Боковая ветвь - Степановская Ирина - Страница 7

Там на кафедре его с нетерпением ждали. Но он уже не хотел научных открытий. Душа его рвалась с Волги в Северную Пальмиру.

Ему исполнилось двадцать семь. Как-то на улице родного города он встретил Наташу. Она уже успела побывать замужем, родить дочь и быстренько развестись. По-прежнему она занималась иммунологией, работала в институте на кафедре и внешне изменилась мало, но по сравнению с питерскими знакомыми показалась Алексею невообразимо провинциальной . Он как-то даже не мог найти о чем с ней говорить..

Через два месяца после начала работы в своем институте, на ноябрьские праздники, он уехал в Питер повидаться с друзьями и молниеносно женился там на Алене, девушке юной и очаровательной, только что выскочившей из десятого класса. Она не была отягощена избытком образования и утонченными манерами, зато сияла молодостью, обладала отличной фигурой и хорошеньким личиком. Алексей был мгновенно покорен ее веселым, безудержным кокетством в сочетании с непревзойденным чувством собственного достоинства. Никакого самоедства, никакой науки! И кроме того, у нее была доставшаяся от бабушки отдельная двухкомнатная квартира в хорошем районе. Совокупность этих достоинств все и решила.

Алене же, в свою очередь, ужасно нравилась мысль выйти замуж самой первой среди школьных подруг, да еще и не просто за мальчишку-сверстника, а за мужчину десятью годами старше, бывшего к тому же высоким красавцем с ученой степенью. Алена знала, что в классе ее считали не очень умной. Но и она в глубине души презирала ученых куриц, мечтавших об университете как о великом счастье. Тем более замечательно было бы утереть им носы! И поэтому на четвертый день знакомства она с гордостью отдала Алексею свой новенький паспорт для подачи заявления в ЗАГС. Свадьба состоялась ровно через месяц. На ней гулял весь Аленин класс, и бьющая в глаза юность жены и радовала Алексея, и умиляла.

Естественно, в голодном тогда Поволжье молодая супруга жить категорически отказалась, и подающий большие надежды молодой ученый Алексей Фомин переехал на постоянное место жительства в город Петра. Через год у молодой пары родился сын. Попытавшись содержать семью на зарплату научного сотрудника, он наплевал на большую науку и занялся полуподпольным бизнесом по продаже машин.

3

Аудиторию заполняли по-разному выглядящие люди. На галерке сидела, как всегда, молодежь — аспиранты, соискатели, студенты старших курсов. При этом некоторые молодые люди, как правило, по-европейски одетые, теснились поближе к первым рядам и держались вблизи докторов постарше. Это были те, чьи диссертации были на выходе. Ведь именно на научных конференциях мэтры знакомили молодых людей с нужными коллегами, договаривались о написании отзывов, разговаривали с оппонентами. По сравнению с еще пока легкомысленными джинсово-джемперными рядами эти молодые люди уже несли на своих лицах подобающую случаю серьезность. Наталья Васильевна таких молодых людей никогда не любила. Уж кому, как не ей, было знать, что настоящая наука делалась не этими в лучшем случае хорошими менеджерами научных организаций. Открытия совершались, как правило, кабинетные крысами — фанатичными и одухотворенными, но непричесанными и чаще всего прыщавыми молодыми людьми и девочками, пережившими в юности несчастливую любовь. Встречались, конечно, среди настоящих ученых и денди, и педанты, редко — очаровательные мордашки, никогда — красавицы. Но, как Наталья Васильевна наблюдала, чем масштабнее была по замыслу работа ученого, тем менее презентабельной была его внешность. А денди и педанты отличались точностью в постановке проблемы, изяществом исполнения, но редко когда были действительно оригинальны в трактовке полученных результатов. Естественно, в своих наблюдениях она не претендовала на какие-то обобщения, не делала также и далеко идущих выводов. Но сотрудников к себе в лабораторию подбирала все-таки не только исходя из текущей необходимости, но и придерживаясь своих взглядов. Если необходимо было влить в исследовательскую струю свежую кровь, она предпочитала взять на работу мальчика, пришедшего к ней в кабинет в заношенном свитере с вытянутым воротом. Если же необходимо было навести порядок в организации какой-нибудь методики или выполнить мелкие, но представительские функции, в лаборатории появлялась аккуратная девочка или молодой человек в костюме и галстуке. Во всяком случае, за те пять лет, что руководила лабораторией Наташа, молодежь так и кишела по коридорам, будто мальки в аквариуме. И только один человек был недоволен Наташиной деятельностью, считая саму Наташу авантюристкой и провинциальной выскочкой. Это был старший научный сотрудник ее лаборатории, пятидесятилетний Лев Андреевич Мытель; Наташа перешла ему дорогу, когда была назначена руководить лабораторией. Со Львом Андреевичем Наташа была всегда почтительно-любезна в разговорах, но лабораторией тем не менее руководила, сообразуясь со своими представлениями о целях и задачах намеченных работ.

Здесь, в Петербурге, посетив несколько кафедр и лабораторий, в которых трудились те ее коллеги, с которыми ей всегда во время нечастых приездов хотелось повидаться, она лишний раз оценила бьющую в глаза разницу между ее собственной, прекрасно оборудованной и хорошо отремонтированной, лабораторией и тем запустением, в котором приходилось вести исследования ее многочисленным друзьям по науке. А ученые советского времени, ныне уже предпенсионного и пенсионного возраста, те, чьими работами она восхищалась, еще когда была студенткой, теперь вызывали у нее просто чувство физического неудобства за то, что ходили на работу в купленных двадцать лет назад платьях, за то, что носили обшарпанную обувь со стершимися подметками, за то, что на их лицах застыло печатью выражение обиды и непонимания. И оживлялись они только тогда, когда речь шла действительно о науке. О тех проблемах, что составляли смысл и соль их жизни. И Наталья Васильевна как нельзя ясно тогда понимала, что материя может умертвить плоть, но дух настоящего мыслителя — никогда. И она даже втайне гордилась собой, что не пошла по гораздо более легкому пути чистой коммерции — зарабатывания денег на простом введении новых исследований у больных, которые были недоступны нам раньше, но давно уже были внедрены в других странах. Пути, по которому пошли многие научные и лечебные учреждения везде в стране, не только в Москве. Она не утратила самого духа исследовательской работы, и наряду с введением новых методик в ее лаборатории разрабатывались и новые научные направления. И работы ее были очень серьезными — больные аллергическими ринитами и бронхиальной астмой чувствовали себя счастливчиками по сравнению с теми, у кого борьба шла не за здоровье — за жизнь. И такие пациенты, приходящие к ней в кабинет, отличались сдержанными, сосредоточенными лицами. Они уже были готовы принять любой результат, как согласиться и на самую рискованную методику и на самую тяжелую операцию. Зато потом, когда в результате лечения лица их расправлялись, светлели, болезнь отступала и в глазах появлялась надежда, они несли по знакомым приятные вести о своих чудесных исцелениях, а эта реклама из уст в уста, как известно, гораздо надежнее броских объявлений в самых дорогих глянцевых журналах. Собственно, на таких результатах и основывалось материальное благополучие лаборатории. И именно тем, как продлить эти результаты на возможно большее количество лет, и была сейчас озабочена Наталья Васильевна. Именно этим и занималась она, продолжая свои наблюдения в виварии. Об этом же трещали наперебой в большой лаборатории ее аспиранты, заваривая то и дело в колбах чай и треская бублики. Сама Наталья Васильевна им немного завидовала — в ее времена не было ни Интернета с доступом к любой литературе мира, ни возможности шлепать диссертации на компьютере, сразу же, по мере надобности, их исправляя. Во времена Натальи Васильевны услуги машинисток стоили дорого, и сами эти служительницы пишущих машинок были в большинстве своем капризны, будто примадонны оперных театров. Просьбы о внесении исправлений в текст были делом немыслимым и считались для них чуть ли не оскорблением. Теперь можно было исправлять самому сколько угодно, чем ее аспиранты и занимались. И только Женя Савенко был в лаборатории сам по себе. Он не относился ни к категории педантов, ни к парадоксальным ученым. Без сомнения, очень способный, он все-таки производил на Наталью Васильевну впечатление человека, находящегося не на своем месте. Аспиранты тоже его недолюбливали, не принимали за своего. Но он был и старше всех их. Пришел уже после работы в больнице и после армии. Они дали ему смешную кличку — Кружков. Потому что когда-то, будучи студентом третьего курса медицинского института, он пришел в большую лабораторию и у всех сразу, кто в ней находился, громко спросил: