Игра кавалеров - Даннет Дороти - Страница 15

Как святой Патрик, искавший защиты у Бога против чар женщин и друидов, так и О'Лайам-Роу мгновенно нашел средство от своих недугов. Бежав от недобрых французских пастбищ, он укрылся дома, но все здесь лишь напоминало ему об ущемленном самолюбии. Предложение лорда-представителя подоспело весьма кстати. Англия с радостью приглашала ирландского принца — слухи о французском вторжении снова усилились. Ему, насмешнику, на мгновение показалось, что, поддержав враждебную сторону, он вновь обретет пошатнувшееся было чувство собственного достоинства.

Сначала ему все понравилось. Англичане, как он обнаружил, сильно отличались от французов. Король здесь был мальчиком. Подводные течения при дворе были в меньшей степени связаны с неприкрытой борьбою холодных сердец и пламенных амбиций — скорее с противостоянием разных группировок знати: английские бароны проявляли не меньшее честолюбие, но оказывались способны иногда заботиться о стране, людях, религии.

К своему собственному приятному удивлению, он остановился в Хакни, в особняке графа и графини Леннокс. С любопытством курсируя вслед за двором между Уайтхоллом и Холборном, Гринвичем и Хэмптон-Кортом, О'Лайам-Роу не раз встречал шотландского графа, бледного, светловолосого, с выпуклыми глазами, подозрительного и как бы слегка озадаченного. Немного позже он познакомился с женой Леннокса — Маргарет, и она предложила ирландцу какое-то время погостить у них.

О'Лайам-Роу смутно припоминал, что где-то что-то слышал о своем бывшем оллаве и Маргарет Дуглас, графине Леннокс. Но он не собирался копаться в своей памяти. Покинув Францию, О'Лайам-Роу выкинул из головы и Тади Боя со всеми его делами. Но его крайне занимал другой факт — Мэтью Стюарт, граф Леннокс, был старшим братом Джона Стюарта, лорда д'Обиньи. И таким образом, хотя бы из вторых или третьих рук О'Лайам-Роу мог получать новости о единственном существе среди всего французского двора, к которому он испытывал симпатию, — о маленькой шотландской королеве Марии; к тому же девочке угрожала опасность. Поэтому он переехал в Хакни к Ленноксам.

Однако здесь его ожидало разочарование. Семья Ленноксов редко бывала дома. Графа с графиней, как и его самого, постоянно приглашали ко двору, несмотря на религиозные убеждения четы, которые, как он подозревал, упорно оставались папистскими, но Маргарет приходилась кузиной мальчику-королю, и если бы в свое время ее дядя, король Генри, не лишил племянницу наследства, то графиня Леннокс вполне могла бы претендовать не только на престол английский, но и шотландский, где ее мать когда-то была королевой, да и прадед мужа тоже царствовал.

Были и другие трудности. Бароны при дворе, озабоченные своими делами, не имели для О'Лайам-Роу свободного времени, хотя вели себя вежливо. Ирландцы, которых он встречал, также всегда были заняты и говорили только о своих пенсиях и своих фермах; ему изрядно надоело развлекать себя самого, беседуя с пронырливыми, погрязшими в политике, полными предрассудков англичанами.

Даже сейчас, проезжая через Чипсайд, по дороге в Стрэнд, он испытывал чувство горечи, так как среди шумной, оживленной, куда-то спешащей, торгующей толпы ни один человек даже не повернул головы в его сторону. В Англии он отказался от шафрановой туники и фризового плаща, а вместе с ними ушла и обаятельная беспечность, некогда сослужившая ему хорошую службу. И теперь было слишком поздно стремиться к блестящему высокомерию сильных мира сего, над которым он усердно подтрунивал всю свою жизнь. Под светлой кожей и мягкой плотью копошилась прозрачная, как медуза, какая-то новая личность, серая и приниженная, с которой теперь придется существовать всю жизнь. О'Лайам-Роу сбросил с себя Фрэнсиса Кроуфорда, будто змея — кожу, но не обрел счастья в новом обличье.

Среди богатых особняков, выстроившихся вдоль Стрэнда, окруженных садами, спускающимися вниз к реке, притаился маленький домик, который арендовал младший брат Мишеля Эриссона. Его нарядная дверь, высокие застекленные окна и комнаты, отличавшиеся поразительной, какой-то застывшей красотой, производили странное, несколько раздражающее впечатление: дом, казалось, строили ради забавы, а не для того, чтобы в нем жить.

К этому дому и направлялся принц Барроу в сопровождении Пайдара Доули, предпринимая последнюю попытку найти в знаменитом городе Лондоне хоть одно теплое, открытое, дружеское лицо, хоть перед кем-то облегчить душу. Он вез с собой письмо от скульптора из Руана, великана Мишеля.

По прибытии его несколько удивил, но отнюдь не насторожил контраст между стилем жизни Брайса Хариссона и беззаветной щедростью скульптора с его шумной разношерстной компанией и подпольной типографией. Пайдара Доули и двух их лошадей поспешно и тихо отвели в великолепную маленькую конюшню, сам же принц, переходя от одного ливрейного лакея к другому, оказался в обитом кожей салоне, где стал ожидать хозяина.

То, что О'Лайам-Роу знал об единственном брате Мишеля, обещало многое. Шотландец по происхождению, холостой и предприимчивый, Брайс, как и Мишель, получил воспитание во Франции и, подобно ему, не исповедовал никакой особой философии, проявляя свои таланты и пристрастия на той почве, какая им наиболее подходила.

Брайс обладал удивительной, Богом данной способностью к языкам. Он мог имитировать все, что угодно, запоминая диалект, как музыку, идиому, словно мелодию. Он познакомился с Эдвардом Сеймуром, герцогом Сомерсетом, когда будущий протектор Англии стоял с английской армией на северном побережье Франции. И когда Сомерсет вернулся в Лондон, чтобы управлять страной в первые годы царствования мальчика-короля Эдуарда, Брайс Хариссон поехал вместе с ним в качестве переводчика полноправного, хотя и самого молодого из секретарей Сомерсета.

Теперь власть Сомерсета пошатнулась и он уступил управление страной графу Уорвику. Так что у Хариссона появился досуг, немного денег, дом неподалеку от дворца Сомерсета и время, чтобы ввести принца Барроу, как тот надеялся, в избранные круги лондонского света.

Итак, когда распахнулась дверь и вошел Брайс Хариссон, с рекомендательным письмом от своего брата в руке, О'Лайам-Роу, улыбаясь, поднялся ему навстречу, и ирландца заботила единственная мысль — пожать ли руку Брайсу или расцеловать в обе щеки, что обычно проделывал Мишель при знакомстве. Хозяин остановился в дверном проеме — маленький, темноволосый, худощавый, с тонкими ногами, обтянутыми черным, в черном же камзоле с высоким гофрированным воротником, доходящим до ушей, довольно оттопыренных и потому прикрытых седыми волосами, гладкими и густыми.

— Принц Барроу, насколько я понимаю? — спросил Брайс Хариссон тоном несколько удивленным и явно скучающим. — Боюсь, мой брат переоценивает количество свободного времени, которым я располагаю при таком суетливом дворе, как наш. У меня назначена встреча на самое ближайшее время. Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Очевидно, что-то рассердило его. О'Лайам-Роу видел Мишеля, когда его планы срывались. Тот тоже тогда заливался ярким румянцем, но не стеснялся в проявлении чувств. Принц заметил миролюбиво:

— У меня нет причины набиваться к вам именно сейчас. Я приеду в другое время, и мы сможем скоротать вечерок за приятной беседой. На этой улице есть таверна, где можно будет поужинать вдвоем.

Дверь оставалась открытой, но Брайс не закрыл ее и не входил в комнату. К выражению скуки добавилось нетерпение, но даже это не подготовило О'Лайам-Роу к дальнейшему повороту событий.

Брайс Хариссон заявил:

— Если вы разъясните моему управляющему, какой товар можете предложить, он пришлет вам домой ответ. Боюсь, мне не удастся представить вас герцогу. Ему не нравятся ирландские кожи, а ваши сыры он находит чересчур резкими. Роберте!

Последовала пауза. Затем, расслышав шаги управляющего, О'Лайам-Роу заговорил, растягивая гласные:

— Похоже, шотландская природа взыграла: в каждом новом знакомце ищете выгоду, как сказала русалка рыбаку, что ловил селедку. Я пришел сюда как друг, передать весточку от вашего брата, только и всего.