластер. Родители Валерии – да не морщись ты, именно родители, ведь она была выношена в утробе матери – были из тех, первых сверхспособных. Поэтому у нее нет базового образования, обязательного для шейперов: она приняла посвящение, когда ей уже было сто сорок пять лет или около того.

Ее главная проблема – периодическое изменение настроения. Это у Валерии с детства; оба ее родителя страдали тем же недугом. Она опасная женщина, Ганс. Очень опасная. Для тебя, для себя, для всех нас. На самом деле ее место – под псами. Я предлагал своим друзьям из СБ поместить ее под строжайший надзор, но некто опять встал на моем пути. Ну-ка, с трех раз угадай, кто именно?

– Но я люблю ее. А она не хочет со мной разговаривать.

– Я так понимаю, что последнее время она под завязку накачана супрессантами. Скорее всего, этим и объясняется ее упорное молчание... Послушайся моего совета, Ганс; даю его тебе от чистого сердца. Есть такая очень старая поговорка: никогда не лезь в приват с человеком, еще более сумасшедшим, чем ты сам. Не обижайся на меня, но это очень хороший совет, Ганс. Ты не должен доверять Валерии.

Я собрался было что-то сказать, но Кулагин поднял руку, призывая меня к молчанию.

– Слушай дальше, – сказал он. – Ты молод, ты только что освободился из-под псов. Эта женщина околдовала тебя, и немудрено: знаменитое очарование шейперов свойственно ей в полной мере. Но связь с Валерией – это связь с пятью женщинами одновременно, причем три из них давным-давно свихнулись. В наши дни ЦК битком набит красивейшими за всю историю человечества женщинами. Конечно, ты пока слегка неуклюж; да вдобавок – чересчур одержим своей работой... Но в тебе есть очарование юности, еще не растерявшей своих идеалов; есть яркость и накал страсти, присущие шейперам; есть даже некий привлекательный фанатизм, если ты не в обиде на меня за этот термин. Расслабься слегка, Ганс! Найди себе такую женщину, которая сумеет тебя немного пообтесать. Будь более открытым, почаще вступай в споры. Это совсем неплохой способ найти себе в лиге новых друзей.

– Обязательно приму к сведению все, что ты мне сказал, – пробормотал я.

– О да, разумеется. – Кулагин иронически улыбнулся. – Я был с самого начала уверен, что зря трачу порох. Не стоило и пытаться замутить чистый родник твоих чувств. К тому же трагическая первая любовь может послужить тебе бесценным уроком, даже принести немалую пользу. Потом. Лет эдак через пятьдесят. Или через сто. – Он снова переключил свое внимание на экран. – Все же я рад, что у нас состоялся этот разговор, Ганс. И я надеюсь, ты не забудешь сюда заглянуть, когда с Ейте Дзайбацу начнет поступать твой гонорар. Мы тогда неплохо повеселимся.

– Жду не дождусь, – сказал я, хотя уже наверняка знал, что каждый киловатт гонорара, не потраченный на мои собственные исследования, будет уходить – разумеется, анонимно – в фонд марсианского проекта. – И не беспокойся, я совсем на тебя не в обиде за твои советы. Просто я никак не могу ими воспользоваться.

– Молодость, молодость... – пробормотал Кулагин.

Я вышел.

Я вновь вернулся в свою студию, к строгой и суровой красоте лишайников. Долгие годы я учился правильному обращению с ними, но их подлинное значение открылось мне лишь после посвящения в таинства постгуманизма. Только сквозь призму основной философии ЦК мне удалось разглядеть, что истинное место моих лишайников – совсем рядом с точкой катализа знаменитого пригожинского скачка, того самого скачка, который привносит в этот мир новую жизнь.

А еще лишайники можно было рассматривать как развернутую метафору Полиуглеродной лиги: грибки и водоросли, извечные соперники в борьбе за место под солнцем, сумели объединиться в симбиозе, позволившем им достигнуть того совершенства, которое порознь было бы для них невозможно. Точно так же и лига сумела объединить механистов и шейперов – для того, чтобы на Марсе расцвела новая жизнь.

Я знал, что многим моя одержимость одной идеей казалась странной, даже нездоровой. Но их слепота мало меня задевала. Даже названия полученных мною новых генотипов звучали по-королевски величественно: Алектория черная, Мастодия мозаичная, Окролехия холодная, Стереокаулон альпийский... Да, они выглядели скромно, мои лишайники, но в них таилась великая мощь. Невзрачные порождения ледяных пустынь, чьи корни и выделяемые этими корнями кислоты одни только и были способны сокрушить твердыню голых, промороженных вечным холодом скал.