Последний рубеж - Стерхов Андрей - Страница 105

Пробормотал тихо, но полковник услышал и обыграл:

– И одинаково безумны.

– Это точно, – встретив неожиданную поддержку, оживился майор. – Хлебом нас не корми, дай поиграть мускулами и побряцать оружием. И правители наши нам под стать. Обожают металл.

– Имеешь в виду звонкий? – Харднетт потер большим пальцем об указательный.

И услышал в ответ:

– И звонкий и глухой. Я говорю об их любимых игрушках: железных когортах, медных трубах, латунных кокардах и цинковых гробах.

– Ах, ты вот о чем. Ну да, так и есть – когорты и гробы.

Спорить глупо.

– Так есть, так было и так будет.

Грин произнес эту пессимистическую сентенцию с немалой печалью в голосе.

«Постоянное общение с работниками Министерства внешних сношений, поголовно зараженными вирусом прогрессистского мессианства, на пользу агентам Отдела внешнего мониторинга никогда не шло, – глядя на стоящего у окна майора, тут же подумал Харднетт. – Этот круг общения размягчает внутренний стержень и разжижает мозги. Любому. А тут и сам парень из гуманистического выводка. Тяжелый случай».

– Сколько тебе, майор, до ротации? – спросил он как бы между прочим.

«Между прочим» вышло не слишком удачно. Грин, уловив в голосе полковника подвох, оставил в покое жалюзи и резко обернулся.

– Полгода, – сказал он. – А что?

– Да ничего. – Харднетт отвел взгляд и, меняя тему, произнес: – Сейчас с Колеи на вертушке добирался, сон видел.

Грин и тут насторожился:

– Сон?

– Ну да, сон, сновидение. – Харднетт оттянул маску в районе правого глаза, просунул палец и почесал перемазанную в клейкой массе бровь. – И там, в сновидении, так было. Выхожу я, значит, из дома, ныряю под арку и иду вверх по улице. Понятное дело, что непонятно куда. Сон же. Во сне никогда не понять, куда идешь. Но, тем не менее, иду. Иду, иду, иду… И вдруг понимаю, что вокруг что-то не так. Вроде все как всегда, но все же что-то не так. Через какое-то время вдруг врубаюсь, что именно: все прохожие, все до единого, идут задом наперед. Ну, то есть, все спиной вперед шагают. Будто так и надо. – Полковник встал из кресла и прошелся по кабинету туда-сюда спиной вперед. – Вот так вот они все ходили. Кстати, приятно босиком ходить по холодному паркету. Не желаешь, майор, попробовать?

Грин покачал головой – нет, и Харднетт продолжил:

– Ну так вот. Я сначала там, во сне, подумал, что они все вместе решили подшутить надо мной. Но потом соображаю: нет, шалишь, быть не может такого. Все понурые, с постными мордами, спешат куда-то по делам – какие тут могут быть приколы? И потом, два-три человека – куда ни шло, но чтобы весь город участвовал в розыгрыше – ну нет! И главное, у всех так это ловко получается, спиной вперед ходить, будто они только так от рождения и ходили всегда. И стало мне тут, признаться, не по себе. Особенно неприятны были взгляды тех, кто шагал чуть впереди. Идут и смотрят. Идут и смотрят… как на сумасшедшего. Очень, доложу тебе, майор, неприятно это. Вот такой вот сон.

Грин выслушал Харднетта, ни разу не перебив. Только по окончании рассказа спросил:

– К чему это?

– К чему сон? – Полковник пожал плечами. – Ну не знаю, честно говоря. Я еще его не анализировал. Хотя и чувствую по ряду признаков, что вещий.

– Нет, я спрашиваю, к чему вы его мне рассказали?

– Ну как к чему рассказал?.. Да ни к чему, собственно. Просто так. Занятным показалось, что все там вот так вот, а я – вот этак. Не так, как все. Показалось занятным, вот и рассказал. Просто так. А что?

Грин, не будучи глупцом, прекрасно понимал, что полковник его прощупывает. Поэтому, старательно отводя глаза, тихо произнес:

– Да ничего. Подумал, рассказ со смыслом.

– Со смыслом? – притворно удивился Харднетт и продолжил игру в кошки-мышки. – С каким еще смыслом? С тем, что наше правое дело зачастую требует от нас идти вопреки общепринятым представлениям о добре и зле?

– Ну вроде того.

– А зачем, майор, мне об этом так издалека и столь иносказательно?

– Ну мало ли… – Грин вновь уставился в окно. – Всякое случается.

– Да брось ты! Стал бы я тебе мозги пудрить. Ты же не мальчик. Ты уже целый майор. Глыба. Скала! – Харднетт вдруг с силой ударил по столу, а когда Грин оглянулся на звук, поймал его взгляд, подмигнул и спросил все тем же дружеским тоном: – Или сбоит? А? Колись, майор. Сомнения по ночам подкрадываются? Сжимается иной раз сердечко от ощущения, что сел не на тот лайнер. Бывает?

– Начистоту?

– Конечно.

– Бывает, – признался Грин.

Харднетт откинулся на спинку кресла и удрученно покачал головой:

– Похоже, звезды встали раком.

– Что? – не понял майор.

– Звезды, говорю, расположились нынче как-то криво. Иначе и не объяснить, отчего в последние дни и двух часов не проходит, чтоб я не наткнулся на очередную сложноорганизованную душу. – Полковник хохотнул. – Впрочем, быть может, все оттого, что я и сам не так уж прост. А чудак чудака, как говорится, видит издалека.

– Извините, что напрягаю. Я знаю, разговоры на подобные темы между сотрудниками Комиссии не приветствуются, но мне тут больше не с кем. Не с гражданскими же об этом… Сами понимаете, что они о нас могут подумать.

– Представляю. И не извиняйся. Я хоть и чиновник, но не чинуша. Живой человек. Понимаю, как тяжело быть рыцарем плаща и кинжала с интеллектуальными амбициями. Вот тебе моя жилетка – рыдай.

– Видите ли, господин полковник… – начал было Грин но вдруг осекся. Смущенно опустил глаза и уставился на носки своих ошеломляюще белых, без единого пятнышка, туфель.

«Главное, чтобы в обморок не упал», – подумал Харднетт и обронил:

– Знавал я одного танкиста, страдающего клаустрофобией.

– Что?

– Да ничего. Ты не стесняйся, майор, выкладывай. Чего там накипело в душе?

Грин поднял на него глаза, взгляда не выдержал, вновь опустил и наконец, признался:

– Мне в последнее время кажется, что все напрасно.

– Что значит «все»?

– Вся наша кипучая деятельность.

– Деятельность Комиссии? – настороженно спросил Харднетт.

Грин, в глазах которого промелькнул испуг, поспешил объясниться.

– Нет, я о деятельности Федерации по обустройству новых наделов, – сказал он, после чего уточнил: – О нашей внешней политике. – И стал рассуждать: – Вот смотрите. Мы работаем, стараемся, презентуем свои нормы, вводим, где исподволь, а где и явно, цивилизованные порядки, свергаем то по-тихому, то шумно тиранов-деспотов, подгоняем социальный облик отдельных стран и целых планет под универсальные лекала, ну и все такое прочее. И что в итоге? Какой от этого всего толк?