Быть драконом - Стерхов Андрей - Страница 18

Я не стал ничего уточнять, сунул в карман и – уходя, уходи – побрел на выход.

Колдун оказался прав, конфеты пригодились еще до того, как я вышел за пределы рынка.

У одной из палаток выбирала костюмчики для двух своих пацанов-близнецов молодая мамаша. Молодая-то молодая, но замученная какая-то вся, худющая, бледная. Сразу видно – сыновей растит сама, на двух работах мыкается, по вечерам полы в подъезде моет, а денег все одно – кот наплакал.

Только есть деньги, нет денег, а покупать нужно – мальчишкам в первый класс идти. Святое. Стоит, мнется. На костюмы, что приглянулись, не хватает. Которые по деньгам – те не по душе. А мальцы рядом, теребят за подол, головенками белобрысыми туда-сюда вертят, притомились от шума-гама, от базарной толчеи. Когда меня заметили, я улыбнулся во все свои тридцать четыре зуба, ободряюще подмигнул и поманил пальцем – подь, пацаны, сюда, чего скажу.

Как только приблизились, сразу сунул и тому и другому – держите от щедрот – по китайской нямнямке. Парни оказались правильными (бьют – беги, дают – бери) – взяли. Один сразу конфету в рот засунул, начал чавкать, второй – зажал в потный кулачок. Смотрю, есть контакт, и сразу по пятьсот рублей каждому. На тебе, Абту. И тебе на, Анет. Притянул к себе, шепнул, чтоб денежки мамке отнесли, после чего развернул кругом и придал ускорение. Поскакали.

Столь удачно пристроив деньги, отобранные у гаишника, я быстренько-быстренько нырнул в толпу.

И был таков.

А я таков, каков я есть, и больше никакое.

Шел к машине, а сам удивлялся, как это Лао Шань про эти нехорошие деньги узнал. Впрочем, особо удивляться было нечему: за год так ослаб, что для любого опытного чародея являл собой открытую книгу. Букварь. Если не «раскраску».

Уже почти дошел до бьющего копытом от нетерпения болида, когда меня нагнал мазурик, которому я давеча не дал стянуть теткин кошель. Обидчивым оказался. И мстительным. Выследил, увязался, попытался сунуть в бок заточку. Дурачок.

Я даже разворачиваться не стал, сделал шаг в сторону и свалил его с ног. Нет, не бил, просто резко выставил локоть, и он сам нарвался. Хрясть по инерции о костяшку мордой, ноги кверху и – опа-на! – уже на спине.

Наклонившись, я ткнул стволом ему между глаз и тихо-тихо так спросил:

– Кончить или в червяка превратить?

Он ничего выбрать не смог.

Он был в нокауте.

Тридцать третье правило дракона гласит: «Человек не виноват, что он родился человеком, будь к нему снисходительным». Я все наши правила стараюсь соблюдать, это – тоже, поэтому отношусь к людям терпимо. Но разве подобного уродца можно назвать человеком? Не знаю. Не уверен. Слишком критерии размыты.

С большим трудом удержался я от того, чтобы не внести его в свой актуальный список. Еле-еле удержался. Представил, что у него в детстве были неловкая няня и скользкий подоконник, и только вот таким способом отговорил себя от карательных мер.

И уже в машине, снимаясь с ручника, подумал: труднее всего в нашей жизни – сохранить в себе дракона и найти в человеке человека.

Воистину.

Место автокатастрофы искать не пришлось. Чего там искать? Сосну, с которой столкнулся Алексей Пущин, я узнал по привязанному к ней венку. Венок был пафосный, дорогой, из живых цветов.

И вот этих вот вещей я не понимаю. Не понимаю, и все тут: его эта сосна убила, а ее цветами украшают. Зачем? К чему? Где логика?

Впрочем, таковы люди. Их логика извращенна. Они, к примеру, из орудия убийства своего Спасителя сотворили святыню. Мне трудно представить, чтобы какой-нибудь дракон с упоением лобызал окровавленный меч, которым убили другого дракона. Не могу такое представить. Увольте. Но самое страшное, что для некоторых нательные крестики что-то вроде модного аксессуара. Шмат золота истратят, бриллиантами немереных каратов украсят – и ну бахвалиться перед другими такими же идиотами. Какая при таких делах вера может быть? Никакой. Кондовый гламур. Танцы на мощах. Дикость дикая.

Трасса на этом участке казалась вполне безобидной: метров триста отлогий спуск, никаких поворотов, полосы широкие, асфальт в отличном состоянии. Захочешь, не слетишь.

Может, у парня сердечный приступ случился? – подумал я. Или пчела в окно залетела, цапнула?

Бывало со мной такое. Едешь иной раз, а тут вдруг в шею бац, хватаешься одной рукой за бобо, а второй руль машинально рвешь. И все. Уже не здесь, уже там. Могло и с господином Пущиным подобное произойти. Легко. А возможно, что светом фар его ослепило. Поздним вечером ехал, дело к темени шло, врубил кто-нибудь дальний – и дернулся господин Пущин от неожиданности. Тоже версия. Но в первую очередь я хотел разобраться с дырой в лобовом стекле. Беспокоила меня эта дыра. Поэтому, цокая по асфальту новехонькими набойками, перешел дорогу и направился через кювет к дереву-убийце.

Ему – в общем-то ни в чем не виноватому – тоже прилично досталось. А как иначе – железом-то по живому. В месте удара (метра полтора над землей) начисто стесало всю кору и основательно растрепало древесину. Рана уже потемнела и покрылась выступившей смолой. Будто слезами ее залило.

Я поискал сук, который мог бы пробить в лобовом стекле дыру, но не нашел. Сосна была строевая, до нижних веток два с лишним метра, ствол прямой, гладкий, экспортного ГОСТа «три двойки». Такая вполне могла бы пойти на грот-мачту бригантины.

Стало быть, констатировал я, дыра образовалась еще до удара о дерево. После чего коснулся ствола рукой и закрыл глаза. Через несколько секунд ощутил живое тепло.

И боль.

Такую, что тут же отдёрнул руку.

Следов магического видно не было. Никто намеренно не сооружал из злосчастной сосны ловушки для машины. Во всяком случае, я этого не чувствовал. Хотя могло быть и так, что поработал здесь кто-то весьма и весьма Сильный. Если это так, то ощущения, что проведена в отношении Алексея Пущина процедура энвольтования на смерть, и не могло возникнуть. Настоящий мастер следов не оставляет. Ни пятнышка. В этом и заключается высший колдовской пилотаж.

Поднявшись на обочину, я еще раз осмотрелся.

Пейзажи вокруг – передвижники отдыхают. На этой стороне густой сосновый бор, на той – заливной луг до самой реки: поповник, клевер, иван-чай, прочее неброское, но пахучее сибирское разнотравье. Там-сям несколько залысин, посреди которых аккуратные стожки. А над всей этой омытой недавним дождем пасторалью – высокое небо в пятнах всклоченных облаков.