Ребенок на заказ, или Признания акушерки - Чемберлен Диана - Страница 25

Мне казалось, что Хейли не вполне понимала все значение аспирации костного мозга. Они проверяли уровень МОЯ. Минимальные остаточные явления. Если бы он оказался слишком высок, это означало бы, что химиотерапия не дает эффекта и ей придется делать пересадку костного мозга. Такая перспектива ужасала меня. Это означало бы еще более изнурительную химиотерапию плюс облучение всего тела, разрушающее ее иммунную систему, и все только для того, чтобы подготовить ее к трансплантации. И нужно было еще найти донора. Так что если бы я умела молиться, я бы просила об очень низком уровне МОЯ. Очень-очень низком. Хотя потребовалось целых два года лечения, но одной только химиотерапии оказалось достаточно, когда она была еще младенцем. Теперь я надеялась на такой же результат.

Я убедилась, что у персонала был номер моего мобильника, и спустилась в кафетерий выпить чашку кофе и проверить, как обстоят дела в офисе. Брайан был в Бетезде на собеседовании по поводу работы. Он предложил отменить его, когда я сказала ему об операции, но я уговорила его поехать. «Я привыкла заботиться о ней одна», – чуть было не сказала я, но воздержалась. Сейчас не время обвинять его.

Я не вернулась в восточное крыло, а прошла в детское отделение интенсивной терапии. Уже не в первый раз после начавшегося у Хейли рецидива я бродила там, хотя младенцев сейчас держали в отдельных палатах, и я не могла их увидеть, как видела много лет назад. Я была этому рада. Я не хотела их видеть.

По работе мне иногда случалось бывать в детских больницах, и я всегда стремилась увидеть младенцев. Меня волновали самые крошечные. Все в проводах и трубках. Эта маленькая грудная клетка, качавшая воздух, когда каждый вздох выглядел как неимоверное усилие. Они были такие ранимые. Меня ужасно трогала зависимость их благополучия от других людей.

Зачем я себя этому подвергала? Зачем я смотрела на них? Зачем я искала среди них кого-то похожего на Лили? Иногда мне казалось, что я не должна их покидать, что нужно быть настороже. Не могли же медсестры наблюдать за ними каждую минуту. В лице каждого встречного мне виделись опасные намерения. Тогда я понимала, что нужно уходить. Я стала директором Бюро розыска пропавших детей отчасти из-за своей боли и тоски. Но еще и потому, что только в этом я видела спасение от безумия. Здравый смысл помог мне отстраниться от собственных переживаний, так что я могла руководить Бюро вполне по-деловому. Поэтому мне приходилось уходить, когда кто-нибудь – одна из сестер? кто-то посторонний? – приходили в палату и открепляли одного из хрупких, беспомощных младенцев от проводов и трубок.

По этой единственной причине я решила рожать Хейли дома. Мне это раньше никогда не приходило в голову. Я не была одной из тех женщин, которые не доверяют системе здравоохранения или беспокоятся о том, что им могут без всякой необходимости сделать кесарево сечение, потому что их акушер ушел играть в гольф. Но я хотела родить Хейли в окружении друзей и с акушеркой, чью характеристику я изучила во всех подробностях.

Когда я возвращалась в отделение онкологии, у меня зазвонил телефон. Это был хирург Хейли.

– Как она? – спросила я.

– Она в интенсивной терапии, – сказал он. – Все прошло прекрасно.

– Я сейчас приду.

По дороге я позвонила Брайану.

– Она в послеоперационной палате, – сказала я. В трубке я слышала женский голос. Смех. Он на собеседовании или где? На мгновение мною овладели подозрения и недоверие. Но я снова напомнила себе, что он вернулся ради Хейли, не ради меня. Я не должна была это забывать.

– Как она? – спросил он.

– Сказали, прекрасно.

– Я приеду через пару часов. Хорошо?

– Отлично. – Я услышала в своем голосе холодок.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Нет. У меня все в порядке. – По мере приближения к интенсивной терапии я ускорила шаги. – Я спешу ее увидеть.

В палате я взяла ее за руку. Ее опухшее личико было в этот момент совершенно спокойно. Я села рядом с кроватью, ожидая, пока приподнимутся веки, пока дрогнут губы. Ожидая первого признака ее возвращения ко мне.

За последние два месяца она три раза перенесла общий наркоз, и всякий раз я переживала, вернется ли ко мне та же самая девочка или анестезия ее как-то изменит. Но Хейли открыла глаза, и я увидела, как моя храбрая девочка улыбнулась.

– Здравствуй, – сказала она.

– Все прошло прекрасно. – Я коснулась ее щеки. – Просто великолепно.

Медсестра на несколько дюймов приспустила синюю больничную рубашку, чтобы проверить розовую кожу вокруг нового отверстия на груди Хейли.

– Как у тебя болезненное ощущение по шкале от одного…

– Три, – сказала Хейли, прежде чем сестра успела задать свой вопрос.

– Три у Хейли равно шести у обычных людей, – сказала сестра. Она знала мою дочь. Ее знали в больнице все. Они называли ее «залетная пташка», одна из тех, кто снова и снова оказывался у них.

– Ладно, – сказала Хейли. Она встретилась глазами со мной.

– Где папа? – спросила она.

– Едет сюда.

– Хорошо, – сказала она. Уголки ее губ чуть заметно приподнялись, и она снова заснула.

Час спустя я все еще сидела у нее в палате. В интенсивной терапии она несколько раз просыпалась, но сейчас спала крепко, и я ей не мешала. Я сидела на диване, занимаясь кое-какой работой в своем ноутбуке. Это были административные дела, скучные, но необходимые. Каждые несколько минут я вставала и заглядывала в лицо Хейли, смотрела на ее бледные, отечные щечки и остатки сыпи от одного из лекарств на шее. Я устроила в ее объятиях медвежонка Фреда, и он уставился в пространство своими большими коричневыми пластиковыми глазами. Через некоторое время в палату вошел медбрат. Это был афроамериканец, худой, как спичка, в очках, и я сразу его узнала.

– Том!

– Привет, миссис Найтли, – сказал он. – Вы меня помните?

– Ну конечно! – Я встала и обняла его. Он ухаживал за Хейли десять лет назад, и мы обе его любили. Он совершенно не изменился.

– Мне просто не верится, что вы все еще здесь! – сказала я.

– А куда мне деться? – засмеялся он. – Последние несколько месяцев я отсутствовал, занимался кое-каким семейным делом, а когда вернулся сегодня утром и увидел на табло «Хейли Хоуп Найтли»…

– Он покачал головой. – Как жаль, что ей снова приходится проходить через это.

– Мне тоже, – сказала я. Я вспомнила, как он однажды проговорился, что дети возвращаются в онкологию годы спустя после ремиссии. Странно, как запоминаются некоторые вещи. Как они преследуют тебя. Он спохватился, стал говорить что-то о том, что большинство детей поправляются окончательно и что он уверен, Хейли окажется одной из таких.

Я смотрела, как он снимал показатели и поправлял капельницу. Взгляд его упал на фотографию Хейли с моими племянницами на ночном столике. Он схватил ее.

– Кузины! – воскликнул он. – Посмотрите только, как они выросли!

– Вы их помните? – удивилась я.

– Как их можно забыть? Они врывались сюда, гогоча, как стадо гусей, целая пятерня.

– Четверня, – поправила я. – Их было только четверо. Но всегда казалось больше. Двое близнецов и две девочки с разницей в возрасте на пару лет.

– Должен вам сказать, я ненавидел дни, когда они приходили. – Он засмеялся. – Вваливались сюда со всеми своими вирусами.

– Но Хейли это нравилось, – сказала я.

Том указал на девочку в центре фотографии.

– А в середине наша мисс Хейли. – Снимок был сделан прошлым летом. Девицы позировали в купальных костюмах. Мэдисон и Мэнди – слева, Миган и Мелани – справа. У каждой из них свешивались через плечо завязанные хвостом волосы. Хейли выделялась среди них своими светло-каштановыми волосами. Своими светлыми глазами. Она так хихикала, что было невозможно заставить ее постоять минуту спокойно, чтобы я могла их сфотографировать. Хейли выглядела такой здоровой на снимке. Не было ни малейшего признака, что она уже носила в себе семена болезни. Она каждый раз брала эту фотографию с собой в больницу. Я была против. Каково ей видеть себя, такую здоровую и оживленную, каждый день?